Франция, 1986. Rendez-vous Lyon.
«Французы умудрились избавиться
от множества обязанностей
и обременительных забот, налагаемых
религией, но при этом сохранили
все религиозные праздники»

…Amen. Bonne nuit! Его музыку официально крестил Жан-Поль II водами Роны. И пожелал всем собравшимся доброй ночи. Да… ночь будет доброй.

Только здесь он мог появиться на сцене с закатанными по локоть рукавами пиджака и незавязанным галстуком. То есть сделать вид, что ему все равно, что он попал сюда случайно. Ни в коем случае никто не должен был подумать, что он зависит от мнения Папы.

На самом деле Папа был в его руках. Это стало ясно уже с самых первых звуков наименее христианского его произведения. Слова благословения пронеслись над реками, над благоговейно замершей толпой. Все. Религия признала его музыку – и пусть подавятся те, кто считает электронику кощунством и издевательством над живыми звуками.

Он никогда не был особенно религиозен. И Папа больше его не интересовал. Визит Папы - всего лишь повод, чтобы снова устроить варварский, языческий праздник огня. Этот праздник был особенным. Не ради Папы - ради родного города - он должен был выложиться полностью.

Звуки заполняли воздух, отражаясь от воды родных рек и стен таких знакомых зданий. Эти здания меняли свой облик, стоило ему только пальцами щелкнуть. Рона и Сона, сиявшие теперь в свете его прожекторов, помнили его еще карапузом. И тогда, и сейчас он был полностью доволен собой. Только тогда – без видимой причины. Теперь же он имел полное право быть здесь хозяином эмоций и чувств. Дирижером воздуха и света. Ну-ка, Лион, найди десять отличий!

Тонкой иронии были полны изображения Папы на стенах домов. Торжество прогресса над религией. Или… не торжество? Может, наоборот, сотрудничество? Ведь признала же его классическая музыка! Признала и религия – хотя могла назвать дьявольской эту мешанину живого и механического. Да и последний его альбом был насквозь пропитан миррой и ладаном. Кто скажет, где кончаются микросхемы и начинается душа?

А кто скажет, ради чего пришла сюда вся эта толпа? Ради его музыки и того зрелища, которое он им предоставлял? Или ради того, чтобы быть в непосредственной близости от наисвятейшего символа христианства? Кто же здесь был хозяином положения – Папа, господин душ, или он, господин… всего остального?

Определенно, господином всего остального у него стать получилось. Он хотел выложиться – и он выложился. Ах, как слушались его лучи света! Какие роскошные цветы распускались на небе, повинуясь движениям его рук! Толпа в этих его руках была глиной, из которой он лепил все, что хотел. При этом он почти не прикасался к инструментам – не до того было. Какие там клавиши, какие синтезаторы, когда музыка лилась прямо из его пальцев! Стоило только погладить ладонью зеленый лучик – и толпа ревела от восторга, почти заглушая невероятной красоты звук. Эту ночь Лион запомнит!

Но догорали последние огни фейерверка, рассеивался дым, только что придававший его фигуре такое таинственное величие… он вдруг подумал, что ни один город не может быть так прекрасен, как в естественном своем ночном наряде – в мягком свете уличных фонарей. Высокой нотой вплетались в эту музыку света искры редких зажженных окон. И звезды – звенящая мелодия – отражались в водах Роны. А завершал композицию глухой унылый звук легкого зябкого тумана. Удалось ли ему хоть раз создать такую музыку – музыку, которая далека от религиозных, международнх и социальных разногласий? Которая славит простую красоту земную… такую, как сейчас. Как давно он не гулял просто так по ночному Лиону?