[379x250]
В субботу, посмотрев на солнце, ласково освещающее золотую листву берез, на редкие облачка на голубом небе, на календарь, сообщающий о том, что первый месяц осени благополучно миновал и на подходе дожди и холода, Бес испытал резкий приступ фотоболезни, совладать с которым не получилось, и принял решение ехать на съемки немедленно, не дожидаясь перитонитов воскресенья.


Первоначальная идея была ехать в Ораниенбаум, хотя в последний год он и утратил в глазах Беса значительную долю своего очарования в связи с получением статуса то ли национального, то ли еще какого памятника архитектуры. Но есть, есть там неохваченные, вернее, охваченные, но неудачно, камерой Беса уголки. Однако в последний момент в планы внеслись коррективы – Крошка Би подвалила к Бесу и так жалостно посмотрела на него, что каменное сердце не выдержало и Бес решил взять Би с собой. В Ораниенбаум, однако, собак, даже таких, как Би, нынче не пускаютЬ, хотя и берут нагло, в отличие от прошлых лет, деньги за вход. Свинство и беспредел, АднознАчнА безусловно. Поэтому Бес решил ехать в Сергиевку и гулять там, с заходом, разумеется, на Собственную дачу. Но, во-первых, долго не было маршруток, во-вторых, Бес внезапно вспомнил, что в последний раз, проезжая мимо Сергиевки, видел дворец весь в лесах, в-третьих, маршруток, чтобы доехать хоть в Михайловку, все не было, в-четвертых, удачно подошел почти пустой трамвай – и Бес с Би поехали в Стрельну. Вот так жизнь вносит коррективы в наши планы. Прогулка, впрочем, получилась очень удачной и разочарованы ни Бес, ни Би не были. Однако об этом ниже.
Надо сказать, что Стрельну Бес не любит. С некоторых пор поездки в Стрельну выводят Беса из состояния хрупкого душевного равновесия и пробуждают в душе его революционные настроения. А это не надо. В свое время Бес любил Стрельну со всем пылом юности и со всей нерастраченной нежностью совершенно неженского, похоже, сердца. «Но нынче я не тот уж, что бывало…» (с) К сожалению, с тех пор не только утекли многие кубометры воды, но и произошли весьма и весьма значительные перемены, и, увы, естественно, не к лучшему.
Дворец ныне отреставрирован в истинно московском стиле – снесем все, что было и заново построим на этом месте то, что здесь стояло, перед дворцом выставлена статуя Петра на коне, дивные липы в парке повырублены и заменены чахлыми прутиками, которые, по замыслу, когда-нибудь превратятся в новые тенистые деревья, все засажено газонной травкой и обнесено решеткой.
Вот эта самая решетка и бесит больше всего. Ну, отреставрировали вы дворец, молодцы, возьмите с полки пирожок, ну, повырубили деревья – мешали они вам – хрен с вами, решетку поставили – ладно, пусть, деньги вы за визит в эту новую святая святых берете немереные и еще попробуй попади – да удавитесь, но какого, скажите мне, черта вы огородили парк, понасажали по периметру охранников и никого, подчеркиваю, никого теперь туда не пускаете (то есть я имею в виду так называемый «народ» там собрался у ворот этот, как его, народ (с) …)? Да в гробу мы видали такую реставрацию и такой Дворец, блин, конгрессов. Не нужен он народу, господа, вот что я вам скажу. Если теперь мы вынуждены ходить вдоль решетки, устремляя тоскливый взгляд на безлюдные просторы недоступного парка – да пошли вы далеко с вашими реставрациями.
А ведь Бес, можно сказать, вырос в Стрельне. Тогда парк принадлежал нам. Он был, кажется, гораздо меньше – или так казалось из-за того, что был он изрядно заросшим, и огороды с разнокалиберными домишками-сараюшками-парникушками теснили его, но мы его любили – даже не отдавая себе в этом отчет. Нам нравилось там все и все принадлежало нам - и аллеи, обсаженные липами, и уютные нестриженые лужайки, и осыпающийся спуск к реке, и старая башня с осыпающейся штукатуркой, к которой мы бегали здороваться с каменщиком - Бес (тогда еще бывший совсем не Бесом) как раз открыл для себя Шефнера и очаровался, и каналы с темной водой, заросшей кубышками, и полуразрушенные мосты, и пляж с крупным темно-желтым песком…
И пусть канал, ведущий ко дворцу, осыпался и зарастал ряской – мы представляли себе лодки, плававшие по нему, а теперь на его месте – подъездная аллея и памятник.
