От чужого комментария в чужом дневнике, где осуждали незрелость стихов.

Когда почти поверил, что на тросе,
Что сам не вырвешься - ни нынче, ни поздней...
Есть шанс, что кто-то подойдет и спросит:
"Когда последний раз летал во сне?"

Прокурор смотрел снизу вверх, чуть морщась, видимо от брезгливости. Ну, или от жалости, кто скажет точно?
- У вас детское сердце... вы как-нибудь бороться с этим пробовали? - спросил он вкрадчиво чуть позже...
Но этого не было, конечно, и быть не могло. Все происходило по другому...

-...еще за что? Ты такой.. у тебя сердце - детское! - тихо-тихо сказала она. Улыбнулась, прижалась. Он тоже улыбался в ответ, на слова теплые, хорошо так было, и не вспомнится, когда еще...
А она заглядывала в это время сквозь глаза, куда-то внутрь, так не всем далеко дано, и видела, что права. Такой корни не пустит, будет мотаться, без основания, без фундамента. На таком и кора не растет. И жалела она про себя, тихо-тихо, еще тише, чем говорила... Не получится ведь ни-че-го, жаль...

- Не пойдет.
Стоял, удивленный, непонимающий. Издатель, чей-то дальний друг-родич вздохнул с долей сожаления.
- Понимаешь, форма хороша, а содержание не зрелое. Сердце детское. Им другое нужно, а ты для них ничего не весишь. Основательней надо быть. Серьезнее. Тя-же-ле-е.
И возвращает стопку листов...

- Горе ты мое, - пожилая мудрая женщина, мать. Вздыхает, головой качает, в глазах обида не известно за кого.
- Не понимаешь ты. Когда наконец обоснуешься, а? Крепко на ноги встанешь, на землю опустишься, когда?! Делом займешься.
Она почти плачет, ей его не понять. Ему тоже. Смотрит вбок, отвечать уже не хочется, сколько раз пытался. В окно смотрит: пасмурно, ветер, чайки... Тополя мотает из стороны в сторону. Чаек тоже, но они же летают тем не менее!..

Доктор опустил голову, собрался было пожать плечами - передумал. Вздохнул не громко (может, это им так положенно, врачам, когда они диагноз озвучивают?), сказал:
- Сожалею, но тут ничего не поделать. Детское сердце. Поздно что-то менять.
- Может, операция? - дергается пожилая женщина.
- Нет же. Тут скальпелем не срежешь...
- Сколько ему?
- Нисколько...
Мать в смятении косится на дверь, а за дверью его уже нет.

Не понятно отчего, решил, вышел. Не понимал он, что не нравится доктору.
Город, ветер, люди опять. Он присел на парапет, обернулся. Сердце гулко бухнуло, дернулось, потом отпустило.
Рядом легко подсел парень. Даже скорее, мальчишка, живой такой... Он огляделся еще раз на всякий случай: нет же, вроде все то же - ветер, дорога, люди серые, серее обычного...
- Чего ты теперь ждешь? - неожиданно громко сказал пацан. - Полетели?
Он даже замер в первый момент. Потом хмыкнул:
- Боюсь, тяжел я, братик, летать-то...
- Брось ты, - хитрая и понимающая морда, - сам разве не помнишь: для них - он мотнул головой на тратуар, - ты ничего не весишь. И сердце твое не весит, раз детское. И корни ты не пустил.
Тогда он и понял наконец. Даже смеяться не стал, хотя, наверное, положено. Двое взлетели в небо...

...Ты чувствуешь, какие мы живые?!
Глазами в облаках протерли дыры.
Нам ветер незаметно орден вывел:
За дурость и за взятие Кабира.

В колонках играет - Smiths - Asleep