День второй
Vse studenty v obschejitii milye ludi,
tolko ochen bystro govoryat.
(из письма домой)

Утром надо было вставать в начале девятого. Как сказал нам Хюльки (или Фахри), без пятнадцати девять в университет уходил сервис. До этого надо было позавтракать. Но как же не хотелось вставать! (Я сначала думал, что всему виной последствия переписи, но потом пришел к выводу, что это, видимо, какое-то свойство турецкого воздуха – ТАК не хотеть просыпаться по утрам мне еще не доводилось). Так что, выслушав трезвон своих будильников, мы снова было задрыхли, но тут в комнату заглянул Фахри и тихо сказал, что пора завтракать. Пришлось подниматься.
Завтраки в юрте всегда были одинаковыми, так что первый наш завтрак потом повторялся в точности – конечно, если мы на него попадали, что случалось с течением времени все реже и реже.
Чай. Его надо было цедить из какого-то металлического бака – из одного краника лилась заварка, из другого – кипяток. Чай был отвратительный. Его можно было пить только очень горячим. Едва он остывал, от него начинало тошнить. Даже удивительно – в университетской столовке чай был очень хорош, да и вообще – где бы мы в Турции ни пили чай, даже в Буланыке - он ни в какое сравнение не шел с тем пойлом, что студенты пили по утрам в юрте.
Оливки (маслины). Все мы знаем, что такое оливки, все ели их за каким-нибудь праздничным столом. Так вот, в Турции, где завтрак не представляют себе без оливок, они имеют совершенно другой вкус. Не буду изощряться в его описании, скажу лишь, что единожды эти оливки попробовав, больше я их старался не есть. А Лёха ничего, уплетал за милую душу.
Мед. В маленьких таких пластиковых корытцах, сосновый. Сосновый мед… Красиво звучит. Почти как «деревянное облако».
Еще были плавленый сыр, вишневый джем и ореховый крем – тоже в корытцах.
Мы припозднились – народу в столовой почти не было. Тем не менее, мы не очень-то торопились, будучи уверены в том, что сервис уходит без пятнадцати. И вот, позавтракав, вышли мы из столовой, поднялись по лестнице, выбрались на улицу… На улице было пустынно. Ни сервиса, ни студентов… Один Салих в своем неизменном синем комбинезоне. Где же сервис, спросили мы у него. Уехал, ответил Салих. Он без двадцати уезжает. Так мы впервые столкнулись с турецкой приблизительностью. Турки часто говорят что-нибудь с очень уверенным видом, а потом выясняется, что реальность не совсем совпадает с их словами…
Мы призадумались. В институт надо было попасть – сегодня мы должны были наконец-то встретиться с Мустафой Услу, прояснить вопрос с расписанием и питанием… И мы пошли пешком, ведь лир-то у нас по-прежнему не было. Лёха уверял, что запомнил путь – и ведь в самом деле запомнил. Хотя, надо признать, путь был прост – опять вдоль по шоссе, только в другую сторону.
Идти было хорошо. Тепло. Солнце поднималось все выше по ярко-синему небу, и начинало становиться жарко. Я снял свой пиджак (поначалу мне казалось, что в такое солидное заведение ходить подобает исключительно в костюме. Это быстро прошло.) Слева было что-то вроде пустыря, там росли турецкие растения и жили турецкие насекомые. Одно из этих насекомых выскочило на обочину прямо перед нами – большущий кузнечик, раза в четыре больше наших.
Потом мы дошли до приземистого строения, огороженного проволочной сеткой. Надпись на строении извещала: «Гостиница для собак». Собак, впрочем, видно не было. А за собачьей гостиницой начинался солидный оранжевый забор, за которым виднелись симпатичные виллы. Мы шли, шли вдоль этого забора, свернули вслед за ним с шоссе, и наконец увидели перед собой величественную прямоугольную арку, знаменующую собой вход на территорию университета Фатих. Мы преспокойно прошли под этой аркой, и охранники, сидевшие в стеклянной будке, проводили нас ленивыми взглядами. Путь от юрты до Фатиха занял около часа, но мы, в общем-то, не особенно спешили.
