Это цитата сообщения Мурыч Оригинальное сообщение

Белый свет черной клеенки

КНИЖКА В ГАЗЕТЕ
Белый свет черной клеенки
Нико Пиросмани

Все в жизни имеет две стороны: добро и зло.
Вот белая корова – это символ нежности, спокойствия, любви... Белый цвет –
это цвет любви...
Черный бык – он дерется, орет – это война...
Нико Пиросмани

Духанщик ему кахетинским платил за яркую вывеску. Старое сердце стучало от счастья, когда для кутил писал он пожар помидоров и перца...
Павел Антокольский.
Нико Пиросманишвили

Он ничего не оставил о себе, кроме картин. Да и то сказать: из двух тысяч его работ сохранилось не более трехсот. Не уцелело ни одной его стенной росписи. Из вывесок, которые он писал во множестве для духанов, в трудные зимы делали печные трубы, и очевидцы рассказывали, как на этих трубах еще долго сохранялись остатки краски, а то и угадывался чей-то фантастический глаз. Не сохранилось его писем, которые он часто писал своей сестре.

И стало казаться, что этот художник жил не в нашем столетии, а в Средние века. Некоторые даже стали утверждать, что никакого Пиросмани вовсе не было. Что это мифический герой, придуманный веселыми духанщиками для рекламы своих заведений.

Но Пиросмани, к счастью, жил на этом свете. Он был на два года младше Левитана и Чехова. Почти всю жизнь прожил в Тифлисе, никогда не покидая пределов родной Грузии. Вот что вспоминают о его облике: «Лицо правильного овала освещалось большими черными глазами. Они излучали доброту и кротость. Весь его облик с бородкой и приглаженными черными волосами напоминал изображение с грузинских фресок...»

Именно таким рисуют Пиросмани грузинские дети и уличные художники, которые продают свои работы на проспекте Руставели в Тбилиси. Они зовут его «Нико», как будто речь идет о хорошем приятеле. Задержавшись у одной из картин, я услышал рядом: «Вам нравится мой Нико?..» Это было в прошлом году, когда мне посчастливилось побывать в Грузии.

Да, мне очень нравится Нико. Я с детства мечтал об альбоме Пиросмани и, попав в Тбилиси, тут же пошел по книжным магазинам. Мне казалось, что за восемь лет независимости здесь успели выпустить множество замечательных альбомов по грузинскому искусству. Велико было мое удивление, когда я узнал, что никаких изданий по искусству здесь не выходило с советских времен. После долгих поисков, расспросов и переговоров с продавцами букинистических лавок мне удалось купить альбом Пиросмани, изданный в Москве в 1986 году.
И этому, конечно, я был очень рад. Но почему-то обидно было за Нико...

Был понедельник, все музеи были закрыты, и я бродил по Тбилиси, как по одному огромному и прекрасному музею. Когда я поднялся по одной улочке в гору, мне подумалось: а где бы я мог встретить Пиросмани, окажись я
в Тифлисе сто лет назад, в 1899 году? Потом, вернувшись домой, я обнаружил по книжкам, что сто лет назад Грузию поразила сильная засуха, был неурожай. Сестра и зять уговорили тогда Пиросмани заняться торговлей мукой. Предприимчивые люди быстро делали на муке целые состояния. Пиросмани должен был перепродать несколько мешков одесской муки, купленной родственниками по дешевке. Торговля в городе не шла, тогда Нико привез муку в родное село и раздал бедным односельчанам.

С тех пор родственники обиделись на Нико и махнули на него рукой. Когда в середине 20-х годов к сестре Пиросмани приехали первые исследователи творчества художника, она даже не знала, что он давно умер – один, в холодной каморке под лестницей, забытый всеми... Это случилось в 1918 году. Революция, голод, война, неразбериха...

В кахетинском селе Бушети один старик показывал мне свой виноградник. Тихое торжество было написано на его лице. Мы шли по узкой сухой тропинке, старик иногда садился на корточки у лозы и говорил что-то ласковое по-грузински. У одной лозы он был ласков, у другой насуплен и ворчлив, около третьей он постучал своей палкой и сказал что-то ободряющее. «Зачем это вы?..» – спросил я.

– Чтобы лоза знала, что я здесь, что я живой. Я так каждый вечер хожу – где постучу, где приласкаю. Так мой отец делал и дед. Лоза любит, чтобы с ней поговорили.

