Снился Перову непонятный сон.
Комнатка, вроде театральной гримерки, а в ней – Мишка и Данька. С крыльями. Оба. Мишка – ангел, аккуратно прилаживал к голове нимб. А Данька крутился вокруг него, проверяя, крепко ли сидят крылья. Там, где сидели крепко, он пытался оторвать. Сам Данька был похож на чертенка из мультика «Шиворот-навыворот», которому поставили двойку за то, что он не смог сделать маме «мелкую пакость». Вот с такими же рожками и хвостом, только еще с крыльями. По идее, они должны были быть кожистые, как у летучей мыши, но у костюмеров, видимо, кожи не было, и крылья были точно такие же, как у Мишки, только покрашенные в черный цвет. Краски, очевидно, тоже было мало, и на крыльях были серые проплешины. В общем, с виду фантастика, а приглядеться – нормальная жизнь.
- А мне крылья? – спросил Ник. – Хитрые какие.
- А чертей больше нет. – Радостно сообщил Данька. – Я единственный в своем роде. Можем ангельские дать, только они дырявые.
- Нет, спасибо. Ну хоть рожки дай!
- Много вас, умных. Все хотят быть чертями, а ангелом никто.
- Мальчики, перестаньте ссориться, сволочи. – Сообщила в своей манере Ксюша. – Вы мне сцену запорете.
Она сидела на шкафу и смотрела на всех сверху. Она была в форменном сером пиджаке и сарафане. С длинными косичками, которых уже года три, как нет. Видимо, воплощала свою мечту о режиссуре.
- А мы не ссоримся, - сообщил Мишка, пристроив, наконец, нимб. Пощелкал чем-то. – Не светит, батарейка села.
- Он на аккумуляторе, придурок!
- А где это мы? – спросил Ник.
- На седьмом небе, - ответила Ксюша.
- Не ври.
- Не вру.
- В окно посмотри, - посоветовал Данька.
Ник высунулся в окно и увидел… плотный слой облаков.
- А ничего не видно, - пожаловался он.
- А ты кинь что-нибудь вниз, и увидишь, - посоветовала Ксюша.
Данька последовал ее совету, взял со столика книгу и выкинул ее в окно. Ник увидел, как книга прошивает один слой облаков, второй, третий…
- Их там шесть, - сообщил Данька.
- Гад поганый, ты Шекспира выкинул! – накинулась на него Ксюша.
- Ой, а я думал, это Бомарше, - оправдывался Данька.
- Ты, сволочь, да ты Бомарше в жизни не читал!
- Можно подумать, я Шекспира читал…
- А что мы здесь все делаем? – опять вклинился Ник. – Мне так никто и не объяснил.
- Мы тебя провожаем, - объяснил Данька.
- Куда?
- В жизнь.
- Не понял.
- Вот смотри. Мишка по жизни – твой личный ангел, а Даниил – демон. А я – режиссирую ваши жизни.
- И забываешь при этом о своей, - добавил Мишка.
- Ну и что. Это все было в прошлом. В его прошлом, - она кивнула на Ника. – А теперь мы останемся здесь, а ты уйдешь на землю. Наша компания и так слишком долго просуществовала. Она должна была когда-нибудь распасться.
- Чушь какая-то! – воскликнул Ник. – Почему?
- Так надо. – И они разом отошли от него.
Бац! И он летит через эти слои облаков…
- Мамааа!..

- Что, опять летал во сне? – послышался насмешливый Данькин голос. – Надо меньше есть «Растишку».
- Придурок! А где Мишка?
- Проспал, друг мой. – Усмехнулся Данька. – У них эскурсия сегодня.
- Экскурсия.
- Ну, какая разница? А я деньги не сдал, да и нужны мне их музеи…
- Ты знаешь кто?
- Кролик, знаю, ну и что?
Кролик – обозначало «человек, не интересующийся историей и культурой своей страны». Сначала Ник и Мишка так звали москвичей – «сухопутные кролики», потом круг расширился, потому что в Питере тоже куча таких, которым все по барабану.
Ник кинул в него подушкой, но к сожалению, промахнулся. Эта подушка через секунду была водружена Нику на голову.
- Вот когда у Петра Первого был сын, он его задушил подушкой, - весело сообщил ему Данька.
Ник выбрался из-под подушки и ехидно спросил:
- Кто – кого?
- Ааа… Петр Первый – сына… ааа… или наоборот, сын его, по-моему, табакеркой по башке ударил, во!
- Виноград в голове, - констатировал Ник. – Вот из-за таких, как ты, москвичей и не любят. Потому что они не интересуются своей историей.
- Ну и пусть не любят, мне-то что. Я-то не москвич, слава богу!
- Ты кто у нас сегодня, украинец?
- Китаец.
По идее, Данька мог оказаться кем угодно. Ну только что не китайцем. Национальности своей он не знал, потому что родителей у него не было. То есть были, но приемные. А настоящих – не было. Единственное, что о них было известно, то, что один из них или оба были рыжие. Поэтому Данька мог придумать себе любую национальность. Чаще всего он бывал украинцем, и пытался говорить с акцентом. Это у него не получалось…
- Ты оденься лучше, умойся там. Я поесть сделал.
- Интересно, что. У меня есть нечего.
- Знаю, голодный студент. Я бутерброды сделал и гренки.
- Подожди, мне нужно соседям отомстить.
Соседи – были два молодых парня. Чем они занимались, Ник не знал, но они весь день были дома, а по вечерам закатывали вечеринки с громко орущей музыкой.
Ник взял валявшуюся на полу гитару, забренчал на уровне своего знания нот и громко-громко, охрипшим голосом, запел про горниста.
- …Может, снится, как эхо сигнала в тёплый воздух толкнулось упруго и за чёрным лесным перевалом разбудило далёкие трубы… Захрапели встревоженно кони,
развернулись дугой эскадроны – и взметнулись тяжёлые копья, и поднялись над строем знамёна. В чистом небе – рассветная краска, облаков золотистые гряды. Словно в сказке, но вовсе не в сказке, развернулись на поле отряды. Мчится всадников чёрная россыпь сквозь кустарник, туманом одетый, по холодным предутренним росам, под оранжевым флагом рассвета…
- Бедные соседи, - поежился Данька. – Ты им всегда такие концерты устраиваешь?
- Почти, - ответил Ник и запел другую песню. - Вновь тревожный сигнал бьёт, как выстрел, по нервам, в клочья рвут тишину на плацу-у-у трубачи. – Протянул свое любимое место про трубачей. - И над дымным закатом планета Венера парашютной ракетой повисает в ночи...
- Может, хватит? – взмолился Данька.
- Еще добить. Пока в стенку стучать не станут. – И запел про барабанщика, который:
- Уйдет в синий край рассвета, где долгая память детства, как смуглый от солнца мальчишка, смеясь, бежит по траве, где людям не целят в спину, где правда для всех едина, где, если враг, то открытый, а если друг, то навек...
- Слушай, хорошая песня же, чего ты ей людей мучаешь?
- А пусть меня не мучают.