Фатих был пустынен – все студенты были на занятиях. Мы решили не торопиться на встречу с Джихан-беем, а сперва немного осмотреться.
Университет больше напоминал дом отдыха, чем учебное заведение – газоны, пальмы, клумбы. На газонах были установлены крутящиеся поливальные фонтанчики. Дорога, ведущая от входа, переходила в аллею, по обе стороны от которой стояли трехэтажные учебные корпуса. Слева открывался красивый вид на Мраморное море и озеро Бююк Чекмедже. (Да что там красивый, великолепный! Конечно, потом мы к нему постепенно привыкли, но в то утро просто не могли отвести глаз.) Лёха, конечно же, не мог смотреть на все это спокойно. Он достал фотоаппарат и начал фотографировать. Когда съемки были завершены, мы решили все-таки пойти к Джихан-бею.
Первая пара кончилась, на аллее появились студенты. Мы уже хотели было войти в блок А, где, как мы помнили, находился кабинет Джихан-бея, как вдруг нас остановил невесть откуда взявшийся охранник. Вычислил, паршивец, что мы не совсем здешние. Впрочем, это, наверное, легко было сделать – мы оглядывались по сторонам, как туристы на Красной площади, да еще и по-русски разговаривали. Охранник потребовал у нас кимлик (аналог студенческого билета), которого у нас, естественно, еще не было. Мы попытались объяснить ему, кто мы такие, и он вроде понял. Но велел идти нам в ту самую будку на входе и объяснится еще раз там. Делать нечего, мы двинулись в сторону выхода… Но потом заметили, что охранник куда-то ушел, и решили, что с визитом в будку можно и подождать.
Мы быстро забежали в блок А и отправились на поиски кабинета Джихан-бея. Этот кабинет, как мы помнили, находился на втром этаже, так что вскоре мы его нашли. К нашему удивлению, Джихан не проявил особого интереса к составленному мной расписанию, только благожелательно улыбнулся и снова сказал, чтобы мы выбирали пары по своему усмотрению. Это настолько расходилось с тем, к чему мы привыкли в своем богоспасаемом отечестве, что опять слов у нас не нашлось. Но мы все-таки еще не избавились от тофиковского зомбирования и продолжали попытки действовать по его программе. Поэтому мы опять попросили о встрече с Мустафой Услу, лелея надежду, что уж он-то предоставит нам специальную программу обучения, где будет до фига языка. И что же? Джихан-бей позвонил по телефону – и Мустафа Услу явился, собственной персоной. Он был очень рад нас видеть, очень рад получить привет от Тофика, вообще казался человеком веселым и полностью довольным жизнью. Вот только никакой программы он нам не пообещал и вообще убежал довольно быстро.
Все то время, что мы находились в джихановом кабинете, туда то и дело заходили какие-то преподаватели – обсудить разные вопросы с начальством. Джихан представлял нас каждому из них, они жали нам руки, улыбались. В конце концов забрел и студент-старшекурсник, выглядевший типичным отличником в очках и не очень похожий на турка. (Встречались нам такие, и не так уж редко. Был даже один Ислам с пшеничной шевелюрой. Это служило напоминанием о том, что турки ассимилировали множество народов, в том числе и славянских).
Отличника-старшекурсника звали Хикмет. Джихан-бей, поговорив с ним о чем-то своем, научном, вдруг попросил его проводить нас по институту, показать, что здесь к чему. Хикмет безропотно согласился. Но сейчас у него была пара, и мы договорились, что встретимся у кабинета Джихан-бея в половине второго. (Было около двенадцати).
Оставалось одно, последнее дело – еда. Джихан, будучи спрошен об этой тонкой материи, застенчиво улыбнулся и стал куда-то звонить. Завершив переговоры, он дал нам номер кабинета в блоке напротив. В том кабинете нас ждал Сельчук-бей, который должен был снабдить нас талонами на еду. На этом мы с Джихан-беем распрощались, обменявшись рукопожатием, и двинулись на поиски Сельчук-бея.