Потом мы сидели на веранде и смотрели, как солнце заходит. «А вот за той горой, – сказал старик, – село Мирзаани. Там наш Нико родился, Пиросмани».

Я посмотрел на гору, подернутую синим туманом, спеленатую облаками.

– Это далеко?

– Раньше было недалеко. А сейчас далеко.

Пока я думал над этими загадочными словами, стемнело. Всего за какие-то десять минут исчезли и горы,
и небо, и виноградники, и Цинандальское шоссе. Старик пошел в дом за керосинкой, а когда он опять возник с лампой в узловатых больших руках, то я увидел его в дверном проеме будто нарисованным на черной клеенке. Таким бы его нарисовал Пиросмани.

Загадочная черная клеенка до сих пор не дает покоя искусствоведам. Как Пиросмани нашел эту гениальную технику – рисовать на клеенке, и не черным по белому, а белым по черному, не используя вовсе черной краски? Как это пришло в голову тормозному кондуктору товарных вагонов Николаю Пиросманишвили? Как ему удалось то, чего не удавалось и гораздо более образованным и виртуозным мастерам? Известно, что Пабло Пикассо в конце своей жизни, будучи богатым и знаменитым художником, признавался, что завидует судьбе грузинского художника. Один из последних рисунков Пикассо – это портрет Пиросмани.


Нико Пиросмани. Бездетный миллионер и бедная с детьми. Клеенка, масло

Той прошлогодней летней ночью я увидел, как гениален был выбор черной клеенки – только она может передать живую глубину южной ночи, до краев наполненной звуками растений, животных, воды, звезд. Пиросмани извлекал из этой глубины кувшины, бочонки с вином, воздушные шарики, грустных князей с обвислыми усами, барашков и косуль, оленей и львов, верблюдов и ослов, рыбаков, дворников, духанщиков, разбойников, детей, торговцев фруктами , поваров, медведицу с медвежатами... Пиросмани выхватывал их всех из тьмы, будто шел с фонариком.

Из темноты вдруг ясно послышалось, как прошел поезд. Я удивленно посмотрел на старика, потому что приехал на машине и не знал, что здесь, высоко в горах, есть железная дорога. «Да, это вечерний пошел. Завтра утром в Тбилиси будет...» Потом я узнал, что этим неказистым поездом –вагоны в нем чуть ли не 40-х годов – пользуются местные небогатые крестьяне, у которых нет машины, чтобы отвезти на рынок урожай. В Бушети поезду не положена остановка, но он всегда тормозит тут в условленном месте, и машинист притворно ругается на бедных кахетинцев, чтобы поторапливались с посадкой.

Так было всегда с тех пор, как эту дорогу построили в 1915 году. Пиросмани тогда уже не работал кондуктором, но он рисовал этот поезд. Одна его картина так и называется: «Кахетинский бурдючный поезд». На ней – ночь, силуэты пассажиров в желтом уюте окон, а на первом плане – громадные полные бурдюки, ожидающие погрузки. Один бурдюк затаскивают в открытую дверь. Из трубы паровоза вместе с дымом вылетают искры. Машинист сердито машет руками...

Пиросмани, покинув свое родное село еще мальчиком, всю жизнь тосковал о деревенской жизни. Это видно и по его картинам, где городских сюжетов почти нет. Говорят, что летом он покупал скошенную траву, чтобы, засыпая на ней, представлять себя дома, в деревне.

Когда незадолго до Первой мировой войны его пригласили на свое собрание художники, он, послушав их внимательно, сказал: «Вот что нужно, братья. Посередине города, чтобы всем было близко, нам нужно построить большой деревянный дом, где мы могли бы собираться; купим большой стол, большой самовар, будем пить чай, много пить, говорить о живописи...»

Художники поглядели на него как на чудака. Потом была война, потом другая, потом отходили от второй и готовились к третьей. Так и забыли все про слова Пиросмани, очень похожие на завещание. Так и нет и ни в Тбилиси, и нигде на свете большого деревянного дома, где посреди большого стола виднелся бы большой самовар с чаем, а за слегка запотевшими окнами медленно опадала бы роща.

Кстати, Пиросмани любил рисовать пальцем на запотевших стеклах и стенах трактиров. Вспоминают даже один его такой портрет – он растаял в воздухе с приходом ночи.

Нико всегда рисовал светлым по темному.