Совсем ещё недавно, месяц назад, я летел в Бангкок. Туркменами. То-есть, через Ашгабат, который мне, всё-таки, приятнее называть Ашхабадом. Сидел четыре часа в аэропорту и расстраивался, что, вот, мол, никогда раньше не бывал здесь, и сейчас, вроде как, не побывал. Так, скользнул транзитом. Сидел, пил пиво Хайнекен, читал плакаты на стенах. Выдержки из Великой Рухнамы. Про то, как надо вести себя во время землетрясений. Про то, как не надо курить и пить и почему. Сапармурат про всё написал. Ничего не упустил и всему дал оценку. И это здорово, что гордые туркмены в стройных чекменях вовремя изобрели для нас колесо, собаку алабай и ахалтекинского жеребца!
Возвращаясь обратно, теми же туркменскими авиалиниями, я смотрел на портрет Туркменбаши Великого и пил плохонький коньяк с его портретом на этикетке.
Раньше у меня была "Рухнама". Я её где-то просрал. Очень расстраивался, потому как люблю эту книгу. А вот теперь Сапармурат умер. И "Рухнама" как-то потеряла свою актуальность и живость. И мне её больше не жаль. А вот Туркменбаши, почему-то - жалко...
К чему это я? Вот, сижу на работе в столь неурочный час и думаю - а нет ли связи между этими двумя разрозненными фактами? Между высосанным мною до дна коньяком и скоропостижной кончиной Великого? Не хотелось бы...
Пожалуй, оказавшись (чем чёрт не шутит) снова в Ашг(х)абат(д)е, найду-ка я золотую статую Сапармурата и наклею-ка на неё по будийскому обычаю (надеюсь, мусульмане не будут против) кусочек золотой фольги.
Садись, Сапармурат, на своего потустороннего ахалтекинца. Скачи, Сапармурат, на свои сочные заоблачные поля и не парься. Ты всегда в моём сердце.