Позже, за завтраком, состоявшим из гренок с сыром, бутербродов с колбасой и найденной в холодильнике полбанки сгущенки, было обсуждено будущее России, «Зенита», Ника и Мишки с Ксюшей. Последних, по словам Даньки, ждало примерно такое будущее:
- Вот стукнет Мишке 18. В сентябре. Ксюше уже 18 будет. Они поженятся. Потом, месяца через… два, может, три, они разойдутся, Мишка будет плакать у тебя на плече, а Ксюша будет писать слезливые рассказы про мальчиков, которые так любили друг друга… и так всю жизнь.
- Ты думаешь, они сразу поженятся?
- А чего. Там уж все давно решено. И тебе ни-че-го не светит.
Ник издал такой звук, примерно как лошадь всхрапывает.
- С чего ты взял, что мне нужно, чтоб что-то светило?
- Первый твой вопрос, как только ты проснулся, был: «А где Мишка?». Еще доказательства?
- Это ничего не значит! – быстро сказал Ник и добавил – Наверно…
- Ладно, доставать не буду – оцени мое благородство.
И ушел.

Ник повалялся на диване, почитал «Холодные берега» про беглого вора Ильмара и беглого принца Маркуса, замечая, что слэша в этой книге – Ксюша бы прыгала от радости. Тут позвонил телефон. Ник откашлялся и поднял трубку.
- Алло?
- Перов? – Игорь Петрович. Неужели…
- Да!
- Я обещал позвонить во вторник, но думаю, что не надо вас мучить. Я думаю, что вы подойдете на роль Валентина больше всего.
«Ой, мама!»
- Ой, спасибо.
- А что у вас с голосом?
- Вы не знаете? Я тут… в воду упал. В реку. Я уже выздоравливаю! – «Значит, это не он был. Или он думает, что я его не узнал?» - Спасибо вам. Вы меня спасли.
- Так уж и спас?.. Вы сможете прийти в среду? Вы выздоровеете?
- Да!
- Ну вот и хорошо.
Ник положил трубку и радостно заскакал по комнате. Потом решил «добить» соседей.
- На внешнем рейде дремлют танкеры, и здешние, и иностранные. И в кубрик сны приходят странные про марсианские моря. А нам бы снились трубачи, все маленькие и упрямые, спокойно-злые и те самые, что вдруг в ночи заговорят, о том, как стоптанный асфальт взорвется яростными травами и ляжет на плечо мальчишечье ладонь зеленого листа, когда трубы звенящий альт расскажет нам, как были правы мы, и в наступившем вдруг затишье все станет на свои места...

Ник подходил к театру и очень боялся. Внутри все дрожало. Он мысленно оглядел себя со стороны – пальто, которое было ему уже коротковато – он его носил третий год, джинсы – тоже не новые, тонкий белый бадлон и форменная серая жилетка – более подходящей одежды он не нашел. Даа, видок у него… не очень. Взять хотя бы вон того парня, мирно покуривавшего у входа. Вот у него все так и блестит – кожаная куртка, отглаженные брюки, гладкие темные волосы – не черные, как у Ника, а темно-русые. Он подошел к молодому человеку ближе. Тот повернулся к нему и снял дорогие темные очки. Прищурил глаза – такие знакомые, темно-карие, с оттенком каким-то средним между чаем и какао…

Черт. И куча других нецензурных слов.
«Рыбаков! Молоток! Господи, за что же мне так не везет!»
- О, да это же мой старый знакомый. Ля… Никита Перов! Какая встреча!
И эта идиотская насмешливая улыбка. О, Боже…