Я начинаю сживаться с мыслью, что моё место у вокзала :). Сент-Панкрасс и Кингс-Кросс в паре, Московский соло и вот — Сен-Лазар, единственный, с которого я так никуда и не уехала. Построенный в конце XIX века, вокзал стал одним из символов модерна, обновления, прогресса и, как ни странно, культурным центром. Большей частью за счёт Клода Моне, писавшего новый транспортный узел с завидным усердием.
Из воспоминаний Жана Ренуара, сына Пьера-Огюста Ренуара:
"...Моне реагировал на события удивительнейшим образом. Его отказ признавать неудачи, последовавшие за первыми выставками импрессионистов, вылился в такой неожиданный поступок, что даже сорок лет спустя мой отец рассказывал о нем со смехом. Его пейзаж "Впечатление" особенно раскритиковали за то, что в нем якобы ничего нельзя было разобрать. Моне высокомерно пожимал плечами: "Жалкие слепцы, которые хотят четко разглядеть все сквозь дымку!" Какой-то критик ему сказал, что дымка не может служить сюжетом для картины. "Тогда почему не битва негров в туннеле?" Это непонимание вызвало у Моне желание написать что-нибудь еще более туманное. Однажды утром он разбудил Ренуара торжествующим восклицанием: "Нашел, нашел... вокзал Сен-Лазар! В момент отправления поездов дым паровозов застилает все так, что кругом ничего не видно. Это волшебная картина, подлинная феерия!" Он не собирался писать вокзал по памяти, но хотел уловить непосредственно на месте игру солнца в клубах пара. "Им придется задержать руанский поезд: освещение куда лучше через полчаса после отправления". - "Ты спятил!"
Импрессионистам в самом деле нечего было есть. Они жили от приглашения к приглашению на обед. Мой отец перестал ходить в молочную милой хозяйки мадам Камиль, которая несомненно согласилась бы отпускать ему в долг. Он боялся, что никогда не сможет с ней расплатиться. Сезанн вернулся в Экс. Дега уединился в своей комфортабельной квартире на улице Виктор Массе. Моне был выше этих обстоятельств. Облачившись в самый нарядный костюм, выпустив кружевные манжеты и играя тростью с золотым набалдашником, он приказал подать свою визитную карточку директору западных железных дорог на вокзале Сен-Лазар. Служитель, пораженный видом Моне, тотчас его проводил. Высокое лицо усадило посетителя, который непринужденно представился: "Я художник Клод Моне". Озадаченный директор решительно ничего не знал о живописи, но не смел в этом признаться. Моне дал ему немного помучиться, потом снизошел сообщить великую новость: "Я решил писать ваш вокзал! Долго колебался, какой из двух вокзалов выбрать - Северный или ваш, но наконец остановился на вашем - он более характерный!" Моне предоставили все, чего он пожелал. Поезда останавливали, очищали перроны, топки паровозов набивали углем так, чтобы они дымили, как хотелось Моне. Он стал тираном вокзала, писал, окруженный всеобщим благоговением, и, наконец, уехал, увозя с собой полдюжины картин, провожаемый поклонами всего персонала с директором во главе. Ренуар кончал рассказ: "А я не смел расположиться перед лавкой бакалейщика на углу улицы!"
Вот оно, не кинематографическое прибытие поезда:
[700x543]
[700x568]
Всего одиннадцати портретов кисти Моне удостоился гараж святого Лазаря.
Но что бы нас бедных окончательно запутать, Эдуар Мане тоже не обошёл стороной эту тему:
[700x564]

Теперь же новые творцы современного искусства украшают по мере сил привокзальную площадь:
[x600]
«Всё время», Арман.
С другой стороны можно было бы увидеть его же «В вечное хранение», но там шли какие-то работы с забором.

Именно в квартале у Сен-Лазара сидели мы по вечерам за бокалом того-сего. Неподалёку пробегают улицы Санкт-Петербурга и Москвы, где мы и жили, выходя в город через улицу Амстердам и площадь высокохудожественного вокзала.
Наш временный дом - отельчик отличался бюджетностью, супер-компактностью всего и оригинальной ванной-купе.
[700x525]
Сдвижная дверь была снабжена небольшой выемкой вместо ручки (смерть маникюру) и имела размер чуть меньше проема по ширине. Жесть.
Труженики радушного приёма на ресепшн не отличались лингвистическим разнообразием, за исключением одно арабского мальчика, сносно понимающего английский. У него был шанс оценить мой английский после скандала по поводу его соплеменников, приходивших в ночные дежурства поржать на панели перед отелем. Видимо поэтому он прибег к моей помощи, когда отчаялся объяснить вновь прибывшей пышной блондинке, что её бронь в отеле не прошла и мест нет. Блондинка настаивала на своём, ни слова ни понимая и используя для переговоров бумажку от букинговой системы. В очередной раз я подивилась: КАК она сюда, почти в центр Парижа добралась? Без знания иноземных букв вообще? Одна, с багажом и сыном лет 10 (отдельная песня из цикла «а я хочу и буду!»). Только когда барышня стала названивать домой я поняла, что на самом деле она говорила на одном иностранном языке — русском! Ибо: «Галя, ти можеш зрозуміти, що він мені каже? Я в Парижі, Галю!” На вопрос арапчёнка, понимаю я ли эту леди, я ответила утвердительно :).
Другим нехитрым развлечением стал местный завтрак. Персонал в буфете лицом был зело чёрен, языков не розумел кроме французского никаких, улыбаться не трудился. Тем не менее, смурные афрофранцуженки ежедневно заваривали для меня отсутствовавший на общем столе чай, в отдельный чайничек. Для этого потребовалось полистать разговорник и составить не вполне грамотную фразу «божур, жё вудрэ те, сильвупле!», а так же не забывать это самое «бонжур» на входе и «мерси мадам!» на выходе из помещения. К завтраку в определенной время являлся колоритный негр преклонных годов в классической полосатой пижаме и домашних шлёпанцах. «Дядюшка Том» отправлялся прямиком на кухню, а мы спорили, мужем или дедом приходится он трём нашим чёрным мадамам. На время присутствия негра в пижаме обслуживание других гостей прекращалось, т.к. соплеменницы собирали ему отдельный поднос с кофейником и снедью. Уходя, «дядя Том» небрежно сгребал с общего стола плавленый сыр и яйца.
Вот с этого и начинался для нас Париж по утрам ;)