Это цитата сообщения legko Оригинальное сообщение

Теперь Она размышляла. Размышляла судорожно, с содроганием, прямо на ходу, понимая, что, вообще-то, надо было бы думать раньше, но…
Теперь Она действительно оглядывалась назад. С полным осознанием всего происшедшего, со своей вновь обретенной радостью и, оставленной где-то на задворках памяти, болью, которая теперь прорывалась в ряды длинных воспоминаний только, как фрагмент той, прошлой, неудавшейся жизни, но…
Теперь она по-настоящему ощущала легкость. Легкость собственных движений, тонкой талии, по-спортивному широких плеч, цепких рук-лап, выгнутой спины. Она была прекрасна. Она знала страшную, сладкую тайну, что нашептывал ей, раз за разом, дремлющий, и потому растерявший бдительность, мусорный город. И, если бы, ох, Господи, она когда-нибудь, ну, хоть когда-нибудь могла бы с кем-то ЭТИМ поделиться, но…
Теперь она, нерешительное с рождения, слабое существо, не знала, нужно ли оставлять все, как есть? Ей необходим был чей-то совет, помощь, но, как и в той, другой жизни, не находилось желающих эту помощь ей оказать. Она и не рассчитывала.
Но
тот день, когда Она впервые превратилась в кошку, Она помнила очень хорошо. Солнечный, пахнущий поздней черешней, последний теплый день этой осени. Тяжелые сумерки. Хроническая невыспанность. Отекшие, некрасивые ноги. Немытый пол. Возвращение с работы домой – минута в минуту, как обычно.
Вот, как начиналась эта ночь. Она сидела, попивая жидкий чай, размышляя о собственной ничтожности. На столе, прямо перед ней покоилась стопка не проверенных тетрадок. М-да, преподавая литературу в средней школе, со своим средним образованием, средними педагогическими способностями и, увы, средним уровнем интеллекта, нужно было быть готовой к тому, что однажды кто-то из учеников спросит с подвохом – «Кто такой Хорхе Луис Борхес?» а ты и не найдешься, что ответить. Ученики ее, вообще, злили. Ни сострадания, ни жалости, ни материнского участия они у нее не вызывали. Детей у нее самой не было, и эта горечь, со временем превратившаяся в тупое раздражение, застилала ей глаза все шесть часов рабочего дня. Хотя, при благоприятном стечении обстоятельств, еще можно было подумать на эту тему. В августе ей исполнилось тридцать девять! Но воспоминания, воспоминания, так не вовремя, и так предательски выныривающие на поверхность сознания, только портили все дело. Однажды она дала себе зарок: все, хватит тешить себя напрасной мыслью! И до сих пор держалась…
Она помнила окно, с уже потемневшим горизонтом, и такой волшебной, звенящей тишиной. С прохладным ароматным воздухом… Она смотрела на стопку тетрадей, мусолила остывший ужин, и вилка в ее ладони задрожала от подступивших к горлу слез. Потом, как всегда отошло, она смачно высморкалась в платок, придвинулась поближе к оконной раме и вздохнула полной грудью. Ее природная фантазия, которая раньше рисовала спокойную жизнь за огромным теплым плечом прекрасного великана, теперь унеслась далеко, в небо, путешествуя в плотных слоях атмосферы, серфингируя между сгустками кучевых облаков, возносясь к звездам, только подальше бы от этой одинокой, неряшливой кухни и своего бесконечного, нудного «эх-х-х…»
Вот так она и превратилась в кошку, завороженная придуманной заоблачной красотой, томимая жгучим желанием Нового, Острого, Спасительного. Сутулая спина причудливо выгнулась, хрустнули с непривычки позвонки, и сладкой музыкой по венам и артериям разлилось предчувствие свободы. Она поняла, что уменьшается в размерах, ощутила, как наливаются силой, хлипкие до этого, мышцы, как слух наполняется музыкой уснувших улиц, раньше такой приглушенной и скучной; как запахи, вкусные и опасные становятся острее, зовут, да что там, тянут в путь. Она почувствовала, как волнительно затрепетало что-то внутри ключичной ямки, сделала боязливый шаг в распахнутое окно. Прыжок!
У нее получилось! Так естественно, легко. Раньше она не знала, что умеет так двигаться!
Ночной двор теперь, с высоты ее кошачьего роста выглядел просто гигантским, сколько простора, свободы для поздней прогулки, о которой – о, это весьма важно – никто никогда не узнает! Она неслышно дефилировала вдоль черных, загаженных подъездов, жутковатых остовов подгнивших за прошедшую зиму машин, похороненных здесь, в звании «подснежников». Она улыбалась ночи, сначала широко, а потом все уже и злораднее и, постепенно, шаг за шагом, привыкала, срасталась со своей новой шубкой, черного цвета, в крохотных серых пятнышках по правому боку.
Через два квартала, бегло изучив окрестности, она остановилась совершить нехитрый туалет: слизать дорожную пыль, и мусор, прилепившийся к задней лапке. Затем чувство голода вдруг настойчиво застрекотало в районе желудка и Она, повинуясь потребности, теперь уже совсем не похожей на ее прежнюю ( бутерброд с утра и, если повезет, холодные макароны в обед), настороженно повела носом.
Запах! Этот был вовсе не опасным, таким славным, многообещающим, будто давно знакомым. Прежде она никогда не думала, что запах может так много рассказать о хозяине. Сейчас пахло страхом, тихой дрожью существа, постоянно ожидающего нападения. Маленького существа. Существа, стремительно двигающегося. И, уже навострившего уши!
Она поняла – существо почувствовало опасность, через пару метров оно почувствует и Ее запах. Внимательно огляделась кругом, выискивая то место, где могло быть его убежище. Перед ней в лунном свете раскинулся не знакомый двор, заросли сухого кустарника, одинокая скамейка, грубо сколоченная из липовой древесины, детские качели, чей-то раздолбанный мотоцикл, весь покрытый пятнами ржавчины, мусорный бак… Стоп! Запах стал острее, он просто-таки раздирал ноздри, подло глумился над ее нерешительностью: ну, иди, возьми меня, съешь, если сможешь, я ведь совсем близко, смотрю на тебя и покатываюсь со смеху! Она рыкнула злобно, дернула задними лапами, отталкиваясь от земли, метнулась молнией, цепляя глупую добычу-задиру! В том месте, где раньше сидела мышь, теперь только брызги песка разлетелись в разные стороны и победное « И-я-у!» разнеслось по округе.
Она была горда собой. Для приличия пару минут поиграла с полуживой крошкой, а затем вонзила в ее теплую шею свои зубы.
Это был воистину волшебный вечер! Она еще посидела в тени скамейки, переваривая ужин, ленивая, вальяжная, еще смакующая во рту этот новый, изумительный вкус, с удовольствием отрыгивая. Она была потрясена, сбита с толку, размышляя о преимуществах подобной жизни… Пробираясь по темным улицам обратно, все пыталась вспомнить, когда последний раз так чудно гуляла, без недовольных взглядов в спину, без хамства, сопровождающего каждое ее столкновение с общественным транспортом. Где-то внутри, правда, смутной тревогой, вспыхивало предположение, что все случившееся – банальный сон. Но оно тут же гасло, ибо это была самая, что ни на есть, объективная реальность. И это Ей нравилось!
Утром тело слегка побаливало, ладони были в царапинах – следствие ночной погони. Но все равно, чудесное настроение, даже какой-то нездоровый бодрячок приятно удивили. Она смотрела в лица пассажиров трамвая, и незаметно усмехалась, торжествуя от своего тайного превосходства…