Дворец тоже разрушался на глазах, и прелестные видовые арки были забиты листами железа, но мы-то знали потайную лазейку – и пользовались ею постоянно, и бродили по разрушенным залам, искали следы росписей и остатки отделки, поднимались по разрушающимся лестницам и делали вид, что верим в населяющих дворец привидений и боимся их, бродили среди ниш нижней галереи, и воображали себе статуи, некогда эти ниши населявшие, бегали вверх-вниз по покосившимся ступеням лестницы в нижний парк… Но именно здесь, возле полуразрушенного и все же невероятно прекрасного Константиновского дворца Бес в первый раз ощутил это сладкое чувство светло печали, эти грезы, эти воспоминания о несбывшемся. Он видел и синий отблеск волн в проемах арок, и гобелены и шелк, затягивавшие стены, и позолоченную лепнину на потолках, и живопись в плафонах и панно, и солнечные лучи, разбивающиеся об оконные стекла, и женщин в длинных платьях, идущих по анфиладам залов, отражаясь в блестящем лаке драгоценных паркетов или спускающихся по лестницам, цепляя шлейфом подсохшие листья… Позже, когда задерганная учительница литературы пыталась рассказать тринадцати-четырнадцатилетним бездельникам и раздолбаям о таинственной и скромной прелести умирающих дворянских усадеб, Бес тут же вспомнил Стрельнинский парк…
В те времена в Стрельну ездили купаться. В погожие дни на подъездах к пляжу стояли машины, из кустов тянуло ароматами жареного мяса, а на пляже лежали тетки с малышами, и веселые компании, казавшиеся нам тогда взрослыми (наверное, через пяток лет мы, валяющиеся на пляже и делающие вид, что готовимся к экзаменам, тоже казались взрослыми голенастым детишкам, брызгавшимся на мелководье), и парочки – романтические и не очень.
Правда, чтобы попасть на пляж из парка, надо было пересечь канал по одному из мостиков. Мостики же эти тоже медленно и верно разрушались, и к началу сознательных воспоминаний Беса от них оставались металлические остовы, на которые доброхоты периодически бросали пару-тройку досок. Никого это особенно не смущало – находчивый и предприимчивый народ уверенно лез по краю мостика, держась за перила. Главное – не споткнуться о костыли, некогда закреплявшие доски. Особо же трусливые могли спуститься к заливу по дороге вдоль парка или по Портовой улице (но это уже неслабый крюк). Для нас же, юных безумцев, не подходил ни один из этих способов. Идти по мосту, цепляясь за перила и переставляя ноги между костылей считалось у нас за трусость и западло (слова такого мы еще не знали, но общую идею понимали очень хорошо). Мы ходили исключительно по центральной опоре, парящей над темной водой, расцвеченной зелеными пятнами кубышек и блещущей зайчиками. В воде отражалось высокое небо и облачка на нем, но вниз лучше было не смотреть – кружилась голова. Смотреть нужно было под ноги - от опоры отходили боковые перекладины, и перекладины, и центральная опора были утыканы костылями, так что споткнуться было делом легким, а вот падать было бы весьма неприятно. Но нас это не заботило – один за другим мы бодро шли по мосту, раскинув в стороны руки и чуть покачиваясь, и мурлыкали под нос «Канатоходца». Сейчас, с высоты прожитых лет, мне страшно представить, что было бы, споткнись кто-нибудь из нас об один из многочисленных костылей. Дело даже не в воде – каналы не были глубокими, да и все мы неплохо плавали -, до воды мы бы просто не долетели, упав на поперечные опоры и торчащие костыли. Какое счастье, что наши родители и представить себе не могли, как развлекаются их чада! Наверное, в народном убеждении, что ангелы хранят пьяных, сумасшедших и детей есть некая сермяжная правда. Во всяком случае, нас, сумасшедших детей, они безусловно хранили…

На пляже мы не купались – мелко, долго заходить, камни и водоросли. Купаться у нас принято было в яхт-клубе. Оттуда, понятно, гоняли, но не слишком активно, во всяком случае, когда не было соревнований, так что мы вволю плавали в рукотворной бухте, огороженной со стороны залива бетонными волнорезами. Правда, вылезать было не слишком удобно – приходилось подтягиваться на шершавые бетонные блоки, утыканные ржавыми скобами, к которым швартовали яхты, но мы справлялись. Коленки и локти у Беса всегда были исцарапаны, так что пара-тройка новых царапин его не пугала, а подтянуться проблемы не составляло. Позже, в школе, Бес уверенно держал первое место среди девчонок и по подтягиваниям, и по отжиманиям. Он и на высокой перекладине подтягивался. Как знать, возможно, именно усердные летние тренировки были тому причиной.
