При усех иго странастях я паражаюс талантам Булгакава. Надажи, ва вримина гражданскай вайны, в самый шо ни есть сыпной тиф и бизпризорщину придвидить, значит, культурную контрревалюцию и паивление пАдонкафф у Расеи. А иначи как апъиснить разказ "Неделя прасвищения"?

"Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне:
     - Сидоров!
     А я ему:
     - Я!
     Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает:
     - Ты, - говорит, - что?
     - Я, - говорю, - ничего...
     - Ты, - говорит, - неграмотный?
     Я ему, конечно:
     - Так точно, товарищ военком, неграмотный.
     Тут он на меня посмотрел еще раз и говорит:
     - Ну, коли ты неграмотный, так  я  тебя  сегодня  вечером  отправлю  на
"Травиату"!
     - Помилуйте, - говорю, - за что же? Что я неграмотный - так мы этому не
причинны. Не учили нас при старом режиме...
     А он отвечает:
     - Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а  пользы.  Там  тебя
просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.
     А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк
пойти.
     Я и говорю:
     - А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?
     А он прищурил глаз и спрашивает:
     - В цирк?.. Это зачем же такое?
     - Да, - говорю, - уж больно занятно... Ученого слона  водить  будут,  и
опять же рыжие, французская борьба.
     Помахал он пальцем.
     - Я тебе, - говорит, - покажу слона! Несознательный  элемент!  Рыжие...
рыжие! Сам ты рыжая деревенщина!  Слоны-то  ученые,  а  вот  вы,  горе  мое,
неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут...
Мило, хорошо... Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать...
Получай билет, и марш!
     Делать нечего - взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил
билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек  и  приходим  в  "Первый
советский театр".
     Видим, у загородки, где впускают народ, -  столпотворение  вавилонское.
Валом лезут в театр. И среди наших  неграмотных  есть  и  грамотные,  и  все
больше барышни. Одна было и сунулась к контролеру, показывает билет,  а  тот
ее и спрашивает:
     - Позвольте, - говорит, - товарищ мадам, вы грамотная?
     А та сдуру обиделась:
     - Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась!
     - А, - говорит контролер, - в гимназии. Очень приятно. В  таком  случае
позвольте вам пожелать до свидания!
     И забрал у нее билет.
     - На каком основании, - кричит барышня, - как же так?
     - А так, - говорит, - очень просто, потому пускаем только неграмотных.
     - Но я тоже хочу послушать оперу или концерт.
     - Ну, если вы, - говорит, - хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда  всех
ваших грамотных собрали - доктора там, фершала, профессора. Сидят  и  чай  с
патокою пьют, потому им сахару не дают, а  товарищ  Куликовский  им  романсы
поет.
     Так и ушла барышня.
     Ну, а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо  провели  в
партер и посадили во второй ряд.
     Сидим.
     Представление еще не  начиналось,  и  потому  от  скуки  по  стаканчику
семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре.
     Смотрю,  лезет  на  главное  место  огороженное  какой-то.  В   шапочке
котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез,
сел и первым делом на себя пенсне одел.
     Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но все знает):
     - Это кто же такой будет? А он отвечает:
     - Это дери, - говорит, - жер. Он тут у  них  самый  главный.  Серьезный
господин!
     - Что ж, - спрашиваю, - почему ж это его напоказ сажают за загородку?
     - А потому, - отвечает, - что он тут у них самый грамотный в опере. Вот
его для примеру нам, значит, и выставляют.
     - Так почему ж его задом к нам посадили?
     - А, - говорит, - так ему удобнее оркестром хороводить!..
     А дирижер этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел  в
нее и махнул белым прутиком, и сейчас же под  полом  заиграли  на  скрипках.
Жалобно, тоненько, ну прямо плакать хочется.
     Ну, а дирижер  этот  действительно  в  грамоте  оказался  не  последний
человек,  потому  два  дела  сразу  делает  -  и  книжку  читает,  и  прутом
размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше - больше! За скрипками на  дудках,
а за дудками на барабане. Гром пошел по всему театру. А потом как рявкнет  с
правой стороны... Я глянул в оркестр и кричу:
     - Пантелеев, а ведь это, побей меня бог,  Ломбард,  который  у  нас  на
пайке в полку!
     А он тоже заглянул и говорит:
     - Он самый и есть! Окромя его, некому так здорово врезать на тромбоне!
     Ну, я обрадовался и кричу:
     - Браво, бис, Ломбард!
     Но только, откуда ни возьмись, милиционер, и сейчас ко мне:
     - Прошу вас, товарищ, тишины не нарушать!
     Ну, замолчали мы.
