Попалась в сети сказка о рыцаре в интерпретации Вольтера. Сказка называется "чего хотят дамы". Сказка, видимо является ремейком более древней сказки.

небольшие заметки:

Сказка явно языческая. Огромное количество архетипических образов. Немного тема с властью женщины исказила смысл, но это имхо. Апелляция к матриархату тут, по-моему.
Сказка, в целом, про женщину ( образ старухи=красавицы). Но интересна очень тема мужская. Акценты на мужских качествах - воля, долг, слово честь, ответственность и храбрость. интересно, что изначально герой не обладал этими качествами, только в конце их проявил.
Вывод . Когда мужчина становится Мужчиной, он обретает счастье с Женщиной.

в русских сказках демонический аспект Женщины обычно отделен от ее " прекрасного" аспекта. то есть, Баба Яга отдельно, и Ивану-царевичу не требуется с ней заниматься сексом. Хотя фразы, типа : " ты, старая, сначала напои-накорми, спать уложи, а уж потом ИСПЫТЫВАЙ" - наводят на размышления об искажениях поздних редакций сказок. 
Василиса Премудрая , " внучка Бабы-Яги"- отдельно. Но, как и во французской сказке, она также является неким призом-бонусом, который получает герой, проявив свою мужественность, волю к победе, преодолев свой страх и отвращение...

Кстати, элемент подобного сюжета - сказка про царевну-Лягушку. Тоже намек на "послушание" героя, его подчинение женщине: мол, не подождал 3 дня, пеняй на себя... У славян, в отличие от французов, больше героизма. У вторых  куртуазность все съела.

женщины хотят быть главными, да. просто это гармонично должно быть. Для меня лично сказка не о власти женщин. Точнее, не только об этом. Несмотря на то,что в этом сюжете мужчины вообще никак не проявляют свою волю: и в суде женщины главенствуют, и " в поле", сбивая героя с пути. Персонажи - мужчины только вспомогательные - монах прикольный, кстати, проброс в сторону паразитизма церкви, круто для тех времен. 
Но суть в том, что в итоге мужчине требуется совершить реально подвиг - усилием воли преодолеть свой страх перед Смертью, встретившись со Смертью, в лице старухи, не то что лицом к лицу, а гораздо ближе. Отыметь Смерть - это только французы могли придумать))) Встреча со смертью и преодоление ее -это главный подвиг для мужчины, он его успешно совершает. 
Поэтому в этой сказке для меня - не про женщин, а про героизм мужчины, приведший, в итоге, к его обладанию ( и власти, да) Прекрасной Женщиной. Герой трансформировался сам, и все изменилось.

В то время как дневное божество
На Африку свой пламень обращает,
У нас же кратко царствие его
И зимний вечер рано наступает.
Покончив с ужином, возьмусь-ка я,
Чтоб разогнать вечернее унынье,
Рассказывать, любезные друзья,
О бедном, но отважном паладине.
Его же имя было — Жан Робер,
А сюзерен — великий Дагобер.
Он возвращался из святого Рима,
Превосходящего античный Рим,
Добычею служили пилигрима
Не лавры, в битвах сорванные им,
Но индульгенции и отпущенья,
Молитвы, образки и разрешенья
Он вез немало этого добра,
А денег мало, ибо благоденство
Дарила та суровая пора
Не рыцарям, а только духовенству.
Мессир Робер, короче, в мире сем
Владел конем, оружием и псом,
Зато ему природа подарила
Красу Адониса, Геракла силу,
Он молод был, отважен и умен,
Что ценится равно у всех племен.
Лютеция была уж недалече,
Как в роще, окаймлявшей Шарантон,
С косою русой бойкая Мартон
Попалась, на беду, ему навстречу:
Изящный стан, подол не так длинен, 
Чтоб скрыть очаровательные ножки, 
Букетик роз и лилий вместо брошки, 
Завидуя красе ее ланит. 
Меж пары крепких яблочек торчит, 
Подобных алебастру белизною.
