Жили-были муж с женой, и была у них дочка. Вот заболела жена и умерла. Погоревал-погоревал мужик, да и женился на другой. Он бы и сразу женился, да сперва погоревать полагается. Невзлюбила злая баба девочку, била её, ругала, только и думала, как бы совсем извести, погубить. Вот раз уехал отец куда-то, а мачеха и говорит девочке:

— Пойди к моей сестре, твоей тётке, попроси у неё иголку да нитку — тебе рубашку сшить.

А тётка эта была баба-яга, костяная нога. Не посмела девочка отказаться, пошла, да прежде зашла к своей родной тётке, травяной руке.

— Здравствуй, тётушка, это я!

— Здравствуй, родимая! Только тётушка — это я. Зачем пришла?

— Послала меня мачеха к своей сестре попросить иголку и нитку — хочет мне рубашку сшить.

— Хорошо, племянница, что ты прежде ко мне зашла, — говорит тётка. — Все иголки-то с нитками я у неё забрала на днях, только ты ей не говори. Уж очень много травы собрала в этот раз, а перевязывать нечем. Вот, возьми лучше лобзик, марлю, керосин, спички, верёвку, стёклышко тёмное, занавеску, скалку, мыло, булавку, слуховой аппарат, полпуда хорошей травы да мяч баскетбольный. Будет там тебя берёзка в глаза стегать — ты ей веточки лобзиком отпили; будут ворота скрипеть да хлопать, тебя удерживать — ты подлей им под пяточки керосина да подожги; будут к тебе негры приставать — ты им мячик брось; будет тебе кот глаза драть — ты ему занавеску дай; будут воздушные шарики летать — ты их булавкой проткни; будет солнечное затмение — ты на него сквозь стёклышко посмотри; будет избушка задом вертеть...

Поблагодарила девочка свою тётку и пошла, не дослушав. Очень уж ей новую рубашку хотелось поскорей получить, старую-то давно моль поела. Шла она, шла и пришла в лес. Стоит в лесу за высоким тыном избушка на курьих ножках, на бараньих рожках, а в избушке сидит баба-яга, костяная нога — холст ткёт.

— Здравствуй, тётушка!

— Здравствуй, племянница! — говорит баба-яга. — Что тебе надобно?

— Меня мачеха послала попросить у тебя иголочку и ниточку — мне рубашку сшить.

— Хорошо, племяннушка, дам тебе иголочку да ниточку, а ты садись покуда поработай!

Вот девочка села у окна, достала скалку, траву, марлю и слуховой аппарат и стала ткать. А баба-яга вышла из избушки и говорит своей работнице:

— Я сейчас спать лягу, а ты ступай, истопи баню и вымой племянницу. Да смотри, хорошенько вымой: проснусь — съем её!

Девочка услыхала эти слова — сидит ни жива ни мертва. Как ушла баба-яга, она стала просить работницу:

— Родимая моя, ты не столько дрова в печи поджигай, сколько траву, а воду решетом носи! — И подарила ей траву. А сама марлей обвязалась.

Работница баню травой топит, а баба-яга проснулась, подошла к окошку, увидела скалку да полную избу дыма и спрашивает:

— Печёшь ли ты племяннушка, печёшь ли, милая?

— Нет, тётушка, я тку, милая!

Баба-яга опять спать легла, а девочка дала коту занавеску и спрашивает:

— Котик-братик, научи, как мне убежать отсюда.

Кот говорит:

— Вон на столе лежат саженцы, бревно да ведро воды, возьми их и беги поскорее: не то баба-яга съест! Будет за тобой гнаться баба-яга — ты приложи ухо к земле. Как увидишь, что она тоже приложила ухо к земле — брось в неё три саженца. Пока она будет плутать, ты далеко убежишь. А опять услышишь погоню — брось бревно, сразу легче бежать станет. А коли опять погонится бабка — ведро воды брось: разольется широкая да глубокая река.

— Спасибо тебе, котик-братик! — говорит девочка. Поблагодарила она кота, взяла бревно, саженцы и ведро воды, да и упала. Шутка ли — столько всякого хлама с собой таскать. Бросились на неё негры — она им мячик кинула. Негры её и пропустили. Вскочила девочка и побежала. Ворота заскрипели, хотели захлопнуться — а девочка подлила им под пяточки керосина. Они её и пропустили, не стали дожидаться, пока подожжёт. Берёзка зашумела, хотела ей глаза выстегать, — девочка её лобзиком начала пилить, веточку за веточкой. Берёзка и рада бы её пропустить, да уж очень девочка выпиливанием увлеклась, пилила что было мочи. Такую красоту решила выпилить — статую негра с мячом, — что про всё на свете позабыла. Пилит и не оглядывается.

А кот тем временем сел у окна и принялся ткать. Не столько ткёт, сколько путает — тоже дыма-то нанюхался!

Проснулась баба-яга и спрашивает:

— Ткёшь ли, племяннушка, ткёшь ли, милая?

А кот ей в ответ:

— Тку, тётка, тку, милая.

Бросилась баба-яга в избушку, протёрла глаза и видит — девочки нету, а кот сидит, ткёт.

Принялась баба-яга бить да ругать работницу:

— Ах ты, старая плутовка! Ах ты, злодейка! Зачем всю траву пожгла, на завтра не оставила?

