Это цитата сообщения Радуга_над_Лондоном Оригинальное сообщение

У Мандельштама есть такие строчки:

Все чуждо мне в столице непотребной:
Ее сухая, черствая земля,
И буйный торг на Сухаревке хлебной,
И страшный вид разбойного Кремля.

Для меня в России слово политик стало аналогом слова подонок. И исключения в ряду наших властей, если таковые имеются, только подтверждают для меня это правило.
Про себя я называю их всех – короткопиписечники. Понятия не имею (и не желаю иметь) что у них там растет на самом деле и какого это размера, но суть их ущербности мужской и человеческой, для меня это слово отражает полностью. Самоутверждаясь за счет принадлежности к властным структурам, рвущиеся туда любым путем, предавая, убивая, пачкая и извращая все на своем пути, они, вероятно, думают, что таким образом компенсируют себе невиликость детородного органа, основного признака мужественности, в их понимании. Но, тут, как говорят, не в размере члена дела. Была бы широта и благородство души. Так ведь нет их, и неоткуда взять. Эти ущербные, без любви деланые нелюди вызывают у меня лишь отвращение и брезгливость – единственные, пожалуй, из всей живой и неживой природы – политики, фанатики, нацисты, террористы. В русских сказках таких называли – нежить. Они циничны, аморальны, жадны и грязны.
Приводить примеры – не нужно. Они и так все на виду. Курск, Беслан…
Да мало ли их, этих примеров. Все всё и сами знают, но прячут от себя эти знания.
Одно только звание Героя, данное Кадырову – говорит само за себя. Так же, как и все их другие действия и бездействия.
Вы, вообще-то, рожу этого «героя» видели? И хоть случилось это не вчера, и вроде бы, уже неактуально, однако факт остается фактом. Понятно, что, когда одна нежить одаривает другую своей «благосклонностью» (даже слово это к ним неприменимо) – то это не комплимент, не награда, а скорее клеймо сопринадлежности друг другу.
Прочитала недавно в сборнике «Неуслышанные голоса» дневники Ивана Бунина 18-го года «Окаянные дни». Он пишет в них о революции, но не менее актуально это звучит и сейчас:

«На этих лицах прежде всего нет обыденности, простоты. Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем. И вот уже третий год идет нечто чудовищное. Третий год только низость, только грязь, только зверство. Ну, хоть бы на смех, на потеху что-нибудь уж не то что хорошее, а просто обыкновенное, что-нибудь просто другое!»

«Говорит, кричит, заикаясь, со слюной во рту, глаза сквозь криво висящее пенсне кажутся особенно яростными. Галстучек высоко вылез сзади на грязный бумажный воротничок, жилет донельзя запакощенный, на плечах кургузого пиджачка – перхоть, сальные жидкие волосы всклокочены… И меня уверяют, что эта гадюка одержима будто бы «пламенной, беззаветной любовью к человеку», «жаждой красоты, добра и справедливости»!

Сейчас, правда, даже этого уже не утверждают. Даже идеи никакой за всем происходящим не стоит.
Просто, почти никому нет дела ни до кого и ни до чего другого, кроме собственной наживы и благополучия.

Есть несколько смельчаков-журналистов, пишущих о том, что происходит со страной, пишущих как самоубийцы, но большинство людей, могущих и должных что-то сказать, а лучше сделать – молчат, самоустраняются. Повозмущаются немного не дальше кухни и не более того. И вот опять из Бунинских дневников:

«Люди спасаются только слабостью своих способностей, - слабостью воображения, внимания, мысли, иначе нельзя было бы жить».

«Давеча прочитал про этот расстрел двадцати шести как-то тупо.
Сейчас в каком-то столбняке. Да, двадцать шесть, и ведь не когда-нибудь, а вчера, у нас, возле меня. Как забыть, как это простить русскому народу? А все простится, все забудется. Впрочем, и я – только стараюсь ужасаться, а по-настоящему не могу, настоящей восприимчивости все-таки не хватает. В этом и весь адский секрет большевиков – убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, - перешагни же меру. Это – как цены на хлеб, на говядину. «Что? Три целковых фунт?!» А назначь тысячу – и конец изумлению, крику, столбняк, бесчувственность. «Как? Семь повешенных?! - «Нет, милый, не семь, а семьсот!» - И уж тут непременно столбняк – семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот, даже семьдесят!»

Так и теперь, похоже, восприятие у людей не просто притуплено, а уже убито.

Один мой знакомый сказал: «А ведь основная битва уже проиграна. Сейчас все крики на эту тему, подобны размахиванию кулаками после драки. Основная битва происходила тогда, когда убивали Диму Холодова, Галю Старовойтову, Юру Щекочихина. Позволив этому случиться, а главное – уйти случившемуся в прошлое, стать историей, мы и проиграли нашу главную битву. И ложь. Ложь! Омерзительная ложь вокруг – ото всех, обо всем». Так можежт, он прав?


Вот здесь... - человеческое.