Подъехав, рыцарь видит пред собою 
Прелестнейшее личико, из тех, 
Что вводят даже праведного в грех. 
А в общем, эта нимфа молодая,
Передником корзинку прикрывая, 
Во всеоружье всевозможных чар 
Несла сырые яйца на базар. 
Мессир Робер, желаньем пламенея, 
С коня соскакивает перед нею: 
«Все двадцать золотых, что я имею, 
Я вместе с сердцем вам готов поднесть!» 
Смущается Мартон: «Какая честь!»
Робер красотку обнимает смело,
И пали наземь два сплетенных тела, 
И только захрустела скорлупа. 
Робер не видел — так любовь слепа, 
Что конь, не чувствуя хозяйской власти, 
Умчался прочь, испуган буйством страсти. 
Его монах прохожий изловил 
И в монастырь неспешно потрусил. 
Когда ж, наряд оправив честь по чести, 
Спросила плату с рыцаря Мартон, 
Увидел тот, растерян и смущен, 
Что лошади с казною нет на месте. 
Робер попал в хороший переплет: 
Мартон оскорблена и жаждет мести, 
И Дагоберу жалобу несет: 
Ее-де изнасиловал мошенник, 
А главное, сулил, а не дал денег. 
Король сказал: «Претензия ясна. 
Итак, насилье — главная вина. 
Но быть судьей такого рода жалоб 
Моей супруге Берте надлежало б: 
Свою обиду выскажите ей, 
И наказанье понесет злодей». 
Мартон идет и к Берте с той же речью; 
А та при всем своем добросердечье 
Строга и непреклонна, как скала, 
В вопросах целомудрия была. 
Вот Берта собрала в судебном зале 
Большой совет блюстительниц морали, 
Мессир Робер с повинной головой 
Предстал обезоруженный, босой. 
Признался им, как, проезжая лесом, 
И впрямь он согрешил, попутан бесом,
И как об этом сожалеет он, 
И тут же к смерти был приговорен. 
А рыцарь был уж так хорош собою, 
Румян и строен и во цвете лет! 
Пролили королева и совет 
Слезу над обреченной красотою; 
Вздохнула, пригорюнившись, Мартон 
Все пожалели рыцаря. 
А Берте Припомнился тогда один закон, 
Способный бедняка спасти от смерти, 
Коль Бог его умом не обделил 
С условием, чтоб он определил, 
Придерживаясь веских оснований, 
Что всякой женщине всего желанней.
Ответ же должен точен быть и прям, 
И в то же время не обидеть дам. 
И вот решением всего совета 
Роберу задали загадку эту, 
А Берта сердобольная над ней 
Позволила подумать восемь дней. 
Робер поклялся пред честным советом, 
Что равно в срок он явится с ответом, 
Отвесил дамам вежливый поклон 
И удалился, в думу погружен. 
Он думал: «Как же это без обмана 
Сказать, что каждой женщине желанно, 
Да ни одну не рассердить? Увы, 
И так уж не сносить мне головы, 
А чем такие сложности, по чести, 
Уж лучше быть повешенным на месте!» 
Пошел Робер, куда глаза глядят, 
У жен, у дев он спрашивал учтиво, 
Чем женщины особо дорожат? 
Ответы были все разноречивы, 
К тому ж злодейки лгали все подряд: 
Несчастный рыцарь жизни был не рад. 
Закатывалось солнце дня седьмого, 
Когда вдали, под сению дубровы, 
Увидел он пленительнейших дев, 
Плясавших в хороводе на поляне, 
Биясь, играли складки легкой ткани, 
Красы прозрачной дымкою одев; 
Зефир душистый, вея меж дерев, 
Волну кудрей подхватывал, буяня, 
А легкие стопы касались трав, 
Не сбив росы, травинки не примяв. 
Мессир Робер, иной не зная цели, 
Как расспросить об окаянном деле. 
Приблизился — но все исчезло вдруг, 
Лишь сумерки сгущаются вокруг. 
