«через дорогу, направо, там мостик будет такой, высокий, а потом налево чуть-чуть, потом направо, так, назад немножко, а потом такая улица, где торгуют, и направо и всо», мы добрались до старого города минут за пять.
Город оказался обнесен глиняной стеной, в него вели узкие ворота, за которыми был полный мрак.
Две отважных жопы переглянулись, включили фонарик и пошли вперед.
Собственно, старый город – это большой, частично крытый базар, все лавки которого уже позакрывались, и домики, где живут люди. Узкие улочки, мощеные булыжником, закутки, тупички, переходы под низкими арками и загогулины, гроздья проводов, отдаленный чей-то cмех, то там, то здесь редкие гулкие шаги, запертые двери и маленькие тушки, шмыгающие под ногами.
Крысы? Кошки?
Ты удивишься, мой друг, если я скажу тебе, что 95% встреченных нами кошек (а там их были сотни) оказались рыжими. С белыми полосками, пятнами или без них, но рыжие преобладали. Я не могла понять, в чем дело, пока днем не увидела на базаре в разных лавках двух нестандартных продавцов-арабов. Совершенно белокожих и медно-рыжих.
И тогда я смекнула, что, видать, крестоносцы брали с собой в походы, чтоб не скучно или на память о родине, рыжих котов. И пока джентльмены маялись фигней типа поисков Грааля и завоеванием Востока, кошаки занимались делом – генетически внедрялись. Что им удалось гораздо удачней.
Но я отвлеклась.
Пока мы освещали себе путь тонким лучиком, справа от меня внезапно заскрипела дверь, и кто-то ужасно сопящий оказался за моей спиной. Взвизгнула я так, что темнота испугалась. А сопящий заорал во весь голос и, щелкнув где-то там выключателем, зажег лампочку над дверью. Выяснилось, что это безобидный толстенький старичок в сером до пят одеянии и с чалмой на голове. Ну прям магрибинец из «Волшебной лампы Аладдина», только добрый. Отдышавшись, он приложил правую руку ко лбу, потом к сердцу, слегка поклонился и что-то произнес по-арабски. Мы, как смогли, изобразили книксен. Тогда на ломаном английском он сообщил нам, что старый город уже закрыт, надо приходить завтра, когда будет светло, и народ, и торговля, и интересно. А по ночам нечего шастать по темноте и мирных людей пугать. Это я уже со страху самостоятельно перевела с его арабского.
Делать нечего, мы бодро вернулись на освещенную улицу, носящую гордое имя принца Файсала (может, не принца), и пошли по ней вокруг старого города, глазея на бойкую торговлю.
Надо сказать, что арабы (кроме египетских, как я теперь понимаю) – совершенно не приставучие и не навязчивые люди. Они редко зазывают заходить в свои лавочки, и уж тем более не настаивают, если вежливо отказываешься.
Это приятно.
На улице мы увидели совершенное чудо – автобусики, маленькие, старенькие, типа наших ПАЗиков, как вот в фильмах 50-х годов про деревенскую жизнь, кои были увешаны просто гирляндами разноцветных лампочек и картинками, и какими-то ленточками. И эти светящиеся монстры юрко носятся промеж овощных и фруктовых развалов, бибикают, обгоняют, подрезают; двери открыты (кажется, их просто нет), пассажиры заскакивают чуть не на ходу, а водители, вместо чтоб вести машину и смотреть на дорогу, пялятся на нас, как на диковинных зверей, аж шею выворачивают!
[700x525]
Вообще, там такое движение на дороге, что я удивляюсь отсутствию аварий. Перестроиться чуть ли не перпендикулярно из правого ряда в крайний левый – без проблем. Остановиться, чтоб у прохожих дорогу спросить, - да пожалуйста. А таксисты сигналят для привлечения внимания потенциальных пассажиров каждую секунду.
Как они в таком гаме и неразберихе ездят – уму непостижимо.
А отдельная песня – как пешеходы переходят дорогу да еще и под носом у регулировщиков!
Там пешеход – вовсе не священная корова, как на Таити (о, Таити!), а пугливая, и в то же время наглая лань, ждущая просвета между машинами, автобусами, тележками, регулировщиками и другими такими же ланями, и потом смело устремляющаяся в любую узенькую щель в движущемся хаотичном потоке, подпрыгивая, вертя головой, размахивая руками и всячески уворачиваясь. При этом по надземному мосту-переходу, который расположен в 20-ти метрах, этой лани пройти явно в падлу.
По улице Файсала мы дошли до разветвления ее на два одинаково загадочных рукава и решили возвращаться, потому как завтра нас ждал Ливан.
На обратном пути мой друг поведал мне душераздирающую историю о русском летчике, служившем инструктором в Сирии, разбившемся в авиакатастрофе, но не насмерть; лечившемся в монастырской больнице, женившемся на ухаживавшей за ним монашке и теперь живущем в христианском квартале Дамаска и имеющем лавку по торговле свининой (!), которого нам надо непременно разыскать.
- Не вопрос, - сказала я и рванула в ближайшую шаурмульню с картой в руке и строгим вопросом: «Ду ю спик инглиш?» Три веселых торговца посовещались и делегировали из своих рядов наиболее спик. Я рассказала ему все, что знала, по-английски. Он попросил повторить. Тогда я ткнула в него пальцем и сурово спросила, мослим ли он. А если он мослим, то я крисчен (рисуя крест где-то у себя под горлом). И где мне найти здесь таких же. Парень разулыбался и, хлопнув по плечу моего друга, сказал:
- Май френд! Файсал тур-бур-мур в конце направо и тур-бур-мур Баптума.
После чего вдохновенно пожал нам руки и помахал вслед.
Гордая собой, я решила, что Баптума – это от баптизма.
Дура!
Потому как BAB – это то ли ворота, то ли площадь. Словом, это обозначение места, которое описывается дополнительным другим словом. Ну как Баб-эль-Мандебский пролив.
И христианский квартал называется Bab Touma и никак иначе.