А потом и за кота принялась:

— Зачем выпустил девчонку? Почему глаза ей не выдрал? Почему лицо не поцарапал?..

А кот ей в ответ:

— Я тебе столько лет служу, ты мне косточки обглоданной не бросила, а она мне и занавеску дала, и холст ткать разрешила! Я занавеску с холстом и поцарапал!

А работница и вовсе ничего не ответила — очень уж занята была, воду решетом носила туда-сюда, туда-сюда.

Выбежала баба-яга из избушки, накинулась на негров:

— Почему девчонку не рвали, почему не кусали?..

Негры ей говорят:

— Мы тебе столько лет служим, ты нам даже теннисного мячика не бросила, а она нам баскетбольный дала!

Побежала баба-яга к воротам:

— Почему не скрипели, почему не хлопали? Зачем девчонку со двора выпустили?..

Ворота говорят:

— Мы тебе столько лет служим, ты нам и водицы под пяточки не подлила, а она нам керосина не пожалела!

Выскочила баба-яга за ворота, а берёзки-то и нету. Только мужик деревянный стоит, мяч в руке держит. Подскочила баба-яга к статуе:

— Почему девчонке глаза не выстегала?

Статуя ей отвечает:

— Я тебе столько лет служу, ты меня ниточкой не перевязала, а она из меня видишь, какую красоту выпилила!

Стала баба-яга опять ругать работницу:

— Что же ты, такая-сякая, меня не разбудила, не позвала? Почему её выпустила?..

А работница знай себе с решетом по избе бегает и молчит — дыхание бережёт.

Покричала баба-яга, пошумела, потом опять ей есть захотелось. Шутка ли — весь день таким кумаром дышать. Вспомнила тут она, что обед-то от неё убежал, села в ступу и помчалась в погоню. Пестом погоняет, помелом след заметает...

А девочка бежала-бежала, да с бревном и ведром воды умаялась и легла поспать с дороги. Долго ли, коротко ли, проснулась девочка, приложила ухо к земле и слышит: земля дрожит, трясётся — баба-яга гонится, и уж совсем близко, в двух шагах, пестом и помелом размахивает. Доскакала баба-яга, вылезла из ступы и тоже ухо к земле приложила, да не тут-то было: не трясётся уже земля.

Достала девочка тем временем саженцы, да и бросила через правое плечо, прямо в бабу-ягу. Вырос тут лес дремучий да высокий: корни у деревьев на три сажени под землю уходят, вершины облака подпирают. Стала тут баба-яга грызть да ломать лес. Вот грызёт она да ломает, а девочка стоит, да удивляется: «Совсем плохо старой после тёткиной травы, уж бобром себя вообразила!» Насмотрелась девочка на бабкины проделки, подхватила всё своё добро и дальше бежит. Бревно только бросила, как кот надоумил. Много ли, мало ли времени прошло — дошло до бабы-яги, что несъедобны саженцы. Да и облака падают, когда деревьями не подпёрты. Перестала она тогда деревья грызть. А девочка снова приложила ухо к земле и слышит: земля дрожит, трясётся — баба-яга в ступе скачет, и опять совсем близко.

Взяла девочка ведро воды и бросила через правое плечо. В тот же миг разлилась лужа — широкая-преширокая, глубокая-преглубокая! Ждала, ждала девочка, пока обещанная река будет, да так и не дождалась. А тут ещё тётка — травяная рука — выскочила и руками замахала:

— Где ж это видано, чтоб с одного ведра сразу река получилась! Ты меньше котов-то слушай, они как саженцев наедятся, ещё не такое рассказывают!

Подскочила баба-яга к луже, прыгнула — и от злости зубами заскрипела: не может через лужу перебраться, увязла её ступа. Бросила тогда она ступу, воротилась домой, собрала своих быков и погнала к луже:

— Пейте, мои быки! Выпейте всю лужу до дна!

Стали быки пить, а вода в луже не убывает. Быков-то у бабы-яги отродясь не было, да саженцев она слишком много погрызла. А саженцы те похлеще тёткиной травы оказались. Рассердилась баба-яга, прогнала быков, легла на берег, сама стала воду пить — от саженцев ещё и во рту пересохло. Пила, пила, пила, пила, до тех пор пила, пока не лопнула.

А девочка тем временем знай бежит да бежит. Вечером вернулся домой отец и спрашивает у жены:

— А где же моя дочка?

Баба говорит:

— Вон она вокруг леса бегает. К тётушке пошла — иголочку да ниточку попросить, да вот забегалась что-то, шестой круг уже.

Забеспокоился отец, хотел было идти дочку догонять, да тут она сама домой прибежала, запыхалась, отдышаться не может. Она хоть и в марле была, да целый день в избе в дыму просидеть — тоже поди не сахар.

— Где ты была, дочка? — спрашивает отец.

— Ах, батюшка! — отвечает девочка. — Меня мачеха послала к своей сестре, а сестра её — баба-яга, костяная нога. Она меня помыть хотела и съесть. Насилу я от неё убежала!

Как услыхал всё это отец, сразу понял, что дочка к тётке — травяной руке — заходила. Рассердился он тогда на тётку и выгнал её грязным помелом вон из дому, а траву всю выкинул. И стали они жить втроем с женой и дочкой, дружно да хорошо, даже помело отмыли, чтоб не такое грязное было. Только дочка так без новой рубашки и осталась. Здесь и сказке конец, а кто слушал — тому и поделом.