А перед ним, подпершися клюкою, 
Стоит старуха, скрюченная вдвое:
До подбородка крючковатый нос.
На черепе клочки седых волос,
Беззуба, красноглаза и согбенна;
Морщинами изрыт землистый лик;
Вкруг дряхлых бедер — ветхий половик,
Едва лишь доходящий до колена.
Перепугал героя этот вид.
Она же дружелюбно говорит:
«Дитя мое, я вижу, вы угрюмы,
И вас томят мучительные думы.
Откройтесь мне: на свете много мук,
Но излиянья душу облегчают,
И утешение находишь вдруг.
Я знаю много: годы умудряют.
И многим несчастливцам мой совет.
Случалось, помогал избегнуть бед».
«Ах, добрая душа, — Робер ответил, —
Какой совет теперь меня спасет?
Своею жертвой рок меня наметил,
И завтра я взойду на эшафот,
Коль не скажу в совете королевы,
Что любо женщинам, не вызвав
гнева». Старушка говорит ему:
«Сынок, ко мне вас привела Господня воля.
Без страха ко двору явитесь в срок.
Бояться казни вам не надо боле.
Со мною вместе вы должны пойти.
Секрет я вам открою по пути.
Но за спасенье право я имею
От вас вознагражденье обрести:
Возьму я то, что мне всего милее.
Неблагодарность всех грехов черней:
Клянитесь же красой моих очей.
Что будет все по моему желанью».
Сдержав улыбку, дал он обещанье.
«А вы не смейтесь: речь не о пустом», —
Заметила карга. И вот вдвоем
Они пред королевою предстали.
Немедленно судилище созвали,
И рыцарь так держал пред ним ответ:
«Сударыни, я знаю ваш секрет,
Проведал ваше главное пристрастье
Везде, всегда, в былом, теперь и впредь.
Не в том любая дама видит счастье,
Чтоб множество любовников иметь,
Но всех сословий жены, девы, вдовы,
Дурны, красивы, ласковы, суровы —
Желают все, по мненью моему,
Любой ценой главенствовать в дому.
Для женщин власть всегда на первом месте,
И в этом я уверен, хоть повесьте».
Признавши справедливость этих слов.
Решили дамы, что ответ толков.
И Берте руку целовал с поклоном
Оправданный Робер, когда пред троном
Предстала грязная, в лохмотьях вся
Старуха, правосудия прося
И следующим образом взывая:
«О Берта! О владычица благая,
Чей слова лжи не вымолвил язык.
Чей острый ум все сущее постиг
И чья душа полна благоволенья!
В долгу сей рыцарь за свое спасенье
Передо мной и мудростью моей:
Он клялся .мне красой моих очей
Награду дать по моему желанью:
Пускай теперь исполнит обещанье».
Робер сказал: «Она права во всем:
Я рад бы за добро воздать добром;
Но двадцать золотых, вооруженье
И лошадь - было все мое именье,
А инок некий, блудом возмущен,
И это взял, когда я был с Мартон.
И со спасительницею своею
Сейчас я рассчитаться не сумею».
Выносит королева приговор:
«Добро вернут; наказан будет вор.
И дело может мирно разрешиться
Ко благу всех участвующих лиц:
Пусть двадцать золотых возьмет девица
По уговору и взамен яиц;
Коня дадим почтенной этой даме,
Оружье же останется за вами».
«Спасибо, — молвит старая, — суду;
Но не коня имела я в виду.
Не нужно мне Робера достоянье:
Лишь сам Робер и есть предмет желанья.
Хочу царить я в сердце у него,
И чтобы жил он в счастии со мною
Ревнивым сердцем жажду одного:
Сегодня ж ночью стать его женою».
Услышав сей нежданный монолог,
Робер хладеет с головы до ног;
Потом он поглядел, набравшись духу,
Внимательно на жуткую старуху —
И, в страхе отшатнувшись, еле смог
Дрожащею рукой перекреститься
И жалобно к судилищу воззвать:
«За что посмешищем я должен стать?
