Каждый год, пятнадцатого июля, хоть гроза, хоть засуха, по деревне начинал плыть этот густой, сладкий, с легкой кислинкой аромат. И все знали: это Лидия Петровна ждет своего Митю.
Лидия… Ох, какая женщина была! Невысокая, сухонькая, с глазами цвета летнего неба, в которых давно поселилась тихая печаль. Жила она одна в стареньком домике под тенью огромной плакучей ивы. Руки у нее были не для тяжелой работы - тонкие, с синими прожилками вен, будто созданные для вышивания или игры на фортепиано. Но она и огород держала, и за домом следила, всё сама. А главным делом её жизни был этот пирог.
Ее Митя, единственный сын, уехал в город лет двадцать пять назад. Уехал нехорошо, со скандалом. Молодой был, горячий, кровь кипела. Мечтал о больших проспектах, о другой жизни. А Лидия, только схоронившая мужа, вцепилась в него всем своим материнским страхом. Боялась отпустить, боялась остаться одна.
Я тогда забегала к ней давление померить, а они на кухне стояли. Он - высокий, плечистый, с горящими глазами, она - маленькая, в стареньком халате, комкает в руках краешек полотенца.
- Мам, ну пойми, не могу я тут! - говорил он, не кричал, а как-то сдавленно чеканил слова. - Зачахну я в этом Заречье!
- А я? Обо мне ты подумал? - шептала она, и в голосе её дребезжали слёзы. - На кого ты меня бросаешь?
И вот тут, дорогие мои, случилось то, от чего потом всю жизнь на сердце рубец остается. В пылу, в отчаянии, она выпалила слова, которые, верно, сама же и испугалась:
- Уедешь - забудь, что у тебя мать есть! Считай, померла я для тебя!
Он побледнел, желваки заходили под щекой. Молча развернулся и ушел. Даже не обернулся. Хлопнула калитка, и всё. Тишина. Такая тишина, что, казалось, слышно, как пылинки в солнечном луче оседают на пол.
Лидия так и осталась стоять посреди кухни. Я подошла, обняла её за худенькие плечи. А она - как каменная. Только и прошептала: «Ничего, Семёновна, одумается. Он же без моего вишневого пирога жить не может. Вот на его день рождения испеку - и вернется».
Пятнадцатого июля был день рождения Мити. И она испекла.
Ох, что это был за пирог! Она вставала с первыми петухами. Тесто месила долго, с какой-то священной медлительностью, будто молитву творила. Начинки не жалела - вишня из собственного сада, крупная, тёмная, почти чёрная. Сверху - плетёночка из теста, румяная, блестящая. Когда пирог стоял в печи, дом наполнялся таким ароматом, что душа сама собой теплела.
В тот первый год она накрыла стол в саду, как всегда делала, когда Митя был маленьким. Поставила лучший сервиз, накрахмалила скатерть. Села и ждала. Ждала до самой темноты, пока холодная роса не пала на нетронутый пирог. Он не приехал.
Я зашла к ней вечером, а она сидит за пустым столом, смотрит в одну точку. Пирог на столе, целый.
- Остыл, - сказала она тихо. - Не успел… Задержался, видать, в дороге.
На следующий год всё повторилось. И через год. И через пять лет. И через десять. Деревня сначала судачила, потом привыкла. Запах вишневого пирога пятнадцатого июля стал такой же приметой нашего Заречья, как гул автолавки по средам или крик петухов на заре.
Я видела, как Лидия старела. Как морщинки у глаз становились глубже, как седина всё гуще покрывала её волосы. Руки её дрожали всё сильнее, и месить тесто ей становилось всё труднее. Но она месила. Упрямо, сцепив зубы. Это был её обет. Её надежда. Её способ сказать «прости» и «люблю» через сотни километров молчания.
- Петровна, может, хватит душу себе травить? - говорила я ей, вливая в стакан корвалол. - Ну, не приедет он. Гордый, видно, как и ты.
Она смотрела на меня своими выцветшими глазами и качала головой:
- Нет, Семёновна. Он помнит. Материнское сердце не обманешь. Он помнит запах… Однажды этот запах приведёт его домой.
Год назад, в начале июля, ей совсем поплохело. Лежала пластом, подняться не могла. Я уколы ей делала, капельницы ставила. А она всё шептала про одно:
- Семёновна, милая… Помоги мне. Пятнадцатое скоро. Я должна испечь.
- Да куда тебе печь, Лидия! Лежи, сил набирайся!
- Не наберусь я уже сил, - она посмотрела на меня так ясно, так трезво, что у меня сердце в пятки ушло. - Это будет мой последний пирог. Помоги, прошу тебя…
И я помогла. Четырнадцатого вечером я принесла ей банку с вишней. А пятнадцатого с утра мы начали. Она сидела на табуретке, закутанная в шаль, и командовала. А я была её руками. Просеивала муку, взбивала яйца, месила тесто.
- Не так, Семёновна, - шептала она. - Нежнее… Тесто живое, оно ласку любит. Душу в него вложить надо.
Я месила, а у самой слёзы в три ручья. Потому что понимала - это не просто пирог. Это прощание. Это последняя молитва матери, которую она посылает своему заблудшему сыну.
Когда пирог стоял в печке, и дом наполнился тем самым, знакомым до боли ароматом, Лидия попросила меня подвести её к окну. Мы сидели рядом, она на стуле, я на краешке кровати, и молча смотрели на дорогу.
Солнце клонилось к закату. Пирог давно остыл на столе, накрытый чистым рушником. А дорога была пуста. Не скрипнула калитка, не залаяла соседская собака. Никто не пришел.
Лидия долго молчала. Потом повернула ко мне лицо - спокойное, какое-то светлое, умиротворенное. И в глазах её больше не было той мучительной надежды. Было только тихое, глубокое, как омут, принятие.
- Знаешь, Семёновна… - сказала она едва слышно. - А вишня-то в этом году, кажется, горчит.
Это были её последние осмысленные слова. Ночью её не стало. Ушла тихо, во сне.
Пирог тот я раздала соседям на поминках. Все ели и молчали. А мне кусок в горло не лез. Он так и стоял на столе в моём медпункте, пока не зачерствел.
...В этом июле в Заречье впервые за много лет не пахло вишневым пирогом. И от этой тишины, от отсутствия этого запаха было страшнее, чем от самой громкой беды...
❤️ Ваша Валентина Семёновна.
Пост: Валентина Златковская |
|
