Посмотрел «Золотого теленка». Нет слов. Просто нет слов. То ли Бес слишком много кушал, то ли переживает очередное обострение хронического своего снобизма, то ли одно из трех. Мрак и ужас, обнять и плакать, и отчего их всех не придушили в колыбели из сострадания?

Жалкие потуги, скука и кладбищенская тоска изливаются с экрана. Никогда не была в восторге от Ильфа с Петровым, да и вряд ли они писали произведение, рассчитывая на бессмертную славу и вклад в мировую культуру. Однако Миронов был божественен – эти фразы, жесты, взгляды, искрометный, не побоюсь заезженного до полной нечитабельности штампа, юмор, летучие фразы. В Юрского же Бес, юной и наивной девочкой, после «Золотого теленка» просто влюбился. Несмотря что считать в пределах сотни уже умел и Юрского знал уже пожилым седым мужчиной. Молодой же Юрский потрясал воображение – высокий, мускулистый брюнет с нервным лицом. Какой ужас, - подумал тогда юный Бес. – Какой он был, оказывается, красивый. И как ему страшно, наверное, смотреть сейчас на это… Пожалуй, это самое страшное в актерской профессии – стариком с вялым лицом и телом видеть себя же – молодым и полным сил, с телом юного бога…

Меньшиков, обожаемый Бесом почти до «Олежек – бог, бог», просто убивает. И это – Бендер? И это – Меньшиков? Меня обманули…
Даже меньшиковские «большие глаза», эта его гримаса удивления кажется жалкой пародией, корявым антраша состарившегося танцовщика, изувеченного подагрой, безуспешно пытающегося повторить свой коронный номер. Неловкость и жалость, и ты быстро и инстинктивно опускаешь глаза, и прикрываешь веки, чтобы тот, кто был богом, не успел ухватить мелькнувшую в них мысль, и отворачиваешься, чтобы он ничего не прочел на твоем лице, и нужно мгновение – чтобы надеть маску, зажечь глаза, включить бодрый голос…
И бессмертное бендеровское «Что, уже?» - звучит злой насмешкой…

Становится холодно, страшно и бесприютно– как той весенней ночью, когда я сидела на стуле с ногами, закутавшись в нелепый полосатый халат, светало и смутный серый свет вливался в окна, но до рассвета еще далеко, а я, сжавшись в комок, сидела вцепившись в стул, как в последнюю точку опоры и стабильности, как на плоту посреди океана, и думала, пораженная ужасом и внезапным прозрением: «Что я здесь делаю? Кто я? Что происходит? Почему в моей постели спит чужой мужчина, которого почему-то считают моим мужем? Он и сам так считает. Но это – не он. Он похож на него, как близнец, но это – не он. Где тот, другой, за которого я вышла замуж? Что мне делать?» - и земля уходила из-под ног, и розовая вуаль сорвана с моего лица, и клочья ее превратились в грязные тряпки, и ветер унес их, вселенная рушилась, падали звезды, планеты сходили с орбит и сталкивались, и привычный уютный мир рушился и летел в тартарары, оставив вокруг меня с моим стулом лишь холодную пустоту.

Не думала, что для меня это так много значило. Я, значит, любила Меньшикова больше, чем догадывалась. Нелегко сссбрасссывать кожжжу (с) Тяжело утрачивать иллюзии…