Этот Сельчук, которого мы видели в первый и последний раз в жизни, оказался довольно молодым человеком. Он выдал нам талоны на конец октября и ноябрь, а потом спросил, знаем ли мы, что происходит в Москве. Мы, конечно, не знали, что в тот самый вечер, когда мы бродили по шоссе в поисках Бейкента, в Москве террористы захватывали театральный центр на Дубровке… Сельчук-бей показал нам газету, лежавшую на его столе, а потом и совсем отдал ее нам. На первой странице было написано большими черными буквами: «Moskova çaresiz» – «Москва в безвыходном положении». Но мы тогда были еще слишком поглощены своими проблемами, и не стали особенно вдаваться в суть происходившего в Москве.
Мы пошли и поменяли несколько долларов в отделении какого-то банка, которое находилось в том же блоке, что и кабинет Сельчук-бея, а потом вышли на улицу. Тут нас снова поймал охранник, и на этот раз увильнуть от похода в будку не удалось – он нас сам туда препроводил. В будке нас допросила девица в униформе, позвонила по нашей просьбе Джихан-бею, и вопрос был улажен. Нас отпустили на все четыре стороны, и больше ни разу не приставали, хотя кимлики мы получили еще очень не скоро. Запомнили они нас, что ли?
До встречи с Хикметом оставалось еще какое-то время, и мы решили поискать русских преподавателей. Мы знали от Тофика, что они тут есть – он просил передавать им привет. Мы хотели поговорить с ними, чтобы выяснить наконец, будут нас здесь вообще учить турецкому или нет. Ну и просто хотелось уже поговорить с кем-нибудь, кто по-человечески мог бы растолковать, что здесь к чему. Однако поиски ни к чему не привели. Мы бродили по этажам и коридорам блока А, видели таблички с аглийскими и даже болгарским именами (болгарин был профессором математики), но русских преподавателей так и не нашли. Тем временем пора уже было встречаться с Хикметом.
Хикмет уже ждал нас возле кабинета Джихан-бея. Он, видимо, не очень представлял себе, что с нами делать, и первым делом предложил показать нам библиотеку. (А куда еще мог повести нас человек с такой примерной внешностью?) Но тут, боюсь, я поступил с ним не слишком вежливо. Отклонив приглашение посмотреть библиотеку, я попросил его отвести нас к русским преподавателям. Хикмет безропотно согласился и повел нас в блок В, где и обнаружился их кабинет.
Вот ведь странная штука – память! Я запомнил имена почти всех турок, с которыми встречался в Турции, а имена и даже фамилии этих русских преподавателей забыл. Это были муж и жена – муж худощавый, с постоянной иронической улыбкой на губах, а жена полненькая и говорливая. Было им под пятьдесят.
Они уже знали о нашем прибытии и даже спросили, почему мы не зашли раньше. Налили нам с Хикметом чаю и стали рассказывать о здешнем житье-бытье. Выяснилось из их рассказа следующее:
1) Никто не будет разрабатывать для нас никакой спецпрограммы, надо развивать свой турецкий самостоятельно – болтая со студентами в юрте. А что до всей этой литературы – можно на нее спокойно не ходить, никто по этому поводу расстраиваться не будет.
2) Центр отсюда очень далеко. Нужно ехать сначала на мини-автобусе до станции метро «Ени-Босна», потом на метро – и то попадешь еще не в самый центр, а в район Аксарай, откуда до Босфора еще час ходьбы. На сервисы можно не рассчитывать – они уходят только после окончания учебного дня, в пять часов. А транспорт здесь дорогой, хотя для студентов – скидка.
3) Недалеко отсюда находится район Бююк Чекмедже, где есть море и рынок. Добраться до него можно, доехав до Мигроса (это такой супермаркет) и сев потом на бесплатный мигросовский автобус.
4) В Стамбуле лучше не вступать в контакт с русскоговорящими («Были случаи – заманивали, нападали, отбирали паспорт» – это сказала жена, а муж вставил: «Да ладно тебе их запугивать»).
Где-то в середине разговора Хикмет, сославшись на то, что ему надо идти на пару, удалился. Больше мы с ним не пересекались.
Потом женщина предложила нам заглянуть в аудиторию, где в тот момент проходило занятие «русской» группы. Мы согласились, и она повела нас в другой блок, по пути показав, где находится столовая.