Следующей ночью было холоднее. Черные тучи накануне заволокли небо, и на город обрушился кратковременный ливень, вмиг превратив его в кусок грязной, липкой, склизкой каменной плоти. Она стояла спиной к окну, вновь отгоняя воспоминания. И на глазах поочередно появлялись слезы. Она думала, пыталась трезво оценить обстановку, понять — от чего удерет, выйдя на улицу этой ночью?
От одиночества?.. Беспросветного. Ненавистного. Пугающего (ведь в молодости она даже темноты не переносила). Ощущения чудовищной несправедливости?.. Страха за потерянные годы?.. Невостребованной любви, тлеющей внутри нее крохотным угольком?.. Нелюбимой работы?.. Страшной обиды на весь свет?..
Ей стало грустно от сознания того, сколько, повисших в воздухе, вопросительных знаков она унаследовала от прошлого.
Сегодня, однако, у нее было специфическое настроение. В воздухе пахло любовью. Она уловила этот запах почти сразу, и последовала за ним, в очередной раз доверившись инстинкту. Да, любовь…
…То странное время, когда она была одержима одним единственным человеком, сейчас вспоминалось, как картинка из устаревшего кинофильма. Ей не хотелось туда возвращаться, терпеть это, с каждым днем все сильнее заметное равнодушие, заглядывать в чужие, потерянные глаза, плакать тихонько под шум включенной воды в ванной, просыпаться однажды ночью и чувствовать, как внизу живота все стало красное и липкое, кричать от боли, понимая – теперь-то все, теперь-то он уж точно уйдет от… К чему ей эти призраки?
Теперь она чувствовала, что ночь поможет ей забыть о них навсегда. Любовь – ощутимая так близко, шла ей навстречу. Она услышала ее зов: несколько повисших в воздухе над самым ухом, мужеских флюид и, обернувшись, осклабилась в темноте черному кошачьему лику.
Они сошлись подозрительно. Дотронулись друг друга осторожно, затем еще, заглянули друг другу в глаза – отпрянули, легли на траву, перекатились синхронно со спины на живот, потерлись лбами, дохнули друг на друга жаром обоюдной страсти. Затем она откинулась, приглашая его исполнить старый, как мир, обряд соития, сомкнула веки, размышляя: кто она сейчас – женщина, давно забывшая, что такое физическая любовь, или глупая кошка? Черное небо с бисеринами звезд перед ее взглядом, плавно качнулось, сдвинулось с мертвой точки, завертелось вокруг своей оси, сначала медленно, затем все быстрее, потом жесткими, раздирающими ее изнутри рывками, взорвалось, опрокинулось в темноту, где долгим эхо повис над грязными рядами гаражей ее протяжный стон удовольствия…
Они делали это долго, раза четыре — пять. Она забыла. Очнулась только, когда предрассветный ветер свистнул над ухом, взвился ввысь с криком, неизвестно откуда взявшегося, петуха. И, ковыляя обессилено, безуспешно пытаясь подавить в себе чувство голода, направилась домой.
Окно на первом этаже в ее подъезде было чуть приоткрыто, на карнизе сиротливо стоял обрезок молочного пакета, до краев наполненный рыбой. Она подошла и принялась жадно уплетать его содержимое, пытаясь вспомнить: кто же здесь живет? В окне пахло чем-то из прошлой жизни… Кофе? Молочная каша? Может быть, кефир?
Она не знала. Ей не хотелось спать. Уже не хотелось есть.
Она была абсолютно счастлива, впервые в жизни!

