[показать]
В пятницу, побуждаемые все тем же неизбывным стремлением к культуре и познанию нового, каковое терзает нас постоянно и настойчиво, мы в очередной раз вышли в свет – посетили спектакль еще одной новой и модной звезды - были «на Гришковце»… , что в этот раз мы стремились к искусству одни – то бишь мы и наша шизофрения. Факт этот, разумеется, не мог не испортить нам настроения – увы и ах, стыдно признаться, но у Беса тоже есть свои принципы, как бы он от этого прискорбного факта не открещивался. Так вот одним из принципов Беса является то, что «порядочные девушки одни по театрам не ходят», ага. Можно, конечно, утверждать (и многие так и делают!), что Бес тут ни при чем, но жирного бесового таракана такими глупостями не прошибешь – не на таковского напали. Так что настроение было испорчено. Но желание познать таки новое победило – и Бес отправился познавать новое в гордом одиночестве, несколько скрашенным наличием в сумке любимой игрушки Беса – его возлюбленного наладонника и трехсот граммов не менее горячо любимых шоколадных конфет. Однако впоследствии Бес не мог не признать, что все, что ни делается – к лучшему (очередная банальная банальность, в очередной раз оказавшаяся сермяжной правдой). И нам не дано предугадать, как и отчего повернется жизнь (популярная в последнее время в среде Беса теория, достойная отдельного поста – и когда-нибудь Бес его напишет, непременно, непременно).
После спектакля Бес оценил – и в трагических концах есть свое величие, да. Естественно, неприятно одной ходить в фойе, ждать начала, проходить мимо билетерш, да, но эту проблему мы со свойственной нам находчивостью решили – ха, у нас же с собой было, так что сели мы в фойе, ели конфеты, читали «Лабиринт» с наладонника, но зато потом, потом… Потом можно ехать домой, наполненным впечатлением до самой макушки, нести себя, как сосуд с вином или там маслом, и чувствовать, что еще чуть-чуть – и плеснет через край, и дрогнет, и прольется, и бояться расплескать. Так я, бывало, носил себя на экзамены, но из театра – гораздо приятнее, кто бы спорил. И говорящие громко в метро и маршрутке – раздражают, потому что мешают, врываются, сотрясают поверхность, рвут впечатления. Хорошо, что не надо обсуждать сразу, не надо разрушать хрупкий мир, который вынес с собой, и можно сохранить еще чуть-чуть тот момент остановки жизни, прорыв куда-то, канал в другой мир, в который ты окунулся там, в театре. Не скатываться в привычный цинизм, который ты носишь, как латы, с которым сроднился и уже не чувствуешь, не ощущаешь чужеродным – он стал частью тебя, и тут – с тебя сняли твои доспехи, и ты без них, обнажен и беззащитен, но ты – один в толпе, никому нет до тебя дела, и ты можешь побыть так, неприкрытым, незащищенным, наивным, как когда-то, романтичным, как когда-то, чувствительным и ждущим чуда, которое непременно придет, и прочувствовать все, продумать, пережить, а завтра – ну да, завтра ты снова натянешь доспехи, застегнешь ремни, протрешь масляной тряпочкой нагрудник, задвинешь забрало – я готов к битве, мир.
Как мужчина, надо сказать, Гришковец нас ничуть не впечатлил. Просто не наш тип – плотный, но ни разу не мускулистый мужик в мятых джинсах и дурацких рыжих ботинках, в белой, правда, рубашке – своеобразная такая уступка общественному мнению.
Зал он, правда, держит неплохо – сначала налаживает контакт, потом плавно, почти незаметно, очень естественно переходит к основной теме.
Не могу не отметить отлично поставленный свет - то холодный, резкий, заливающий всю сцену, то теплый и узкий луч, выхватывающий только кусочек, объект, подчеркивающий момент, отделяющий его от всего.
