Это цитата сообщения White_Night Оригинальное сообщение

В Дни Осады
Мы вышли
Из блокадных дней
Суровей, строже, суше.
Сердца ж не стали холодней,
Черствей не стали души.
Юрий Воронов


Тишина в полях вокруг Ленинграда. Кое-где еще среди трав выглядывает разрушенный колпак дота, куски ржавой проволоки, обвалившиеся окопы; кое-где еще стоят остатки больших руин, бурьян на месте некогда цветущих селений. В этих полях, на берегах Невы, вольно стремящей свои воды среди мирных поселков, в перелесках, на развилке дорог - одинокие могилы, братские могилы бойцов, павших за свободу Ленинграда.
Они лежат, наши товарищи, честные солдаты. Герои незабываемых сражений. Они умерли с возгласом: «За Родину! За Ленинград!». Они умерли, зная сто победа будет наша, что они, родившееся на этой священной земле, не отдадут ее никому. Они спят последним сном, но они не молчат. Они говорят: «Мы свой долг выполнили, мы не пустили врага в Ленинград».
Среди них лежат писатели и поэты. Другие писатели и поэты нашли свой конец в волнах Балтики или на боевых кораблях. Мы помним их имена, их труды, их боевые подвиги.
Нам не забыть первый прорыв блокады, когда в снежных вихрях через широкую Неву промчались атакующие, чтобы прорвать железное кольцо вокруг города, и они его разорвали. Нам не забыть жестокие битвы в болотах Синявина, у высот, где легли перемолотые свежие вражеские дивизии летом и осенью сорок четвертого года, когда автоматчики шли во весь рост, а артиллеристы на руках перекатывали орудия, когда танкисты окружали разбитые фашистские полки и превращали их в прах.
Писатели и поэты воспели славных ленинградцев, падавших с ног у своих станков, как солдаты в окопе с оружием в руках, ленинградцев, которые в самом страдании черпали новое мужество, в огне испытаний закаляли свою душу; воспели мастерство и изобретателей, неутомимых тружеников, скромных русских людей, под непрерывными бомбежками и обстрелами стоявших на своих постах. О них еще не раз можно рассказывать такое, от чего забьется сердце гордостью и радостью за советского человека.
В упорстве великих большевиков прошлого, в упорстве героев Великой Отечественной войны черпали они нравственную силу для своих подвигов, в истории одного города находили пример для борьбы. Они презирали хитрости врага и ненавидели его лютой ненавистью за его издевательства и зверства, чинимые над советскими людьми.
Ленинградские женщины, перед вами в неоплатном долгу мастера нашей литературы и искусства, вы – строившие укрепления, работавшие, не зная усталости, не разгибая спины на заводах и фабриках, на полях и огородах, ходившие в атаку, спасавшие раненых, пригревавшие сирот, защищавшие город от бомб и пожаров, заготовлявшие топливо, стоявшие по колено в ледяной воде, в глубоком снегу и в коричневой жиже торфяных болот; вы – водившие трамваи и грузовики, бывшие слесарями и регулировщиками, кузнецами и матросами, грузчиками и инженерами, врачами и артистками, под огнем веселившими бойцов; вы – ободрявшие усталых, вдохновлявшие героев, вы – женщины Ленинграда – достойны славы и почести как лучшие из лучших дочерей нашей великой Родины!
В те дни перо действительно было приравнено к штыку. Боевое слово писателей и поэтов раздавалось и среди валунов Ханко, и в болотных лесах Ханко, и на огненном рубеже Пулкова, и на берегу Финского залива, на кораблях и в фортах, в холодных залах города, на заводах и в госпиталях…
Переживания тех дней нельзя забыть. Если подробно описывать все, совершавшееся тогда, то это будет книга величиной с Библию.