Со студентами, изучающими русский язык, занималась еще одна русская – Тамара Гурджиева (почему-то я запомнил, как её звали). Студентов в аудитории было человек двенадцать – Кенан Топал, с которым мы виделись в Москве (он приезжал на месяца учиться в инязе), Фахри, еще двое турок мужеского полу и девушки. Среди девушек обнаружилась и Элиф, которую мы тоже видели в Москве. Только мы не сразу её узнали – в Москве она всё время носила платок, а здесь, естественно, была без платка, и длинные волосы сильно её изменили. Та преподавательница, с которой мы пришли, представила нас и спросила, не хотели ли бы они провести с нами несколько встреч для бесед на русском языке. Все с большим энтузазмом сказали, что да, очень хотели бы. Стоит ли говорить, что ни одной встречи так и не состоялось?
Они читали и переводили на русский текст, который уже с первых услышанных слов показался нам с Лёхой до боли знакомым. И правда – это был текст про архитектора Синана из учебника «Türkçe öğreniyoruz», по которому мы с Даниловым занимались на втором курсе.
Наше появление вызвало некоторое замешательство. Студенты, и в особенности студентки, стали смущаться, и качество их перевода, по словам Тамары, значительно снизилось. Сама Тамара, по всей видимости, была не очень-то довольна нашим приходом. Впрочем, до конца пары оставалось уже немного времени.
После пары мы остались немного поговорить с Тамарой. Единственное, что осталось в моей памяти от этого разговора – её жалобы на неподобающее, с ее точки зрения, отношение турецких студентов к учебе и преподавателям. Так, она очень злилась на то, что они все время норовят назвать ее просто Тамарой, не прибавляя к имени уважительного обращения «hocam».
Потом мы пошли в столовую. К ней вела длинная лестница, и, прежде чем спуститься по ней, мы снова немного полюбовались видом на Мраморное море. В столовой было несколько залов – собственно столовая, кафе и нечто под гордой вывеской «Fast & Food». Мы решили для начала не мудрить и пошли в «просто столовую». Набрали каждый на четыре фишки еды (мы называли талоны на еду фишками, потому что по турецки талон – «фиш», и на них было написано «Yemek fişi») – суп, второе, да еще так называемый «плов» (просто рис, больше ничего – вот что называется в Турции пловом), сок, что-то на десерт… Потом, посчитав фишки, мы решили, что если мы будем так наедаться каждый день, фишек нам не хватит. Наивные! Мы все еще думали, что будем ходить в университет каждый день.
Пообедав, мы решили (точнее, Лёха решил – мне-то уже казалось, что на сегодня хватит хождений) поехать в «Мигрос», поменять наконец-то доллары и вообще посмотреть, что там к чему. Так состоялась наша первая поездка на чакмакле. Чакмаклой мы называли мини-автобусы, ходившие от Ени-Босны до какого-то населенного пункта под названием Чакмаклы, и название это было написано красивыми буквами на каждом автобусе. Кроме того, каждый автобус был снабжен специальным человеком, называвшимся «муаввин», то есть «помощник». Турецкие муаввины отчасти похожи на наших кондукторов, но если кондуктор занят лишь продажей билетов, то жизнь муаввина гораздо насыщеннее и интереснее. На каждой остановке он выскакивает из автобуса и начинает что есть силы кричать: «Ара! Ара! Свободная машина! Ени-Босна! Ени-Босна!!! Арррааа!!!!!!!» Что такое «ара» мы так и не смогли выяснить. Видимо, это просто традиционный боевой клич стамбульских муаввинов. Так он надрывается на каждой остановке, и вы начинаете удивляться, сколько, оказывается, энергии может быть заключено во вполне с виду обычном человеке. Но если вы увидите его на конечной остановке, когда автобус стоит среди других автобусов и ждет, пока в него не набьется достаточно пассажиров, вы поймете, что недооценивали муаввина. Как угорелый, он мечется рядом с автобусом. Он кричит в три раза громче – ведь надо перекричать конкурентов. Он в исступлении стучит кулаком по своему автобусу, от чего тот ощутимо трясется. И так он может неистовствовать и десять минут, и двадцать – пока автобус не поедет.