Что же до собственно спектакля… Что сказать… Шутки – не понравились, туповатые и топорные. На мой, разумеется, пристрастный взгляд. Видимо, обвинения в извращенном чувстве юмора имеют-таки под собой почву, да, зал-то ведь смеялся, особенно тетки рядом и сзади и еще был островок смеха где-то в центре… Та тетенька, что рядом со мной сидела, так прямо-таки со стула едва не падала от полноты чувств. Мне же не было смешно ни разу, разве что иногда легкая и печальная улыбка освещала задумчивый лик Беса. Так вот смешно мне не было. Мне было страшно и даже почти больно. Но это была хорошая боль, нужная боль, своеобразный катарсис. И пару раз я (стыд, конечно, и позор на мои седины) прослезилась. Наверное, это не вполне та реакция, которой господин Гришковец ожидал и надеялся достичь, но, с другой стороны, если он настоящий артист, и, не побоюсь этого слова, творец, возможно, ему должно быть важно и даже где-то ценно – что нелепая девушка в белом свитере плакала на его спектакле, нет?
Теперь я понимаю, почему такие глупости были написаны в анонсе. Хотя вообще эти анонсы… кто их только пишет… Но будем справедливы - что тут напишешь, окромя общих округлых фраз в порядке бреда на заданную тему, потому как эти самые дредноуты, прости господи, - в сущности, совершенно не при чем, дело совершенно не в них, они лишь повод, заданная тема, а спектакль – он не об этом, вовсе нет… то же самое можно говорить и по другому поводу, потому что говорил он – об очень важном, сокровенном, задев в душе струны, о которых некоторые успели если не забыть, то решить, что струны эти давно уже утратили свою гибкость и певучесть, взволновал, заставил думать – ведь это же, по идее, и должно быть его целью, если это – действительно искусство, глаголом там жечь, будить Герцена и т.д.
Многое, кроме того, показалось взыскательному и зажравшемуся Бесу вемьса неоднозначным. Например, неоднократно (для лучшего, видимо, эффекту) повторенная фраза о том, как 380 человек вместе с кораблем погибли, но флага не спустили, типа, умираю, но не сдаюсь, и затем вопрос: что еще нужно знать о них, об этих мужчинах, кроме того, что они вот так вот гордо погибли, не спустив флага. Ну не знаю, не знаю… Мужчинам, возможно, больше знать ничего и не нужно, возможно, даже и вредно что-то кроме этого знать, а вот приземленному и циничному Бесу небезынтересно было бы узнать еще кое-что, например, что чувствовали и как жили после такого акта героизма жены, матери, сестры и дети этих самых героев.
Спектакль, как было заявлено, для женщин, так что постоянным рефреном звучала мысль, что женщины, увы и ах, но не могут, просто не способны оценить такого героизма, понять причин его, а следовательно – и мужчин вообще, несмотря на все усилия последних. Однако справедливости ради стоит заметить, что шовинизмом данные утверждения не кажутся (скажу как озверелая феминистка) – я, во всяком случае, не восприняла как проявление «свинского самцового шовинизма»– потому что, быть может, постоянно также оплакивалась неспособность и невозможность объяснить. Ну да, ну да, эта идея бесконечно близка переполненному мыслями, но косноязычному Бесу – «мысль изреченная есть ложь», «а сердце можно ль рассказать», и т.д. и т.п. Действительно – мужчины и женщины – два разных … берега, то бишь существа. Очередная, да, банальность. Но вследствие этого понять друг друга, видимо, все-таки не могут. Плюс опять-таки была затронута очередная любезная сердцу Беса вечная идея– у мужчин (мы имеем в виду настоящих мужчин, vou comprome?) всегда есть еще какая-то игрушка, пунктик, дурацкая идея, к которой он стремится, презрев все и всем жертвуя. Чего далеко ходить – те же «Поющие в Терновнике» и прочие Сиды. Женщинам, видимо, такое не дано. Оне, видать, попроще будут. Поприземленнее. А мужчины – они да, они могут. И с боевым кличем: «Ты не была бы мне столь дорога, Не будь мне честь дороже» устремляются в погоню за своей мечтой, оставив возлюбленных подруг в замке, на берегу, в хижине в горах, в общаге – где сложилось. Ради чести, ради грезы. Ради неспускания флага – в этом, видимо, их сила и величие. Что остается нам, бедным женщинам? Ждать их, быть им верными, помнить их потом – в этом, видимо, наше величие. Так, что ли?
