(Юлиан Семёнович Семёнов на «Электронных книжных полках Вадима Ершова и К°»)
          
          Милый, добрый, «советский» рассказ:
          
          «
          Я шёл мимо одесского базара. Я любовался тем, как чумазые малыши, растирая по своим рафаэлевским мордашкам сок, уплетали жёлто-синие персики. Я смотрел, как рыжие кузнецы, матерясь и вытирая веснушчатые руки о кожаные фартуки, подковывали колхозных лошадей. Я слышал смех женщин, привёзших на базар домашнюю кровяную колбасу.
          Базар шумел, базар гремел весёлым довольством и доброй сытостью. Я не видел здесь картин с лебедями и синими девами, вылезающими из тины пруда. Я не слышал пришёптываний барышников. Я видел базар изобилия. Я видел за прилавками не пьяных мужиков, а краснощёких, арбузогрудых колхозниц. И я радовался этому базару, и никто не посмеет упрекнуть меня за эту мою радость.
          Когда я остановился у кузни, ко мне подошёл курчавый голубоглазый мальчик в школьной аккуратной форме и спросил:
          — Дядя, вы кого-нибудь ищете?
          — Да, — ответил я.
          — А кого вы ищете, дядя?
          Я не смог бы ему точно объяснить, кого я ищу и что я ищу. Поэтому я ответил:
          — Я ищу, где здесь продаётся мороженое. Лицо мальчика засветилось при слове «мороженое», и он с невыразимым сожалением спросил меня:
          — Ну и где же вы ищете? Вы считаете, мороженое есть в кузнице? Так его там нет.
          — Ты думаешь?
          — Дядя, — сказал мальчик, — когда я говорю, так я уже не думаю. Когда я говорю, тогда я знаю.
          Я потрепал его по африканским жёстким кудрям. Он улыбнулся мне ртом, в котором зубы были разбросаны, как кукурузные зёрна, но только рукой сильно подвыпившего сеятеля.
          — Вы не одессит, — сказал мальчик, всё так же ослепительно улыбаясь, — и вы даже не человек с Украины. О, у меня хороший глаз на приезжих! Может, показать вам наш город? У меня есть немного свободного времени.
          — Покажи, — попросил я, — буду тебе благодарен.
          — Ах, дядя, мы же не дипломаты, к чему вы так говорите!
          Мы гуляли по городу часа три. Мой курчавый гид говорил так:
          — Что я вам могу объяснить за дюка Ришелье? А ничего! Зачем говорить за дюка, когда о нём всё сказали мушкетёры? И за Пушкина я вам тоже ничего не буду говорить. Я вам только напомню, что уж если кто и любил Одессу, так это Пушкин. И что я расхваливаю Одессу! — вдруг спохватился Витька. — Хорошенькое дело, я расхваливаю Одессу! У вас есть глаза — так смотрите!
          Мы стояли на набережной и смотрели на порт, где поворачивали свои цыплячьи, жалкие шеи многотонные портальные краны. Мы смотрели на корабли, стоявшие на рейде. Мы смотрели на зелёное море, на белые домики и на синее солнце.
          — Дядя, — потянул меня Витька за руку, — пойдёмте, дядя, я свожу вас в Музей обороны. Там есть пистолеты в стендах.
          — Ты думаешь, это очень интересно — пистолеты в стендах?
          — Дядя, если вам выпало счастье воевать, так мне этого счастья не выпало.
          — Ты убеждён, что воевать — это счастье?
          — Когда пистолет, тогда всегда счастье, — убеждённо сказал Витька, и мы пошли с ним в музей.
          Он ходил по холодным залам и заворожённо глядел на оружие. Потом мы снова вышли на звенящую, солнечную одесскую улицу, и он спросил:
          — Ну, как вам город?
          — Прекрасный город.
          — Вы рано сказали, что это прекрасный город, дядя. Если вы не посмотрите кино Гриши Поженяна «Жажда», вы ничего не поймёте за Одессу, дядя.
          И мы пошли смотреть кино Гриши Поженяна «Жажда». Пока мы стояли в очереди за билетами, Витька говорил:
          — Я вам скажу честно, дядя, я пока ещё нигде не был, кроме Одессы, хотя могу сплавать в Батуми, когда захочу, потому что мой брат работает на «Победе» коком. А я не был в Батуми. Вы спросите: «Почему?» И я отвечу так: «Не хочу уезжать из Одессы даже на день». И если мне говорят, что в Батуми можно купаться в декабре, так, вы думаете, это сообщение делает меня несчастным? Нет. Не делает меня несчастным, хотя я люблю купаться. А вы любите купаться?
          — Люблю.
          — Вот видите! Все люди любят купаться, когда отдыхают. А когда есть школа, тогда не до купанья, так ведь?
          — Да, — согласился я. — Ты, конечно, прав.
          — Дядя, — сказал Витька, когда мы вышли из кинотеатра, — только скажите мне честно, вы советский гражданин?
          — Советский. А ты что забеспокоился?
          — Пограничный город, — пояснил Витька, — всё-таки опасно так откровенничать, как я. Мой дедушка говорит, что пока Эрхард в Западной Германии работает президентом, нельзя быть очень-то откровенным. А скажите, дядя, вы, случаем, не торговый моряк?
          — Нет, — признался я, — к сожалению, нет.
          — Ай-яй-яй! — покачал головой Витька. — А мне почему-то показалось, что у вас есть обменные марки.
          — И обменных марок у меня нет.
          — Я понимаю, — вздохнул Витька, — ну что же, мне пора.
          Этот разговор происходил рядом с мороженщицей, и Витька, задавая мне вопросы, то и дело поглядывал в её сторону.
          Я подошёл к мороженщице и купил самое большое мороженое, какое только было. Витька вожделенно развернул его и начал аккуратно облизывать шоколад острым языком, сложенным в трубочку.
          — Дядя, — сказал он, — я понял, что вы добрый человек, дядя. У вас есть бумага и ручка?
          — Нет.
          — Тогда подождите меня здесь минут десять, я очень прошу вас.
          Витька юркнул в подворотню. Я ждал его минут восемь.
          Он вернулся запыхавшийся. В руках он держал пузатый портфель. Он вытащил оттуда ручку и лист бумаги, вырванный из тетради.
          — Дядя, — попросил он, — напишите в школу, что я помогал больной старушке добраться до дому.
          — Ты пропустил уроки?
          — Дядя, — ответил Витька, — мне больно отвечать на ваш вопрос.
          Я написал ему записку, и он ушёл, напевая что-то весёлое.
          »