[показать]
Не было ни гнетущих минут ожидания, ни звука одиноких шагов, гулких, по коридорам сплошной темноты…

Она открывает глаза. Он уже стоит по ту сторону решетки, бросая огромную бесформенную тень на дверной проем. Все вокруг колышется, переливается одно в другое, словно где-то глубоко под водой, ни звука... Он ждет, притаившись в темноте, ждет, как обычно – он никогда не заходит в камеру, лишь, сгорбившись, ждет по ту сторону, а тень его, паутиной весящая в дверном проеме, горячечно шепчет невнятные угрозы. Он ждет. Она как обычно не выходит…

За его спиной раскачиваются цепи, иногда звякают друг о друга высокой пронзительной нотой, но чаще проносятся мимо, постепенно затухая.

…Она идет за Железной маской, все время в его тени. Пустые залы, заросшие паутиной альковы, бесконечные анфилады; лестницы спирально уходящие вверх...По своей ли воли она идет? Его липкая тень опутала ее тысячей клейких нитей, живая кукла из плоти и крови, она ступает за ним, как в кошмарном сне.

...Тесный клубок из переплетающихся каменных человечьих тел. Необычайно гладкие, идеальные мраморные формы, словно кто-то пел камню всю свою любовь, а камень отвечал взаимностью, трепетав под резцом. Обнаженные, богоподобные, пожирающие друг друга люди, тугой неразрешимый узел, из напряженных мускулов, оголенных инстинктов, жара тел. В порывах страсти, на вершине экстаза они вгрызаются в тела своих любовников и любовниц, сочась вожделением и потом, излучая жар...

Издали ей показалось что она видит перед собой маленький шарик, изваяние какой-то планеты...Она опускает ладонь на поверхность этого клубка. Ей кажется, что она должна обжечься о раскаленные до бела тела...но мрамор холодный. Это - холодное Не обжигающе ледяное, а просто холодное, как и все в этом каменном театре – зале, где безумный скульптор заключил в камень саму квинтэссенцию страсти человеческой...
Уже он проходит дальше, и она, укрытая его тенью покорно вступает в его следы...

…Весь пол устлан осколками разбитого огромного стеклянного купола над оранжереей. Все залито холодным, льдистым светом льющимся с необыкновенно открытого зимнего неба. Стекло крошится у него под сапогами, омерзительно хрустя, стекловатой на зубах, не от того ли у нее привкус крови во рту? Или кровь носом пошла от возросшего давления? Здесь чувство, словно высоко - высоко в горах – холодный и чистый воздух, резкий и ясный, не для всяких легких, не для тех кто привык к грязи и духоте, не для дышащих городскими выделениями.

Стены покрытые инеем, развалины неземной белизны, ладони сложенные чашей, воздетые к бесконечно далекому ультрамариновому небу…словно алтарь, словно на исповеди – один на один с небом, со своей высотой…
Здесь расцветали бутоны роз, стояли, потупив огромные мокрые глаза гвоздики, ландыши, георгины, маки – все они и поныне здесь. Оледеневшие трубочки стеблей, щелкнешь по ним кончиком ногтя и извлечешь кристально-чистую звонкую ноту, и упадет на пол замерзшая головка цветка, и разобьется крошечными фрагментами мозаики…да только некому собирать. Хрупкая красота, беззащитная и совсем мертвая. Но что-то тянет к этому головокружительному небу, вожделеет к этой, рвущей легкие, высоте,
навсегда оставшейся ничьей…

Она смотрит на мрамор своих обнаженных рук, освященных, именно освященных холодными потоками света; как кровь медленно капает в ладони и течет между озябших пальцев; как губительна и смертельна для нее эта высота, как страшно и удивительно ново ей быть один на один с небом, какое безумное счастье даже умереть здесь!.. Как будет течь кровь между разбитого стекла, очерчивая его контуры, выражая небо…
У нее кружится голова и меркнет в глазах…

Вдруг что-то отвратительно черное, скользкое, оскверняющее небесные чертоги, впивается крючьями пальцев ей в плечи, тащит за собою, кроша сапогами стекла, разбивая мечту. И голос хриплый, каркающий: “Иди!.. Иди или я вырву тебе глаза!..” Тащит за собою в душную глухую темноту… Небо исчезло. Она беззвучно плачет, пока Железная Маска волочит ее за собой вниз спиральными лестницами, туннелями, стены которых, плотно подогнанные друг к другу мертвецы, разлагающиеся, гниющие; черви комками вываливаются из их глазниц, - зеленая смрадная дымка… Ее тошнит, а он, впишись ей в руку, несется все дальше вниз, вниз, вниз… Потеря!.. потеря терзает ей грудь, мешает вздохнуть, соленой волной где-то в горле…больше никогда