Не вполне согласна, но, с другой стороны, Бес никогда не был типичной представительницей своего пола. И вообще – он и не женщина вовсе. Как там нас обзывали – «капризное облачко розовой пыльцы, загадочное существо, эльф». Да, так что где уж нам понять женщин в частности и людей вообще.
Но, во всяком случае, неоднозначно. Хорошо бы посмотреть еще что-нибудь в исполнении и авторстве Гришковца, посравнить, так сказать, впечатления.
Кстати, неплохо бы смотрелся еще один спектакль, для мужчин, раз уж автор раздает определения, – в пару, диптихом – про женщин – как ждут и верят… С другой стороны – это глупо, с еще другой, то, что про мужчин – тоже глупо… В глупости его есть нечто великое? Две стороны одной медали? Одни – сражаются, зная, что проиграют и погибнут, но все-таки идут в бой, другие ждут, зная, что напрасно? «Слава безумцам, которые осмеливаются любить, зная, что этому придет конец» (с)?
Трудно спорить с мертвыми, потому что они уже – умерли. И кажутся великими.
Привлекает и очень симпатична все же идея того, что объяснить все равно ничего нельзя. И мужчин в своем лице не оправдывает – это подкупает (пассаж про измены).
Возможно, конечно, во всем виновато настроение. Бес на спектакль не настраивался вовсе – был в печали, разочарованности. Ни в коем случае это не озлобленность, замечу, а скорее холодность и усталость – от разбитых надежд и когда уже ничего не хочется – как глыба мрамора. Бесстрастность и легкий налет скепсис. Тяжело играть перед такими зрителями. Но тем не менее, тем не менее. Ведь сначала и правду было если не отторжение, то неприятие, потом пришло– понимание, или попытка его, по крайней мере.
С третьей стороны – я его понимаю, я понимаю и разделяю это чувство. Как они были прекрасны, как они были прекрасны – эти дредноуты, огромные могучие, кажущиеся неуязвимыми, и поражающие все на своем пути… К дредноутам я равнодушна, но вот это чувство восхищенного благоговения перед чем-то из прошлого, погибшем навсегда и что никогда не вернется… будит в душе трепет, как те немногие незначащие для других строки, звуки, миндальное печенье Пруста, ключи к тайникам души…
Есть, есть несколько очень сильных образов. Старые фотографии, например, - а кто из нас их не рассматривал с непонятной и необъяснимой дрожью в душе и светлой печалью? «А я, а что я? А почему? И что…» Кто из нас не чувствовал странной печали и ответственности перед ними, ясно смотрящими с пожелтевших ломких картонок? Кто не мучился: «А я не смог, не оправдал, не был»? Магия старых фотографий … На них всегда какие-то особые люди, лучше тебя в сто раз, и всегда чувствуешь неясную вину перед ними и светлую печаль. Твоя вина в том, что они уже умерли, а ты еще нет?
Хор мальчиков – тоже чудесный образ, многоплановый и метафоричный. Чтобы петь и звучало все и всем– надо этого не знать, надо быть невинным и неведающим (в познании всегда есть что-то от утарты невинности)… Вечная тема, слегка мистическая. Что-то в этом есть архетипическое, плюс аллюзия Уайльда просится просто в полный голос.
И это ощущение… Когда читаешь о погибших, неважно, на какой войне, кажешься себе маленьким и ничтожным, недостойным. С другой стороны – они тоже, наверное, в свое время казались? Вообще же, кончено, то прошедшее время – когда еще что-то значила честь, и всякое там внутреннее благородство, когда стрелялись от стыда перед СОБОЙ, хотя и тогда грязи тоже хватало, наверное…
Может, в этом и дело… Может, цепляемся за это, как за светлый образ … чтобы будить лучшее, не выпускать зверя. Человеку нужен бог, но нужен и реальный образец для подражания. Пока мы плачем по утерянной чистоте – есть надежда? Стремимся к лучшему, к небесам?