     А тем временем занавеска раздвинулась,  и  видим  мы  на  сцене  -  дым
коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в  платьях  танцуют,
поют. Ну, конечно, и выпивка тут же, и в девятку то же самое.
     Одним словом, старый режим!
     Ну, тут, значит, среди прочих Альфред. Тоже пьет, закусывает.
     И оказывается, братец ты мой, влюблен  он  в  эту  самую  Травиату.  Но
только на словах этого не объясняет, а все пением, все пением. Ну, и она ему
тоже в ответ.
     И выходит так, что не миновать ему жениться на  ней,  но  только  есть,
оказывается, у этого самого Альфреда папаша, по фамилии Любченко.  И  вдруг,
откуда ни возьмись, во втором действии он и шасть на сцену.
     Роста небольшого, но представительный  такой,  волосы  седые,  и  голос
крепкий, густой - беривтон.
     И сейчас же и запел Альфреду:
     - Ты что ж, такой-сякой, забыл край милый свой?
     Ну,  пел,  пел  ему  и расстроил всю эту Альфредову махинацию, к черту.
Напился  с  горя  Альфред  пьяный в третьем действии, и устрой он, братцы вы
мои, скандал здоровеннейший - этой Травиате своей.
     Обругал ее на чем свет стоит, при всех.
     Поет:
     - Ты, - говорит, - и такая и этакая, и вообще, - говорит,  -  не  желаю
больше с тобой дела иметь.
     Ну, та, конечно, в слезы, шум, скандал!
     И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой.  Послали,  конечно,
за доктором.
     Приходит доктор.
     Ну, вижу я, хоть он и в  сюртуке,  а  по  всем  признакам  наш  брат  -
пролетарий. Волосы длинные, и голос здоровый, как из бочки.
     Подошел к Травиате и запел:
     - Будьте, - говорит, - покойны, болезнь ваша опасная, и  непременно  вы
помрете!
     И даже рецепта никакого не прописал, а прямо попрощался и вышел.
     Ну, видит Травиата, делать нечего - надо помирать.
     Ну, тут пришли и Альфред и Любченко, просят ее не помирать. Любченко уж
согласие свое на свадьбу дает. Но ничего не выходит!
     - Извините, - говорит Травиата, - не могу, должна помереть.
     И действительно, попели они еще втроем, и померла Травиата.
     А дирижер книгу закрыл, пенсне снял и ушел. И все разошлись.  Только  и
всего.
     Ну, думаю, слава богу, просветились, и будет с нас! Скучная история!
     И говорю Пантелееву:
     - Ну, Пантелеев, айда завтра в цирк!
     Лег спать, и все мне снится, что  Травиата  поет  и  Ломбард  на  своем
тромбоне крякает.
     Ну-с, прихожу я на другой день к военкому и говорю:
     - Позвольте мне, товарищ военком, сегодня вечером цирк увольниться...
     А он как рыкнет:
     - Все еще, - говорит, - у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, брат,
пойдешь  сегодня в Совпроф на Концерт. Там вам, - говорит, - товарищ Блох со
своим оркестром Вторую рапсодию играть будет!
     Так я и сел, думаю: "Вот тебе и слоны!"
     - Это что ж, - спрашиваю, - опять Ломбард на тромбоне нажаривать будет?
     - Обязательно, - говорит.
     Оказия, прости господи, куда я, туда и он со своим тромбоном!
     Взглянул я и спрашиваю:
     - Ну, а завтра можно?
     - И завтра, - говорит, - нельзя. Завтра я вас всех в драму пошлю.
     - Ну, а послезавтра?
     - А послезавтра опять в оперу!
     И  вообще,  говорит,  довольно  вам  по  циркам шляться. Настала неделя
просвещения.
     Осатанел я от его слов! Думаю: этак пропадешь совсем. И спрашиваю:
     - Это что ж, всю нашу роту гонять так будут?
     - Зачем, - говорит, - всех! Грамотных не будут. Грамотный и без  Второй
рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный  пусть  идет
на все четыре стороны!
     Ушел я от него и задумался.  Вижу,  дело  табак!  Раз  ты  неграмотный,
выходит, должен ты лишиться всякого удовольствия...
     Думал, думал и придумал. Пошел к военкому и говорю:
     - Позвольте заявить!
     - Заявляй!
     - Дозвольте мне, - говорю, - в школу грамоты. Улыбнулся тут  военком  и
говорит:
     - Молодец! - и записал меня в школу. Ну, походил я  в  нее,  и  что  вы
думаете, выучили-таки! И теперь мне черт не брат, потому я грамотный!"

И я решил последовать примеру славного красного воина тов.Сидорова и тоже выучился к сегодняшнему дню грамоте. Так-то !