Мы помнили, что студентам полагается скидка, и, протягивая муаввину деньги, твердо сказали ему: «Студенческий!» Так мы и ездили все два месяца нашего пребывания в Стамбуле, прикидываясь турецкими студентами, хотя на первых порах у нас даже кимлика не было. (И только один единствееный раз нам попался муаввин, который стребовал с нас полную цену. Он сказал нам, что мы не студенты. (Интересно, с чего он это взял?) Лёха резонно возразил ему, что мы – иностранные студенты, на что тот ответил: «Иностранных студентов не бывает!»)
До «Мигроса» мы доехали быстро. («Мигрос», собственно говоря – то же самое, что «Рамстор». Почему-то в России он решил скрыться под псевдонимом). Первым делом мы поменяли доллары, и, набив кошельки местными миллионами, пошли бродить по супермаркету. Зашли в музыкальный отдел, потом в книжный (там продавалась «Война и мир»). Затем Лёха увидел салон связи и купил себе турецкую карточку для мобильника, после чего мы с чистой совестью отправились в юрту.
Мы успели к ужину. Поев, поднялись на свой этаж и приготовились отдохнуть, но не тут-то было. Я уже было начал засыпать, когда к нам заглянул Фахри и пригласил нас в свою комнату - поговорить. У меня не было настроения вести беседы на турецком, поэтому я притворился спящим, а Лёха пошел. Через некоторое время Фахри появился снова и «разбудил» меня, сказав, что его друзья жаждут увидеть и второго русского. Делать было нечего, и я пошел вместе с Фахри в его комнату, которая находилась на том же третьем этаже. Лёха сидел там и обсуждал с двумя турками особенности работы турецких операторов мобильной связи (дело в том, что его крточка никак не хотела начинать работать). Одного из турок звали Исмаил, а другого – Озгюр. Этого Озгюра, видимо, не очень интересовал Лёхин телефон, поэтому вскоре он предложил мне спуститься вниз, в «кантин», то есть буфет, попить чайку и побеседовать.
Беседа началась уже в лифте. Первым делом Озгюр спросил меня, дорого или дешево стоят в Москве разные вещи. Такое направление разговора меня не очень устоило – в ценах я не ориентируюсь и вообще плохо запоминаю цифры. Поэтому я решил перевести разговор на политику, благо заботами Тофика мы уже стали знатоками политической лексики. В Турции вот-вот должны были состояться парламентские выборы, и я заговорил было про них, но тут Озгюр стал заказывать чай, а когда мы уселись за столик, он снова заговорил о России. Я не помню всего, о чем мы говорили, помню только, что он выспрашивал меня о том, какие породы собак у нас популярны и есть ли в России мухи. А потом он завел какой-то уж совсем непонятный разговор.
Надо сказать, что Озгюр относился к категории непонятных турок. А когда он увлекался, он начинал говорить в два раза быстрее и в три раза неразборчивее. Поэтому в тот раз я вообще не понял, к чему он клонит, разве что разобрал, что его интересует, не собирается ли кто-нибудь из моих знакомых в ближайшее время в Турцию. Впрочем, в течение следующих недель Озгюр возвращался к этой теме не раз, и изрядно нас (в особенности Лёху) ей утомил. Он хотел, чтобы мы нашли ему кого-нибудь, кто хотел бы съездить в Турцию – он бы принял этого кого-нибудь и поселил бы у себя в доме, по всей видимости, с целью налаживания межкультурной коммуникации. В начале его требования звучали так: это должен быть студент, знающий хотя бы английский. Впоследствии его желания несколько видоизменились, и он требовал, чтобы мы предоставили ему девушку, говорящую по-английски и по-турецки. Почти месяц он надоедал нам своими несбыточными мечтами, пока не понял, наконец, что ни девушки, ни черта лысого он от нас не дождется. (На первых порах Лёха добросовестно спрашивал в электронных письмах всех своих знакомых, не хотят ли они приехать в Турцию и пожить у Озгюра, но почему-то никого эта идея не вдохновила).
Закончился этот день также, как и предыдущий – в интернет-кафе. Написав письма, мы добрались до своей комнаты, где уже вовсю дрых Хюльки, и завалились спать.