zes
[показать]

djn !
[показать]

Für den Herr Doktor Creator Golubenzev
[показать]

если бы так!
[показать]

Из Берлина с приветом

Академические психи

Этот город, хотя некрасив, но удобен для жизни. И если не пренебрегать грубым, но надежным комфортом, жить здесь легко. Конечно, и безумным нашим братьям.
Потому ли, что психов здесь не спешат прикручивать к спинкам коек, потому ли, что обстановка располагает к уютному помешательству, потому ли, что иностранец, как и положено, смотрит по сторонам, в Берлине мне сразу показалось удивительным большое количество невменяемых в автономном полете.
Почитать бы Мишеля Фуко, что-нибудь из «Истории безумия в классическую эпоху», но упущен момент. Помнится, в январский бесснежный мороз пришла я на интервью к человеку, желавшему сдать помещение студенту/ке со знанием иностранных языков. Комната, которую я сразу решила не брать, была пятиугольная, пол покрыт красно-черным ковром, хозяин сразу повел к себе на кухню делиться главным. Он вынул том Фуко – французское издание в твердой обложке белого картона, живо мне напомнившее книжки «Ардиса» и „YMCA“ – и дал посмотреть из рук. Источник страниц на триста выглядел как южноамериканское рукоделье: пестрядь неестественно ярких красок. Каждое слово в книге было подчеркнуто, некоторые по много раз, и для подчеркиваний использовались неоновые карандаши семи радужных цветов, – видимо, как-то сказалась и мода на развеселый гей-штандарт.
- Ты поняла?
- Ну конечно, а как же. Естественно, я все поняла. Что ж непонятного. Берется книжка Мишеля Фуко и разрисовывается цветными карандашами. Потом слова одного цвета собираются вместе и в диссертации прослеживается их жизнь и судьба изолированно и в сочетании. Писание магистерских диссертаций – такова была распространенная в конце прошлого века форма душевной болезни среди местной молодежи в кризисе среднего возраста.
Так потихоньку-помаленьку набирается малочисленный элитарный корпус академических чудаков или, скажем иначе, домашних психов на кампусе. Места массовых скоплений студентов идеально приспособлены и для бомжей, но дикие не ходят в библиотеку и на кампус – боятся, несомненно, что заставят что-нибудь читать. В государственной библиотеке, что на Потсдамер платц, в бывшем центре довоенного Берлина, а потом на краю мертвой зоны вокруг берлинской Стены, всегда дежурит веселый псих, лейб-барабашка означенной бибилиотеки. Всегда в хорошем настроении, в рубашечке-ковбоечке, с лохматой бородой, этот фольклорный недотыкомка ходит в читалку всегда, каждый день, столько лет, сколько я там бываю. Уж застроили роскошный некогда вид на пустырь, отделявший Западную Европу от Восточного Блока, уж нет ни пустыря, ни вида, ни стены, под вопросом и Запад, и особенно Восток под вечным, закрутившимся в знак беконечности вопросом – а он все тот же, благо не меняют вида фирменные пластиковые пакеты заведения. В них положено складывать разрешенное к проносу в читалку личное имущество: носовые платки, тетрадки-ручки-перочистки. У барабашки таких пакетов – я считала, и не я одна, множество одуревших от зубрежки юристов и медиков, ошалевших от дерриды гуманитариев – итак, сосчитано, что пластиковых пакетов с непостижимым барахлом у типа в ковбойке зимою шесть, а летом пять. Что в них – неизвестно. Любит сидеть в зале восточных и западных славян, но попадается и в картографии, и в музыкалии, где пюпитры для нот, и только жаль, что не дают взыграть на гобое.

На пластиковых мешках помешался и другой неврастеник, я зову его Сталкер. Он зимой и летом гуляет по кампусу Свободного Университета, в латах, сделанных из плотных мешков для мусора, стального сизо-голубого цвета. Из них у него и штаны, и кольчуга, и нечто на манер фартука. Один мешок он носит с собой иногда в руке. Встретить его, идя на экзамен, не приносит ни счастья, ни неудачи – просто потому что не встретить его нельзя, он всегда и везде. Иногда пьет кофе из студенческой макропоилки, но ни за курением, ни за едой его никогда не заставали. По характеру он меланхолик.

Как и тот, что влажно горящим глазом похож на известный портрет Гуго фон Гофмансталя и на артиста Вениамина Смехова в роли Атоса. В девяностые годы сильно портило его пристрастие к гимнастическим блестящим лосинам. В сочетании с сальными локонами и орлиным профилем это было едва выносимо. Локализовался он в большом кафетерии и всегда просил денег. Недавно видела его в туристическом месте на камнях бывшего еврейского квартала, он заметно поправился, имел приличные брюки с ремнем, взгляд был по-прежнему мрачен, но похоже, он насобирал наконец на приличный медикамент и терапию в духе облегченного маоизма.

Иное дело – дриада далемского кампуса, о которой говорят, что и диссертацию по эстетике она в свое время защитила, после чего была ужалена Аполлоном в такое место, что превратилась в нимфу. У нее тоже мешочный тик, но легкий, не больше трех мешков зараз, и пакеты все из магазинов дамской моды, а на ногах непременно туфли бронзового или золотого цвета, а вот на голове тюрбан, в который поместился бы средний телевизор. Она обычно бродит по тихим лужайкам вокруг факультета философии в стиле постмодерн, но с уклоном в модерн неподдельный. Веки, в тон туфлям, в бронзовых тенях. Студенты ею гордятся, но она никого не отличает и всегда молчит.

Когда я тоже напишу диссертацию, в ней будет благодарственное слово, где перечисляются все, кто держал для автора лесенку, когда он карабкался на верхние полки за самыми пыльными томами бибилиотеки, и все, кто разогревал чайник, и все, кто собирал бесполезные но интересные вырезки из газет, и все, кто время от времени подбадривал автора под зад коленкой – так вот, как всегда в таких предисловиях, я говорю: и многие, многие другие.

- Я слышала, у нашего общего друга какие-то проблемы? Говорят, под угрозой его диссертация о Теодоре Адорно?
- Да, да, вполне возможно – кивает Мартин, медик, переметнувшийся в философию после вводного курса в психиатрию.
- Там, говорят, депрессия?
- Да, да, кивает Мартин, - депрессия, это верно. Маниакальная депрессия, да, да...


Люба Гурова, с приветом из Берлина