Кто-то из мужчин-учителей сегодня после уроков заметил, что она выглядит таинственно и молодо… Она, с замиранием сердца усмехнулась. Это значит, что раньше она выглядела простовато и старо? Да уж, весело.
Только, какая теперь разница…

Их было четверо. Лохматых. Разозленных. Жаждущих крови.
И они ее ждали. Замерзшие дворовые кошки. Заглянув в тлеющие угольки их глаз, она поняла, без драки не обойдется. Но, без особого страха, обреченно встала на месте, давая им возможность сделать первый шаг.
…Она все размышляла о прошлой ночи. Вспоминала сладкое тепло разгоряченной шерстки. Ей хотелось продолжения. Ей маниакально хотелось продолжения! Теперь она знала, чего ей не хватало всю свою несчастную жизнь в человеческой шкуре – честности. Всего лишь… Не обещаний, не долгой ( чрезмерно долгой), фальшивой прелюдии, не глупых вопросов после, не судорожных рассуждений о том, как бы тихонько и без шума все уладить – всего того, чем окружают себя люди, презренные, лицемерные, неуверенные в себе создания.
И вот теперь это… Что ж, если им хочется изгнать ее из этого двора, пускай. Она найдет окольную тропку. Но выпрыгнуть из кошачьей шкуры, вернуться в свою никчемную тетрадочную жизнь – никогда, уж лучше погибнуть прямо сейчас, с отточенным когтем в горле!
Они обступили ее, подошли неторопливо, затем кто-то легонько царапнул… Она отскочила, угрожающе изогнула спину, фыркнула. Цап! На этот раз больнее обожгло в левом боку, она почувствовала, как ярость застилает глаза, вырывается наружу сквозь раздутые ноздри … Ее визг взломал плотный покров тишины, спеленавшей двор на ночь, а они, разгоряченные, какие-то даже радостные, прыгали вокруг нее, цепляя со всех сторон. Потом вдруг, резко накинулись, подмяли под себя, растопырили когти, пытаясь вонзить в ее глаза, полные ужаса…
…Она вспомнила давнюю детскую обиду. Глупую, ребячью выходку каких-то пацанов из соседнего двора – ее загнали между старых проржавевших гаражей и обкидали комьями жидкой грязи, просто, для смеха, а потом засунули ком этой самой грязи ей в плачущий рот. Может быть, с этого все началось? ( «Мама, за что они меня так?!»)
Может быть, страх повторения той дикой сцены, еще когда-нибудь, сделал из нее ту, которая начала удирать в ночь сама от себя?..
… «Мама, за что они меня так?!»…
Она очнулась от своего ужаса, взмахнула лапами. Двое кошек слетели наземь, две остальные отпрянули, но лишь на мгновение — от неожиданности, а затем все вновь смешалось, клочья шерсти, теперь летящей во все стороны, пятна крови, клочки кожных тканей, бурые, тошнотворно пахнущие внутренности… В какой-то миг ей показалось, что она начинает понимать их язык, их эмоции и отчетливо различила страх. Еще несколько секунд потребовалась на то, чтобы понять — Когтистые сделали ноги. Только тогда она поняла, что на земле, поодаль лежит разорванный в клочья, еще теплый труп одной из нападавших.
Только тогда она попятилась, тупо глядя вслед черным, уменьшающимся вражеским силуэтам…
Теперь она поняла. Вот оно истинное мужество. И люди не знают, что это такое, потому что выходя из дома утром, абсолютно точно уверены, что вернутся туда вечером. Они окружили себя множеством защитных устройств (ремни и подушки безопасности, бронежилеты, мотоциклетные шлемы, строительные каски, кастеты, газовые баллончики, электрошокеры, охранные устройства, да мало ли еще чего), и безнадежно веруют в наивность Той, Главной с косой, Последней своей спутницы.
Сегодня они, чуть было, не встретились, но это было кстати…
Она сидела устало под бездонным черным небом, зализывая кровоточащий бок, ободранная, грязная. И мечтала о рыбе.

