…Небо такое высокое, что кружится голова – осеннее, еще не дождливое небо. Бреду, шурша листвой. Все вокруг имеет необычайно резкие и отчетливые контуры: строго очерченные черные стволы деревьев, раскинувшие в небо сети ветвей – паучьих лапок, листья – красные, желтые, оранжевые, каждый из которых бесподобен, каждый выделяется из массы. Будь то клиновые листья, листья тополей, осины или рябины – все равно!.. Вся поверхность земли выстлана золотом листьев, кажется, что существуют лишь три цвета: золотой -листва, черный – цвет деревьев тянущихся ввысь, и далекий аквамариновый цвет – небо.

Иду, не разбирая дороги, зачем ее искать, зачем идти куда-то, когда на душе светло и тепло? Сначала далеко, потом ближе, ближе…незамысловатая песенка флейты. Есть в ней что-то, бесовское, дразнящее, одуряющее… Наконец я вижу мужчину с флейтой и трех детей идущих за ним. У мужчины на голове рожки из слипшихся грязных волос, он гримасничает, хохочет, то подпрыгнет на месте, то начнет кружиться в танце вокруг детей. Он худощав и высок. Своими босыми ногами он высоко-высоко швыряет листву и та, падая, кружится в такт мотиву флейты. У него голубые сумасшедшие глаза и черные круги под ними.
Стоя за деревом, я теперь смотрю на детей. Замотанные в черное тряпье, они скрывают лица в капюшонах – все низенькие, худенькие, одежда нелепо висит на них. Наконец один из них повернулся; замерев, я смотрел на него застывшими, широко раскрытыми глазами. Лес потерял свое очарование в одно мгновение, листья тлели и выцветали под ногами, небо сделалось необычайно низким, тяжелым и хмурым. …Мальчик повернулся ко мне, я заглянул в его по-детски огромные глаза, в которых медленно и тяжко переливалась черная слизь. Лицо…его лицо напоминало череп обтянутый бледной кожей, челюсти не было – были три уродливых желтых клыка разной длинны. Но взгляд его был кроток и наивен. Так наивен, что у меня мурашки пошли по коже. Я побежал не разбирая дороги, в этот раз от страха и омерзения. Уже вечерело, когда я выбрел на какую-то невзрачную тропку. По какому-то наитию последовал ею.

…В сгустившейся темноте, душной и тесной я едва различил между деревьями далекий огонек. Ближе, ближе ступал я, все явственней в воздухе чувствовалась какая-то вонь. Это была странная деревня посреди леса, а вышел я на площадь в центре которой буйствовал кричал, рвал глотку огонь. А в огне стояли связанные мальчик и девочка, они горели и плавились, глаза уже лопнули и теперь шипели, жарясь на щеках, как желток на сковороде. Вокруг было повалено несколько бревен, на которых сидели люди и хлопали в ладоши. Некоторые обнимались, целовались, лезли друг к другу в штаны, черпали какое-то пойло из большой бочки стоявшей поодаль. Лиц не разглядеть, как стерлись, половых признаков тоже не было видно. Им было весело в эту ночь. Над костром сменяли друг друга голоса, звуча поначалу угрожающе и глухо, потом беззаботно и наивно, как трехмесячный ребенок, потом излившись в поток рвотных отвратительных звуков, они обратились демоническим хохотом. Почему я не ушел? Не знаю. Я просто поспешно покинул площадь, направившись к скосившимся ветхим домам. Ветхие и дряхлые, с провалившимися ступенями крыльца, с сгнившими и покрывшимися белой плесенью стенами, они источали вокруг себя ненависть, разложение, ужас, необратимость, безумие. На каждой заколоченной двери был выведен белый крест.

Я аккуратно пробирался между узких улочек, - справа от меня грудой валялись мертвецы, все с раздутыми пузырями животов, наполненных трупными газами. Крысы деловито прогрызали себе ходы в гниющей человеческой плоти. Слева же, кто-то с кем-то совокуплялся, визжа, прогибаясь, скуля и постанывая. Слева и справа…отрава…..я шел дальше, меня тошнило, тело горело. Впереди, в шаге от меня, я заметил натянутую низко над землей веревку. Я что споткнуться должен? Смешно. Но, как только, за кучей какой-то трухи я заметил двух маленьких скрюченных уродцев-детей, которые прищурившись смотрели на меня своими голодными пустыми глазами, мне стало страшно. Они ждали, пока я споткнусь, что бы напрыгнуть сверху, растерзать мою плоть своими длинными зубками, сожрать. Аккуратно перешагнул через веревку и, поминутно оборачиваясь, пошел дальше. Дети следили за каждым моим движением не мигая, выжидая…так смотрит воронье своими черными бусинками глаз, в ожиданье пока смертельно раненный волк не испустит дух, став добычей падальщиков. Шел дальше…откуда-то из-за угла донесся скрип колес, вскоре показалась тачка, доверху нагруженная мертвецами. Толкал ее, грузный мужчина, в черной, чем-то замаранной рубахе. Не обратив на меня ни малейшего внимания, он проехал дальше, к чадящему смрадному костру в конце улочки, я последовал за ним. Некоторое время мы шли наравне. Лицо у него было угрюмое и злое, все время напряженное, подернутые пленкой глаза смотрели в никуда. Мозолистые грубые большие руки с силой сжимали ручки тачки. Человек был похож на могильщика.

Мы дошли до костра в котором горели мертвые, неудивительно, что вокруг так чадило мертвячиной….ей чадило повсюду, в каждом взгляде, в каждом слове, в дыхании, в оргиях на площади – всюду. Могильщик вывалил новую груду тел в костер и застыл, глядя на меня. А я поднял глаза к небу, куда уходил черный густой жирный дым. И там на, в густых клубящихся облаках, почивал с багряной чашей Жнец…