Мне вчера напомнили о моем музыкальном прошлом. И я сразу отчетливо представила себе старое черное пианино, которое моя бабушка купила в 1960-м году.
Итак, в 1960 году моя бабушка купила фортепьяно. Она из простой семьи – отец лесник, мать родила 10 детей, из которых выжили лишь четверо, и никогда нигде не работала. Бабушку же, что в молодости, что сейчас, всегда тянуло к красивой жизни, поэтому она старалась окружить себя всей соответствующей атрибутикой. Дорогие рестораны, наряды по последнему слову моды, шубы, отдых на престижных советских курортах, туристические поездки в страны бывшего соцлагеря, только дед этому имиджу не соответствовал, но об этом когда-нибудь потом.
Так вот, история пианино началась в тот день, когда моей тетке исполнилось 10 лет. Бабушка была убеждена – ребенок должен учиться музыке. Тетка, как оказалось, была убеждена в обратном. До сих пор не знаю у кого из них характер сильнее, но получается, что все-таки у тетки. По сему проект обучения ребенка музыкальной грамоте с треском провалился – играть она не стала, ходить в музыкальную школу считала ниже своего достоинства.
Прошло 10 лет, подросла моя мама. Искра надежды на сбытие мечт запылала в моей бабуле с новой силой. Мама человек мягкий и под нажимом бабушки и тетки она была обряжена в новое платье и отправлена на прослушивание в музыкальную школу. Но в тот год в музыкалке видимо был недобор по классу струнных. Хотя уважаемую комиссию и предупредили, что дома уже имеется дорогущее фортепьяно и ребенок просто мечтает на нем играть – строгие тетушки были непреклонны: «Скрипка и только скрипка! У ребенка исключительный слух, поэтому никаких разговоров быть не может!» Услышав про исключительный слух бабуля прослезилась и сдалась. К сентябрю была приобретена хорошенькая скрипочка, коробочка с канифолью и чудная подушечка под подбородок. И начались мамины мучения. То ли у них не было взаимопонимания с преподавателем, то ли слух оказался все же не таким уж исключительным, то ли не знаю еще что, но мама начала придумывать способ на занятия не ходить. Как я уже говорила, в силу мягкости характера сказать тетке и бабушке прямым текстом, что заниматься не будет – она не могла, да и это было равносильно самоубийству. Сначала она пыталась болеть, опуская по мере необходимости градусник в стакан теплого чая, но это раскрылось быстро – на следущий же день с нотной тетрадью и футляром со скрипкой под мышкой она была отправлена в ненавистную музыкалку. Стояла зима и по дороге в школу она набирала полные сапоги снега, в таком виде приходила на урок и жалостливая учительница отпускала ее домой. Все было тщетно – сапоги сушились, выдавались новые колготки и ей приходилось возвращаться обратно под надзором старшей сестрицы. Так прошел год. Летом бабушка укатила на очередной курорт, как обычно в одиночестве, с детьми остался дед. Мама тихонько положила скрипку на батарею, где та и умерла, рассохшись на несколько отдельных частей. А пианино тем временем стояло в парадном углу, блестело черными полированными боками и ждало своего часа.
Прошло еще 20 лет. У бабушки родились внучки. Сначала старшая – Машенька. Бабушка начала артподготовку, когда ребенку не было и пяти, она прожужжала всем уши с рассказами как обучение музыкальной грамоте благотворно сказывается на развитии. Уже почти нашла настройщика для старого инструмента и договорилась с учительницей. Но моя двоюродная сестрица унаследовала характерец моей тетки и в семь лет отрезала, что играть она не будет. И не стала, сколько не уговаривала ее бабушка, сколько не грозила лишением мороженого и новых игрушек – все без толку. Но у бабушки оставался еще один шанс.
Лет через пять ваша покорная слуга в возрасте семи лет была поставлена перед фактом – музыке в нашем доме быть. Надо сказать, мое неумение говорить вовремя нет до сих пор мешает мне со страшной силой. К старому пианино был приглашен настройщик и, наверное, впервые оно зазвучало всеми своими семью, если не ошибаюсь, имеющимися октавами. Бабушка прослезилась и, мне кажется, явственно представила тот день, когда я смогу извлечь подобные звуки.
В августе 1987 года под присмотром бабули я отправилась на прослушивание все в ту же музыкальную школу, отношения с которой не сложились у моей матушки. И мы опять наступили на те же грабли. Судя по всему, наша музыкалка перманентно страдала от хронического недобора в группу струнных инструментов. Уважаемая комиссия нашла у меня исключительный слух и я была зачислена в первый класс по классу скрипки. Слава богу, вторую скрипку бабушка покупать не решилась, поэтому инструмент мне выдали на первом занятии.
Я выдержала год. Знакомые моих родителей до сих пор вспоминают чудную картинку – маленькая сгорбленная девочка, согнувшаяся под тяжестью совсем не тяжелой нотной тетради и футляра с инструментом, плетущаяся позади энергичной бабули, тянущей внучку за со собой за свободную руку. Даже не хочу рассказывать о том, как учительница била меня по пальцам, когда мои руки были недостаточно мягкими, и о том, как она называла меня полной бездарностью, скажу только, что больше чем свою скрипку, я ненавидела только эту учительницу. После года занятий, пришел конец моему ангельскому, как мне теперь кажется, терпению, и в один прекрасный день я просто не пошла на занятия. Бабушка расстроилась, но поделать ничего не смогла.
Прошло два года. К нам в школу пришла молодая женщина и стала рассказывать о том, что открывается новая музыкальная школа и они будут рады видеть всех девочек и мальчиков в ее стенах. Что-то она во мне перевернула тогда. Я не очень хорошо помню как пришла домой и заявила, что хочу учиться играть на фортепьяно именно в той школе.
Музыкалку я так и не закончила. Сейчас это звучит смешно, но в 13 лет мне казалось, что взрослым барышням, к коим я себя причисляла, не пристало заниматься такими детскими вещами как ходить в музыкальную школу.
Старое пианино ожило. Живет оно и теперь. Старенькая уже бабушка регулярно смахивает с него пыль и бережно хранит мои ноты. Она все еще на что-то надеется.