В лучах заката злобных и косых,
в песках пустынь, безбрежных, как забвенье,
дарован нам безжалостный язык
Обетования и Откровенья.

Не сорок верст, а сорок лет легли
нам под ноги, и на губах бескровных
цвел, обретая корни вне земли,
без устали пылающий терновник.

Средь безымянных скал самумом мчась,
рисуя письмена морщин на теле,
шли с нами время, вера, гнев и часть
Того, Кого мы вслух назвать не смели.

Пусть мой народ не мною был влеком,
но я был с ним на той дороге торной,
где резали заржавленным штыком
хлеб, испеченный в топке крематорной.

Я до конца был с ними-так и знай!-
и там, где над равниной раскаленной,
сияя, в сини высился Синай,
и там, где били идолам поклоны.

Я был в рыданье первенцев и вдов,
в сердцах, что в исступлении дрожали,
в бессонном счете судеб и годов,
в дыханье неба, в букве на скрижали.

Блажен, кто видел Бога со спины.
Вдвойне блаженны души человечьи,
что перед жадным взором Сатаны
ни веры не утратили, ни речи.

Но более их всех блажен лишь тот,
кто почитал единственной наградой
слова: "Вот я. Вот мир. Вот мой народ.
И вот мой Бог. И большего не надо."

Не люди, а столетья полегли
на рубеже Земли Обетованной,
чтобы топтали кости их в пыли
беспамятных потомков караваны.

Бог беспределен. Человек-предел,
поставленный для собственной гордыни,
чтобы, ступить не смея, он глядел
туда, куда полжизни брел в пустыне.

Но человек пред Богом предстает,
слух отверзая в час скорбей и бедствий,
и слышит: "Вот он, мир. Вот твой народ.
Бери свой посох и за Мною шествуй!"

КОНСТАНТИН МИХЕЕВ