Да лучше уж извольте приказать
На чертовой мне бабушке жениться!
Старуха бредит, выжив из ума».
А та гнусит чувствительно весьма:
«О, сколь жестокое пренебрежешь!
Неверный! Все мужчины таковы.
Но хоть я не мила ему, увы,
Моя любовь осилит отвращенье:
Я им пленилась — и его пленю.
Была б душа; и пусть я, без сомненья,
Красу уже недолго сохраню —
Зато, не расточась в пустых порывах.
Созрели чувства; знаньем изощрен,
Развился ум: ценил же Соломон
Разумных женщин выше, чем красивых.
Конечно, я бедна, но что с того?
Ведь бедность не бесчестит никого.
Иль счастлив брак лишь роскошью постели?
Вы сами, государыня, ужели,
Прильнув на пышном ложе к королю,
Сильнее любите, чем я люблю?
Пример нам — в Филемоновом уделе:
Любя Бавкиду и любезен ей,
Он век был счастлив в хижине своей.
Лихие скорби, порожденья злата,
Под сельским кровом неизвестны нам;
Где нету роскоши, там нет разврата:
Мы служим Богу, мы равны царям;
Мы — основанье славы государства;
Мы доблестных рожаем вам солдат;
А разве ваши принцы заселят.
Как бедный люд, обширнейшие царства?
Коль материнским счастьем увенчать
Мои надежды небу не угодно,
Гимен иные блага может дать:
Цветы прекрасны и когда бесплодны
И буду я до гробовой доски
На дереве любви срывать цветки».
Старуха, говоря таким манером,
Сумела тронуть дамские сердца:
Не миновать несчастному венца.
Что делать? Слово, данное Робером,
Велит и отвращенье превозмочь.
А дама пожелала непременно
Верхом, в его объятиях, степенно
Проследовать в убежище Гимена.
И было все исполнено точь-в-точь.
И вот с челом, покрытым мрачной тенью
Обняв супругу, едет наш герой,
Стыдясь людей, дрожа от отвращенья:
Он был бы рад спихнуть ее долой
Иль утопить - но совладал с собой:
Законы рыцарства - не то, что ныне, -
В то время почитались, как святыня.
Стремясь его уныние развлечь.
Дорогою жена заводит речь
Про подвиги былого поколенья:
Как Хлодвиг трех союзных королей
Во оны дни убил рукой своей
И как снискал у Господа прошенье
Как Божий голубь на глазах у ней
Для короля Реми принес елей,
И было то небесное знаменье,
Чтоб принял он помазанье в крещенье.
Она искусно строила рассказ,
И ум, и сердце трогая зараз;
В нем были и мораль, и остроумье,
Которые наводят на раздумье,
В сюжет занятный как бы между строк
Включая ненавязчивый урок.
И дивны рыцарю рассказы эти:
Внимает он, забывши все на свете.
То слушает — и к ней его влечет.
То глянет на нее — и обомрет.
Но вот чета подъехала к лачужке —
Жилищу предприимчивой старушки.
За брачный пир усажен был супруг
Вкусить стряпни ее немытых рук;
Убог был стол: здоровая диета,
Как вчуже мудрецы внушают свету.
Треногий столик молодой семьи
Хромал, подгнивши; в этом же недуге
Потрескивали шаткие скамьи.
Потупив очи, кушали супруги.
Но старушонка оживить обед
Взялась изысканнейшей из бесед:
Ее остроты были метки, милы
Итак уместны, что нетрудно было
Принять их за свои. И наш герой
Повеселел и был готов порой
К ее уродству отнестись терпимо.
Но кончен пир. Жена без лишних слов
Препровождает рыцаря в альков.
Душа его отчаяньем томима.
Любую смерть он рад бы предпочел,
Но как же быть? Всего превыше
Он слово дал, и зло непоправимо.
