- А может Кальнову тапочки гвоздями прибьем, - спрашивает выплывшая из тумана рожа Женьки.
Он не говорит, а скрипит. Щиплет своим стеклорезом, насыпает тебе за шиворот острые осколки слов, при этом ехидно щурится. Татарин, он и в Африке татарин.
- Лучше давай ваксой изнутри закрасим.
Однообразная армейская жизнь. Скуууукотааа… Многочасовые разводы на плацу, потные марши (изо всех сил), усталость, команда «газы», глухота от РПД, натянутые стропы, белоснежные подворотнички, ледяная вода в кране, вечный запах ваксы, постоянная вонь из столовой, сечка, слонообразные комары, пьянство во вкусе, камасутра по самой порнографической книге - уставу и кулаки в ухо. И дембель, дембель, дембель…Скуккотааа.
- Блин, а где его-то тапочки? Тут две пары.
Да, две. Воткнуты возле койки ровненько, по самой линии половицы. Черные и рыжие. Сделаны из какого-то резинового дерьма. Ага. Одни Королева, другие Кальнова.
- Да чё, обоим сразу покрасим, чё мелочиться.
Ну да, Женька как-то сказал: «Тридцать килограмм в бабе есть, значит можно». Татарин он и в Антарктиде татарин. Он поворачивает харю в сторону двери и орет что-то про «сраных слонов». Слышится глухое тыгыдым-тыгыдым-тыгыдым - аж половицы прогибаются. Вваливается молодой бизон с испуганными глазищами (бить не должны – трезвые, да и не за что вроде). Женька глядит на тапочки у кровати и отдает пару распоряжений. У животного просветлел взгляд, что к нему претензий нет, ЫЫЫЫ, щас, усё..типа…будет…да.. Тыгыдым-тыгыдым (что ж ты так топаешь, скотина). Потом возвращается с банкой темно-оранжевой половой краски, которая сохнет месяц и бидоном ваксы. Получает в бубен за топот и радостно исчезает. Женька сам, лично, своими покоцанными руками, начинает заниматься делом. Щедро, любовно вымазывает щеткой тапки изнутри. Рыжие краской, черные, соответственно, ваксой. Что-то напевает. Заканчивает, любуется на свое творение, ставит опять тапки ровно по половице. Ищет глазами что бы еще покрасить, раз краска рядом. Находит. Это кровать Кальнова. Он мажет борта кровати, аж кончик языка высунул набок. Затем небрежно задвигает банки ногой под койку. И как ни в чем не бывало, прямо в берцах заваливается на свою подругу, скрипя всеми ее усталыми пружинами. И ладони так под голову. Да и кепку на нос.
Приходит именинник. Всегда веселый, горластый, нос впереди как мачта. Он идет из умывальника, на плече полотенце. Шагает широко, выкидывая огромные кирзачи вперед, словно пытаясь скинуть их на ходу. По пути тыкает кого-то в ребро пальцем, ржет. Бросает свой, отожранный на сечке зад, на койку. Та под ним отчаянно воет и рычит всеми своими сухожилиями. Он со стуком вытягивает свои ласты из сапог, бережно расправляет портянки. Мы хихикаем и ждем. Он водит носом: в воздухе предательски витает запах краски. Нагибается к тапкам и опять ржет: «Ну Королев, ну придурок, свои тапки покрасил, лучше б морду, а то в прыщах вся, гы-гы!». Мы вытягиваем шеи, цокаем языками: дааааа, в натуре придурок! Кальнов, продолжая тыкать огромным, кривым пальцем, со свистом втыкает ноги в свои тапочки. Замирает, будто отчетливо увидел призрак коммунизма. Брови вползают на лоб в поисках истины. Руки хватают борт кровати. Проходит секунда. За стенами весь окружный лес пригибается как от ядерного взрыва.
- Ка-ка-я су-у-ка-а!!! Порву-у-у-у!!!.
И далекое эхо, как медвежий рев: ву-у ..у…у