...И только аромат цветущих роз,
Летучий призрак, запертый в стекле...
Шекспир>

Борух вчера прислал мне цветы. Розы. По интернету, наверное, заказал в своем Израиле, написал адрес, фамилию, подпись на карточке - «С любовью и тысячью поцелуев. Борух», оплатил кредиткой, Визой, например, серебряной или там Мастеркардом, а мне в Питере принесли букет. Прямо на работу. До чего дошел прогресс, подумать только! По закону подлости, меня, конечно же, не было на месте – ходила в сберкассу платить за телефон, и за букет расписался кто-то из девчонок. Когда я вернулась, букет – пятнадцать темно-красных роз на длинных стеблях, покрытых темно-зелеными лаковыми листьями и хищно загнутыми шипами, огромный душистый сноп, с продуманной небрежностью перевитый алой с золотом шелковой лентой - уже стоял в дежурной вазе посреди офиса, возбуждая всеобщее любопытство и пересуды.



- Какой букет! С ума сойти! У тебя новый поклонник? Кто? Какой букет!
- Да нет, это не поклонник, это Борух. Старый друг. Почти, можно сказать, брат.
- Да лааадно, знаем мы этих братьев… Он за тобой ухаживает, да? Нет, серьезно?

Да серьезно, конечно, серьезно. Странные люди, это ведь чистая правда. Мы с Борухом знаем друг друга тысячу лет и мы действительно друзья. Нет, конечно, начали мы с того, что пытались стать парой. Давным-давно, once upon a time. Нам, возмутительно молодым и безумно наивным, казалось тогда, что настоящая близость доступна лишь парам, бойфрендам, любовникам. И мы старались, мы очень старались, по –детски безжалостно мучая себя и друг друга. А потом вдруг одновременно решили остаться друзьями – и все наладилось. Насколько ужасны мы были в качестве пары и насколько прекрасными и гармоничными стали наши дружеские отношения. С тех пор прошло много лет и утекло много воды, Борька вернулся на свою историческую родину, и я даже привыкла называть его Борухом, я вышла замуж, а Борух женился, только я развелась, а Борух родил двух прелестных девочек, Мириам и Софочку. Я зову их Манюня и Софи, а они меня – ма тант, их, в отличие от меня, с детства учат французскому.

- В честь чего такая роскошь? У тебя что, какой-то праздник? Годовщина?
- Да нет, просто решил сделать приятное. У него бывает.

У Боруха действительно бывает. В жизни должно быть место внезапной радости, говорил он и делал неожиданные подарки, ни с того ни с сего – цветы, книги, билеты в театр, шоколадные наборы. Отец Боруха был врачом, по слухам, очень хорошим, и шоколадные наборы в их доме не переводились. А поскольку сладкого у них никто не ел, почти весь шоколад перекочевывал ко мне. Одно это давало Боруху серьезные шансы на мое благосклонное внимание.

- Нет, ну не может же быть, чтобы так-таки и ничего. Наверное, все-таки какой-то праздник!
- Да нет же, просто так…

Тут я слегка слукавила. Некоторый повод все-таки имелся – Борух прекрасно помнил, что, помимо других праздников, в этом сентябре я отмечаю четвертую годовщину свадьбы и первую годовщину развода. Так что решил, видимо, слегка подбодрить.

Букет стоял в нашем офисе, придавая ему непристойно праздничный и неофициальный вид. Запах роз выплескивался в коридор, мешая сосредоточиться. Борух в своем Израиле по-прежнему хорошо помнил мои вкусы – и в отношении цвета, и в отношении сорта, и в отношении количества. Вкусы мои всегда были странны и изощренны - либо один цветок, прекрасный и завершенный в своей единственности и исключительности, либо охапка, не помещающаяся в узкие мещанские вазы. И розы – мои любимые, с плотными продолговатыми нераспустившимися бутонами, темно-алые, как кровь, выступающая на пальце, уколотом коварным шипом и хамелеоном исчезающая на бархатистом лепестке.

Милый Борух, он все помнил, он не знал только одного - как я ненавижу розы и именно такие. Много, много лет, независимо от места и времени года я вижу их всегда на одном и том же фоне – подтаявший и снова замерзший снег на сером цементе поребрика, цементная же стела с грязно-белой табличкой дешевого мрамора и неровными золотыми буквами.
Единственный яркий и теплый мазок на серо-белом – нежные бутоны роз на несвежем снегу и сером цементе поребрика, крохотные, чуть заметно пульсирующие осколки тепла и жизни в застывшем черно-белом мире. Грязно-белый снег, голые ветки деревьев, решетки, памятники, кресты – и алые розы у подножия цементной стелы…
Я смотрю на грязно-белую табличку, испещренную темными прожилками, читаю кривые буквы сусального золота - Гуров А.М. Смысл ускользает, в голове – свинцовая пустота, я тупо читаю раз за разом – Гуров А.М., Гуров А.М., Гуров А.М.
Я не плачу, мне даже не больно, я тоже замерзла, я превратилась в мертвый кусок льда в этом мертвом замерзшем мире. Я смотрю на алые розы на серо-белом фоне (как красиво!) и еще не знаю, что отныне буду видеть их только так. Алые розы на несвежем ноздреватом снегу. Гуров А.М.


Розы я отдала на стойку. Девчонки были в восторге. А стойка немедленно приобрела незнакомый и праздничный вид. Я шла домой, и в горьковатом осеннем воздухе, наполненном запахом опадающих листьев, мне чудился тонкий аромат роз.

Спасибо тебе, Борух.



Это вместо благодарственного письма. Ничего, что так, Борь? Занесло, пАнимаИшь...