Сейчас на месте обшарпанного здания яхт-клуба блещет зеркальными стеклами ресторан «Константиновский», площадку перед ним украшает гранитная ваза на манер колывановской, но чуток поменьше, неровные бетонные блоки, на которых мы загорали, сменила утыканная настоящими кнехтами гранитная набережная, выложенная плиткой и прорезанная в нескольких местах ступенями до самой воды, косу украшает самый настоящий свежепокрашенный в черно-белую полоску маяк, а яхт-клуб переместился за канал.
В парке же, за решеткой, установлен новый шедевр парковой скульптуры – император с императрицей (надо думать, имеются в виду Петр с Екатериной) и парой борзых стоят на пристани и, видимо, по замыслу создателя, встречают прибывающих со стороны залива гостей. Путина, надо полагать, с компанией. Типа ave, Caesar, первый среди равных и т.д., и т.п.
Но что мы все о грустном да о грустном. Вот путевой дворец стоит себе на прежнем месте, и даже недавно покрашен, и алые и желтые листья кленов образуют чудесную рамку. А санаторий по-прежнему пользуется популярностью, сидят на скамейках отдыхающие, дышат осенним воздухом. И крошечная часовенка сверкает свежей побелкой в лучах солнца и отражается в гладкой воде канала. Просто Покров на Нерли. И деревянные статУи все так же стоят на полянке. Краска с них ,правда, уже облезала, и у Ильи Муромца, прямо по сказке, пол-лица то ли мыши, то ли стихии отъели, но все равно – стоят, родимые. И гриб растет прямо у дороги. И листья желтые шелестят на кленах, и устилают дорожку, и тихо вокруг, словно и нет никакого города, машин, суеты, словно уехал ты в деревню, за тысячи тысяч миль, и слушаешь тишину, смотришь в голубое небо, подернутое осенней дымкой, ловишь золотую тень от золотых листьев и чувствуешь себя беззаботным, как в детстве, и грустно-счастливым, как всегда осенью, и бормочешь себе под нос «есть в осени первоначальной…в багрец и золото…».
В таком вот лирическом настроении прогулялись Бес с Би по Стрельне, дошли до дачи Львова, в очередной раз пофантазировали на тему Вальтера Скотта, Байрона и Шелли, прогулялись по Орловскому парку…
Би была на седьмом небе – носилась по траве, зарывалась в листья, пыталась охотиться на уток. В сущности, это ведь первая ее осень – она летняя и в первый год гулять мы начали только зимой – пока прививки, карантин, то-се, золотая осень кончилась, и начались дожди и грязь, а в дожди и грязь мы, конечно, не гуляли…
Пополнили свою коллекцию пород, к коим наша Би принадлежит. Мы, оказывается, спаниель. Чтоб вы знали. Смотрим на фотографию и вяжем в памяти узелок – вот так выглядят спаниели.
Чудесный получился день. Чудесный.

Вечером, правда, мы еще ездили к маме. То есть Бес на роликах ездил, а Би завалилась спать – устала, бедняжка. И настроение Бесу слегка подгадили… Моя семья (с) Но, если мыслить позитивно – хвала Анубису, что живет Бес все-таки отдельно.
Зато когда по дороге домой Бес заехал к М/д – слегка развеяться после тихих семейных радостей – так оказались О. с А.. Так что завершился вечер очень даже ничего – сначала поехали к метро есть шаверму (то есть это они ели, Бес такое не ест), а потом душевно прокатились до дома.
Так что суббота удалась.
А в воскресенье Бес ездил в Павловск. Но это – совсем другая история.