К пятому классу старая бонна сменилась новой - внимательной к дарованиям, что прощалось ей за неопытный возраст, и таланты мои раскрылись. В то время как большинство моих товарищей с явным трудом разбирало по писанному, я один стал местным университетом - декламировал, сочинял :write:трактаты на пол-листа в линейку; слово на уроках единому мне предоставлялось вне очередности. Сильные люди класса - из тех, кто с трудом читал, обратили на меня внимание, и я стал их придворным грамотеем. Я - к нынешнему своему удивлению - был громкий талант, но поблизости от меня был талант совершенно иного рода и, разумеется, непризнанный. Друг мой - Максим П., ныне обманутый и забытый мною, также не вошедший, несмотря на высокий рост, тучное сложение и громкий голос, в тамошний высший свет, - обладал талантом так же очевидным, как и неопределенным. Нас было двое отверженных, и так мы стали друзьями. Отношения наши были странны не только для посторонних, но и для нас самих: большей частью он косвенно или прямо тиранил меня, но даже эта тирания была как будто семейная, то есть та, какой грех противиться; изредка же мы были так удивительно однородны, что лишь теперь, по прошествии пяти полных лет, я могу должным образом оценить свое старое чувство. Ко времени нашего учения диалоги, во всяком случае публичное выражение мысли, перестали быть традицией моей страны, и мы только развлекали сами себя, сочиняя изустную мифологию, где героями были знакомые нам обыватели. Замышлялись три тома, но выпущен только первый - остальным полна поэма, писанная строфою Данте, которую я сочинял летом последнего школьного года, уже зная о своем зачислении в лицей и уже полный решимости забыть о П...
В последний год наша дружба как-то совершенно распалась. Наши чувства находились в первобытном состоянии и, по крайней мере никогда не были выражены словом - так что я искренне удивился небывалому происшествию: признанию моего друга в привязанности ко мне. Осенью того же года я уже в обличье лицеиста встретил его: встреча наша была печальна и мгновенна. А потом я разыграл пантомиму, обычную для пассивного малодушия: прекратил звонить ему и узнавать его при встрече, а затем и вовсе перестал его встречать.
Я ничего не знаю о судьбах моих товарищей - как и они о моей судьбе. Наставница, признавшая меня, ушла в тот же год, что и я.