Стоял ноябрь сорок первого года. Враг угрожал Москве. На всех фронтах было мрачно. Положение войск Ленинградского фронта и трудящихся Ленинграда в блокированным с суши городе было исключительно тяжелым. Начался голод. Продовольствие и топливо не подвозились. Оставшиеся запасы таяли с каждым днем. Трамваи перестали ходить из-за недостатка электроэнергии. Среди сугробов стояли вмерзшие в снег машины, троллейбусы, трамваи; водопровод не действовал. Не стало ни света, ни воды, ни дров, ни еды. Постепенно на город как будто бы спускалась какая-то доисторическая тьма. В ней смутно рисовались здания, как будто вырубленные из холмов окаменевшего пепла. Казалось, они вот-вот обрушатся. Иные из них уже лежали в развалинах. В этих развалинах сверху вниз мелькали острые огоньки. Они казались таинственными, исчезающими и снова возникающими во мраке. Они то спешили куда-то, то останавливались и дрожали на месте. Ничего таинственного в них, однако, не было. Днем бомбежка разрушила дом, и теперь специальные команды, вооруженные фонариками, откапывают заваленных. Люди работают молча, сосредоточенно, в темноте плохо видно, усиливать огонь нельзя, так как на свет сразу заработает вражеская артиллерия и направит снаряды в это место.
Люди походили на сказочных гномов, упорно ищущих какое-то сокровище в каменной горе. Огоньки освещали суровые, исхудалые, мужественные лица мужчин и женщин. Иногда появлялись светлые полоски. Это спускали в провал носилки, чтобы положить на них раненого. Холодный ветер проносился по набережным, прославленным русскими поэтами, всегда залитым светом многочисленных фонарей. Прежде здесь всегда было полно прохожих. Звенели веселые голоса детей, сигналы машин, песни проходивших красноармейцев. Сейчас тяжелая тишина лежала на гранитах, и даже свинцовая вода Невы была призрачной и зловещей.
Силуэты кораблей смутно вырастали у берегов, как поднявшиеся со дна реки привидения. Необычна была их стоянка против Летнего сада или у Эрмитажа. Четко чернели пушки на них, неподвижные фигурки дежурных, наблюдавших небо.
В кованом черном мраке нестерпимо ярко горели какие-то строения около Петропавловской крепости. К небу поднимались столбы огня, как будто там начал действовать вулкан. От его неестественного, безумного факела все вокруг становилось еще чернее. А он все рос и рос, как будто в его горле клокотала лава.
Никогда Ленинград не переживал таких ночей, никогда великий город не был, как сейчас, на краю гибели. Как будто ледяной ад сковал жизнь и не будет рассвета. Ночь и в ней острые красные огоньки – поиски уцелевших. Ищет те, которых завтра будут также искать товарищи под развалинами, дымящимися красной тяжелой пылью.
Многое казалось сном, кошмаром, фантастическим рассказом. Но это фантастическое было жизнью, окружавшей со всех сторон.
Изменились улицы, дома, перекрестки. Изменились лица людей, их речь, их движения. У каждого было свое несчастье, свое горе свой ужас. И как будто впереди только еще большее горе, еще больший ужас. Сжатые губы, суровые глаза, короткие движения, короткие слова или многозначительное молчание. Никогда такими не были ленинградцы. Молчание точно вымерших домов. Город, казалось, умирал, и ничто не могло остановить этот процесс умирания. Но не смотря на это, люди, населявшие Ленинград, превратились в одну семью, в один небывалый коллектив. Их воля была непреклонна. Никогда в Ленинграде не ощущалась сила партийного, всенародного коллектива так, как в эти дни, полные трагического и героического до краев. Казалось что сам по себе город изучает силу, накопленную поколениями революционеров, поколениями неустрашимых железных большевиков. Сила традиции жали в каждом рабочем, в каждом жителе города. Все стали воинами города-фронта. Все не страшились за жизнь – страшились за судьбу его.
Сам город стал явлением, обнажающим свою непобедимую природу борца. Его, как советского солдата, можно было убить, но не победить. Каждый камень его говорил о великих событиях, о великих подвигах. Все его революционные легенды превратились в реальность. Подвиг стал обыденностью. Человек нашей страны раскрылся в самом широком своем движении. Почти геометрическая сухость картины, нарисованной на небе потоками восходящих снарядов, почти симфонических гром канонады, визг летящих бомб и зарево, освещавшее мертвое пространство ночей, - все окружение было так величественно, что добавлять лишнее казалось кощунственным, когда вокруг люди, дорогие сердцу Ленинграда, были просты в своем неповторимом величии.