В одном из старых уже выпусков программы «Поэтический минимум» Дима Воденников прочел стихотворение Елены Ширман, повергшее меня в шок. Елене выпала тяжелая и героическая доля советского поэта предвоенного времени. Стихотворение, о котором идет речь, написано в самом начале войны, незадолго до гибели поэтессы в руках нацистов. Оно так и называется «Последние стихи». Стихотворение большое и без рифмы. Читать его – тяжело. Поэтому я не буду приводить его полностью.

Вот некоторые отрывки:

Эти стихи, наверное, последние,
Человек имеет право перед смертью высказаться,
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Я всю жизнь пыталась быть мужественной,
Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки
Или хотя бы твоей доброй памяти.
Но мне это всегда удавалось плохо,
С каждый днем удается все хуже,
А теперь, наверно, уже никогда не удастся.
Вся наша многолетняя переписка
И нечастные скудные встречи –
Напрасная и болезненная попытка
Перепрыгнуть законы пространства и времени.
<…>
… Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,
Лепестки у них белые с бледно-лиловыми жилками,
Трогательно выгнутые, как твои веки.
И я их нечаянно назвала твоим именем.
Все красивое на земле мне хочется называть твоим именем:
Все цветы, все травы, все тонкие ветки на фоне неба,
Все зори и все облака с розовато-желтой каймою –
Они все на тебя похожи.
Я удивляюсь, как люди не замечают твоей красоты,
Как спокойно выдерживают твое рукопожатье,
Ведь руки твои – конденсаторы счастья,
Они излучают тепло на тысячи метров,
Они могут растопить арктический айсберг,
Но мне отказано даже в сотой калории
<…>
(Эти стихи последние и мне ничего больше не совестно.)
Я завещаю девушке, которая будет любить тебя:
Пусть целует каждую твою ресницу в отдельности,
Пусть не забудет ямочку за твоим ухом,
Пусть пальцы ее будут нежными, как мои мысли.
(Я то, что я есть, и это не то, что нужно.)
… Я могла бы пройти босиком до Белграда,
И снег бы дымился под моими подошвами,
И мне навстречу летели бы ласточки,
Но граница закрыта, как твое сердце,
Как твоя шинель, застегнутая на все пуговицы.
И меня не пропустят. Спокойно и вежливо
Меня попросят вернуться обратно.
А если буду, как прежде, идти напролом,
Белоголовый часовой поднимет винтовку,
И я не услышу выстрела –
Меня кто-то как бы негромко окликнет,
И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,
И ты – впервые – меня поцелуешь в губы.
Но конца поцелуя я уже не почувствую.
1941

Прочесть стихотворение целиком...

Я несколько раз перечитывал это стихотворение и не верил. Нет, нет и нет – крутилось у меня в голове. Такого не должно быть. Какая страшная любовь. Губительная. Я – не хочу такую.
Я не хочу, чтобы в мире, в котором я живу были эти стихи. Я не хочу, чтобы вокруг меня, и уж тем более со мною, случались такие истории!

Моя знакомая телевизионщица, совсем взрослая уже женщина как-то сказала мне, когда мы курили у нее на балконе глубокой летней ночью: «Любовь хороша, когда она окрыляет и переполняет тебя счастьем, а не когда она прибивает к земле, сдавливая тяжким грузом горло и грудь».
Я вспомнил эти ее слова. Я еще тогда ей поверил, а сейчас – тем более. Потому что любовь не может причинять боль. Это не любовь. Как такие страдания можно назвать любовью?
Что ж за любовь такая, которая выкорчевывает тебя, как ненужный уже куст смородины, на месте которого желают посеять укроп или капусту. Окапывают вокруг, постепенно обрубая сначала мелкие, а потом и крупные, главные твои корни. Выдергивают тебя из теплой, питательной земли и бросают в овраг, этими корнями наружу. Оставляя тебя медленно гибнуть там, в пустоте, под ветром и дождем. Не предоставляя не единого шанса выжить или вернуться.
А эти стройные ряды капусты, посаженные вместо красных ягод – какая же это новая жизнь?

И еще мне захотелось узнать, как прожил тот мужчина, которому были адресованы эти строки. Встретил ли он другую такую, способную на подобные чувства.
И был ли он счастлив?