…Он смотрит и режет, режет и говорит: “Смотри”. Скальпелем, нежно делая надрез, он нежно, почти любовно приподнимает краешек плоти пинцетом, обнажая пульсирующее, живое… И как обычно, льется на белые плиты пола что-то липкое и красное, теплое, собираясь в центре, у его ног…он режет и смотрит. Он говорит:
- Смотри, если я уколю здесь – ты почувствуешь холод и одиночество; надрежу нерв чуть правее – ты будешь счастлива и никогда не узнаешь скорби; это просто – смотри! Смотри, или я вырву тебе веки.
Ей хочется зажмуриться и проснуться. Не может быть так, нельзя так спокойно смотреть на то, как Он погружает кисти в человеческую плоть и по краям раны выделяется кровавая пена, как вытаскивает на свет внутренности, как обыденно, бесцветно говорит…не закрыть глаз, как под наркозом, она не за что не признается себе, что получает от этого какое-то садистское удовольствие.
- Ты видишь, нажми я сюда, и ты почувствуешь неожиданную тоску по ушедшим временам. Этот безобразный отросток, он очень интересно реагирует на свет, не так ли? Сразу чувствуешь себя жалкой, униженной, никому не нужной.
Она, стоит точно каменная, вырезанная из мрамора изваяние, лишь в глазах плещется отвращение, а зубы стиснуты, а между ними трепещет крик. Он улыбается самой мучительнейшей и искривленнейшей из улыбок Железной Маски. Он меняет перчатки, берет новые инструменты, предварительно погрузив старые, запачканные в крови, в тазик с водой. Продолжает…
- Что в этом такого? Только ты… а вот, кстати, самое интересное, - он копается где-то в области левого предсердия – так ты будешь любить, жертвенно и преданно, до потери пульса, каждый стук в висках будет чеканить имя…а вот так не будет. Даже плакать будет не о чем, - он вырезает какой-то хлюпающий комочек плоти и отбрасывает его прочь –
теперь ты будешь улыбаться и смеяться, но плакать никогда уже не сможешь…
- Ты думаешь это тепло, чувства…нет, это – холодно, это очень просто, как видишь. Это почти механические процессы и любое рвение, любой порыв души, предсказуем и объясним; это – холодно и понятно, это продуманно…Ты не слушаешь меня, не хочешь. Но будешь.

Кровь заполняет щели между плитами, пропасти между говорящим и слушающим.

-Видишь ли, мне ничего не стоит заставить тебя слушать, но, я жду что ты сама себе признаешься что это так и, иначе быть не может; это – холодно. Это греет, вырабатывает амфетомины в крови лишь пока ты не осознаешь суть процесса, а суть здесь, у тебя перед глазами, - он омывает кисти в тазике с водой – когда знаешь все на несколько шагов вперед, уже не обманываешься насчет какой-то “возвышенной” природы эмоций, так тщательно пестуемой поэтами…

Он пошатнулся, вытер медные губы краешком белоснежного платка, продолжил:

-Когда я сделаю зигзагообразный надрез здесь ты забудешь все…абсолютно все, всего лишь одно движение…а вот так, так ты никогда уже не встанешь с колен…Это так просто, не так ли? Это так холодно – знать все наперед…

Их только двое в комнате. Еще столик, полотенце на котором разложены инструменты, тазик с алой водой. Один из них выйдет отсюда через дверь, другой так и не встанет с колен, истечет кровью, будет корчиться, разбрасывая по полу внутренности. Один из них перешагнет через другого. Только кто?

…Я всегда знал что все теплое – это миг, это отражается язычок свечи в холодных опаловых зрачках вечности; идешь, звенишь связкой ключей к человеческим душам, и подчас замок сам подстраивается под ключ, а не наоборот. Все – объяснимо…
Механическая заводная игрушка, иногда восковая кукла…
Ты узнаешь...в этом

В колонках: Melissa Williamson “Room of Angels” & DVAR