Я хотела бы родиться джагой.
Где-нибудь на Ямайке.
Где беззаботно лежат на зеленой травке красивые люди и курят.
Курят свою беззаботную молодость.
Зеленое солнце обжигает твои обоколотые ухи, а два парня в серебряных валенках пинают ультрафиолетовый мяч. Он ударяется об валенки и поет какую-то веселую песню на лету.
А девчонка с выпирающими ключицами звонко смеется и трясет шевелюрой. Оранжевые глаза ее сверкают и катятся к твоим ногам. А ты поднимаешь их, эти оранжевые глаза, смешные и чистые, кладешь в мешочек на груди, поближе к сердцу.
А она танцует, безглазая, с выпирающими ключицами, подпевает мячу песенку о красных галстуках.
И тут падает старый телевизор отечественной марки, обтянутый цепями.
Играет музыка старинного вальса, листопад кружится в такт, приглашая дам пошуршать юбками. Дамы шуршат, оставляя листопад в одиночестве.
На грязной скамейке, с которой пятнами отваливается зеленая краска, лежит старик, укрытый газеткой «Комсомольская правда». Холодный ветер обдувает его голые ноги.
Он трет пятку о другую пятку, кашляет острым бронхитом.
А в подворотне дома номер 4 лежит соленый трупик годовалого ребенка со сломанной шеей. Шея трескается и скрипит на ветру, голова повернута к Северу.
А в восточном крыле дома номер 4 под обшарпанными грязно-желтыми стенами, под стеклами бутылочного цвета, стоит старое синее кресло.
В синем кресле сидит женщина в рваном плаще и в руках ее сверток.
Она держит ребенка. С глазами оранжевого цвета.