На уроке все сидели молча. Было слышно, как гигантская муха бестолково тычется в оконное стекло. Что-то в ее изменившихся глазах, неторопливых движениях заставляло их отказаться от заготовленных шуточек. Они ерзали под ее взглядом, выдумывали идиотские оправдания не выученному уроку, допущенной в сочинении ошибке, своему расхлябанному виду. И она понимала, это не просто перемена ее настроения. Она уже совсем не женщина. Она убежала! Встала по ту сторону окна. Взломала реальность, доказав, что субъективное способно плавно перетечь в объективное.

Теперь Она размышляла. Размышляла судорожно, с содроганием, прямо на ходу, понимая, что, вообще-то, надо было бы думать раньше, но…
Теперь Она действительно оглядывалась назад. С полным осознанием всего происшедшего, со своей вновь обретенной радостью и, оставленной где-то на задворках памяти, болью, которая теперь прорывалась в ряды длинных воспоминаний только, как осколок той, прошлой, неудавшейся жизни, но…
Теперь она по-настоящему ощущала легкость. Легкость собственных движений, тонкой талии, по-спортивному широких плеч, цепких рук-лап, выгнутой спины. Она была прекрасна. Она знала страшную, сладкую тайну, что нашептывал ей, раз за разом, дремлющий, и потому растерявший бдительность, мусорный город. И, если бы, ох, Господи, она когда-нибудь, ну, хоть когда-нибудь могла бы с кем-то ЭТИМ поделиться…

Но
она вновь оказалась на улице, и в расступившейся толпе, среди прочих кошек, заняла удобное для себя место. Теперь они слились воедино: ночь, тишина, счастье. Теперь, начиная понимать их нехитрую речь, еще не до конца, но все же, она, наконец, совершила последнее ошеломляющее открытие.
Она смотрела на них – серых, ловких, голодных, покалеченных, и понимала, что они разделяются на два вида: настоящие кошки, рожденные таковыми, появившиеся на свет из чрева матери-кошки, вскормленные ее молоком, и Люди-Кошки. Те самые, сбежавшие, как и она. Нашедшие здесь то, что ускользнуло от них в человеческой жизни, уважение, остроту бытия, сладость единения с природой, любовь…
Она подошла к ним ближе, заглянула в глаза, поманила за собой в холодный влажный осенний воздух и вдруг поняла, что забыла свое имя, год рождения, номер дома, подъезда, квартиры… Подчинилась инстинкту, а не разуму. И все пошло, как по маслу!
Сначала они поймали жирную взрослую крысу и закусили ей на славу. Затем занялись любовью прямо на заледеневшей траве газона, возле детской площадки. Потом устроили взбучку кошачьему клану из соседнего двора. А с наступлением утра, временно попрощались, отправившись каждый по своим делам.
Она суетливо бежала по дорожке мимо своего бывшего дома к тому окну, из которого доносился знакомый запах. На карнизе, там же, где и в прошлый раз, стоял обрезок молочного пакета, весь полный рыбы.
Она восторженно подскочила и стала жадно ее уплетать. Теперь название запаха уже не казалось ей давно забытым. Его звали ЛЮБОВЬ. Ею было пропитано все пространство этого светящегося окна. Он струился из под обшарпанной двери. И она впервые в жизни поняла, что кто-то бескорыстно и по-доброму о ней позаботился.
Затем, мысленно пожелав себе удачи в новой жизни, она нырнула в туман и никто из людей, никогда ее больше не видел.