Не простыни, которые изгрыз,
Казалось, легион голодных крыс,
Не эта рвань, что прикрывала косо
Тюфяк в последней степени износа,
Его смущала: это полбеды.
Гимена неизбежные труды
В ужасном свете перед ним предстали.
Он думал: «Это мыслимо едва ли!
Мне в Риме, правда, довелось слыхать,
Что благодать на все дарует силы;
Но тут бессильны я и благодать.
Жена добра, умна - все это мило,
Но в щекотливом случае таком
Что делать с добротою и умом?»
Так добрый рыцарь сетовал. Но все ж
Прилег на край супружеского ложа
И холодность, обидную жене,
Он попытался скрыть в притворном сне.
Но, ущипнув притихшего соседа.
Старуха молвит: «Спите, милый друг?
Прелестник злой, жестокий мой супруг!
Я ваша: увенчайте же победу,
Стыдливости несмелые мольбы
Умолкли, перед чувствами слабы:
Пожните эти нежные трофеи!
Ах, скольким мукам Ты обрек, Господь,
С невинностию спорящую плоть!
Я обмираю, таю, пламенею!
Не в силах я соблазн преодолеть:
Приди, я стражду, не могу терпеть!
Смотри, ты клялся: с совестью не балуй!»
Отважный наш Робер был добрый малый,
И набожный, и честный: потому
Старуху жалко сделалось ему.
«Мадам, — он молвил, — я бы счел за счастье
На вашу страсть ответить равной страстью,
Но я не в силах». Старая в ответ:
«Кто молод и благого полон рвенья,
Тому задач невыполнимых нет,
Была бы воля, доблесть и уменье.
А при дворе какую славу вам
Стяжает подвиг этакий у дам!
Так в чем же вашей хладности причина?
Противен запах вам или морщины?
Герою ли теряться! В чем вопрос?
Глаза закройте и заткните нос».
Мессир Робер, неравнодушный к славе,
Почел за долг, сомнения оставя,
Победу одержать любой ценой:
Он принял вызов и готов на бой.
Зажмурился Робер, призвавши Бога
И молодость свою себе в подмогу —
И воля одолела естество.
«Довольно, — дама ласково сказала. —
Я вижу, что добилась своего.
Мое над вами полно торжество —
Я только этой власти и желала.
Смотрите, сын мой, я была права:
Жена и вправду в доме голова.
Признайте же законом, милый витязь, 
Мою опеку с нынешнего дня. 
Велю вам для начала — подчинитесь! 
Открыть глаза и глянуть на меня». 
Робер глядит: в каких-то незнакомых 
И освещенных с пышностью большой. 
Занявших место хижины хоромах 
Под пологом с жемчужной бахромой 
Богиня возлежит или принцесса: 
Что живопись Ванло иль Апеллеса, 
Лемуан, Пигаль, сам Фидий, наконец! 
Пред ней и кисть бессильна, и резец. 
Казалось ослепленному Роберу, 
Что, в томной неге разметав власы, 
Ему сама влюбленная Венера 
Явила сладострастные красы. 
«И я, и замок — ваши по условью, 
Прекрасные уста произнесли, 
Вы безобразьем не пренебрегли, 
И красота венчает вас любовью». 
Конечно, вам не терпится узнать, 
Какая дама рыцаря сумела 
Прибрать к рукам, а после обласкать? 
Так то была волшебница Ургела. 
В беде французских рыцарей она 
Не раз спасала в оны времена.
Блаженный век, что не смущался чудом!
Век добрых бесов, фей и домовых,
Друживших запросто с крещеным людом!
Они давали пищу пересудам
Под древним кровом замков родовых.
У очага, в одном семейном круге
Родители с детьми, соседи, слуги
Заслушивались, если за ночлег
Про духов врал прохожий человек.
Теперь в загоне демоны и феи;
В умах живут лишь здравые идеи,
А милые фантазии мертвы;
Одна рассудочность уныло чтится;
Все гонятся за истиной, увы!
Ах, есть, поверьте, толк и в небылице.