ДМИТРИЙ ОЛЬШАНСКИЙ


"ПОЗВОЛЬ, я сразу скажу, с кем ты имеешь дело. Во мне сочетаются античность, литература абсурда и партизанщина. Пойми, никакой я не интеллигент". Выход книги интервью Бродского - событие необыкновенной важности, ибо в его случае мы имеем дело не только со знаменитым поэтом, но и со знаменитым персонажем - фигурой не меньшего, нежели Пушкин или Чехов, обаяния, хотя и принципиально другого темперамента. Надо сказать, что сам Иосиф А. Бродский всю жизнь искренне ненавидел всех, кто пытался слепить из его жизни героический миф - ему хотелось, подобно его любимому Кавафису, прожить ничем не примечательную жизнь, "дать дуба" в мелкой провинциальной гостинице - к неудовольствию озадаченного персонала, вообще остаться в памяти исключительно автором элегий и эклог, но никак не жертвой режимов или лауреатом премий. Желаниями такого неромантического свойства наделял Бродского его хороший вкус, постоянно вступавший в противоречие с неистовством современников, грозно обличавших советское правосудие и громогласно восторгавшихся "встречей двух гениев - Бродского и Ахматовой" ("Ну, мне было интересно узнать, что она до сих пор жива" - скромно комментировал ситуацию один из гениев). В итоге сторонившийся всякой публичности Бродский со временем превратился во вполне узнаваемого героя - с сигаретой, кошкой, книжкой и бесконечными разговорами. 60 таких разговоров вошло в "Большую книгу интервью". Записанная речь Бродского (иногда бубнит, иногда оживленно бормочет) производит очень странное впечатление - вам предстоит прочитать (услышать) нечто в корне отличающееся от того, что принято говорить о литературе и, главное, от того, что люди обычно говорят о себе. Если А.П. Чехов, по слухам, капля за каплей выдавливал из себя раба, то про Бродского можно сказать, что он год за годом, интервью за интервью, славист за славистом выдавливал из себя человека. Возможно, виной тому все те же нетерпеливые слависты, вконец отучившие поэта от любви к живым существам, но, скорее, дело в другом. В рассказе Пелевина "Мардонги" описывается философское учение, суть которого сводилась к вызреванию внутри человека так называемого "внутреннего мертвеца" - активизируюшегося в преддверии конца. Таким образом, вся жизнь есть лишь подготовка к смерти, беременность смертью. Именно этого рода мысли взял на вооружение Бродский - отсюда совершенно особый взгляд на вещи, которого он старательно добивался по отношению ко всему - даже к самым трагическим фактам своей биографии. "Чем безнадежней, тем как-то лучше", - писал он стихами. "Я всегда болею за проигрывающую команду", - добавлял в интервью. Иосиф А. Бродский упорно стремился оценивать любую ситуацию с точки зрения камня, стула, будильника, наконец, трупа - в этом смысле в самой смерти его нет ничего драматического - покойный, прямо скажем, не отличался особым эпикурейством. "Я часто думаю, насколько все бессмысленно... помните, когда мы в прошлый раз сидели в кафе, барменша стала что-то доставать из холодильника... нагнулась и начала там шуровать. Голова внутри, все остальное торчит наружу. Я посмотрел, посмотрел... и вообще как-то жить расхотелось!" Даже свою первую книгу "Остановка в пустыне" Бродский сурово критикует за то, что она, по его словам, была написана еще более-менее нормальным человеком, "с какими-то там сантиментами" и переживаниями. Больше всего Бродский похож, пожалуй, на Ондатра из сказки Туве Янсен про Мумми-троллей - тот на протяжении всей истории категорически отказывался принимать участие в действии, лежал в гамаке и почитывал книгу "О тщете всего сущего". И это прекрасно.

segodnya@7days.ru