***На даче, укрывшись куртенкой, в кармане рукой разгрести обрывок бумаги потертый: "Алеша, любимый, прости".*** И адрес: допустим, Калуга. Невнятная, беглая вязь. Вот черт! Ни подруги, ни друга он там не имел отродясь, не знает и почерка. Впрочем, он вспомнить его норовит, догадок разорванным клочьям придав вразумительный вид. В начале минувшего года -- не помнит ни дня, ни числа, -- на почте, где ждал перевода, внезапно к нему подошла девчонка в пальто нараспашку (мороз подходил к двадцати) -- и сунула эту бумажку: Калуга, Алеша, прости. "Отправите? Мне не хватает". Ей было, скорее всего, плевать, что чужой прочитает, и в целом плевать на него. Кивнул. Не сказавши спасиба, она запахнула пальто и вышла. Не то что красива, не то что смазлива, не то -- но нынче встречаются лица, какие забыть тяжело. Пойти за такой -- застрелиться, повеситься, прыгнуть в жерло вулканное. Главное свойство ее прочитаешь на лбу: повсюду плодить неустройство, распад, неуют, несудьбу. Таким, как считают мужчины, присущ разрушительный зуд -- за ними дымятся руины, калеки по следу ползут, стеная... Для полного вампа, пожалуй, в них мало ума, однако российская пампа и долгая наша зима рождают, хотя и нечасто, подобные цветики зла. В младенчестве слишком глазаста, в семье не мила, не резва, такая к двадцатому году, подростком сбежав от родни, успеет, не ведая броду, все воды пройти и огни -- причем невредимо. Ломая чужое житье и жилье, она понимает -- любая расплата минует ее: болезни, потери, пропажи, боль родов и скука труда -- все мимо. И старыми даже я их не видал никогда: как будто исполнятся сроки, настанет желанный разлад -- и некий хозяин жестокий ее отзывает назад: спасибо, посол чрезвычайный! В награду такому труду до будущей миссии тайной ты нежиться будешь в аду! Но жизни несметная сила, упрямства и воли запас, все то, что томило, бесило, манило любого из нас, -- способность притягивать страсти, дар нравиться, вкус бытия тебя извиняют отчасти, угрюмая муза моя. ***

Поморщившись вслед калужанке и текст разбирая с трудом, он медленно вывел на бланке название улицы, дом, и -- ревности неодолимый порыв с удивленьем гася -- прибавил: "Алеша, любимый"... Да, милая, в этом ты вся: когда с идиота в итоге уже ничего не стрясти -- сбегаешь и пишешь с дороги: "Алеша, любимый, прости". А может, в надежде на гроши, без коих тебе тяжело, к Алеше, что некогда брошен, ты снова ползешь под крыло? Простит ли он эту заразу? Хотелось бы верить, что нет. Все это он думал, чтоб сразу за нею не броситься вслед.