...Когда же Лотман пишет, что «прежде чем искать прототипы, следует выяснить, во-первых, входило ли в художественный план писателя связывать своего героя в сознании читательской аудитории с какими-либо реальными лицами, хотел ли он, чтобы в его герое узнавали того или иного человека. Во-вторых, необходимо установить, в какой мере для данного писателя характерно исходить в своем творчестве из конкретных лиц» (27), то я недоумённо спрашиваю: «А кто же мешает сделать это?»
Будучи же после Н.Л.Бродского и В.В.Набокова третьим комментатором «Онегина», Ю.М.Лотман своими ошибочными утверждениями вызывает наибольшее раздражение, поскольку ему нельзя простить то, что можно было простить прошедшему первым по пути комментирования Бродскому. Ведь именно Лотман должен был отбросить ошибки всех предыдущих комментаторов, выбрать у них всё правильное и затем лишь выдать вполне научные и обоснованные комментарии. К сожалению этого не случилось, поскольку уже на т.н. «проблеме прототипов» Лотман полностью провалился, поддавшись в этом важном вопросе иронии и критическому взгляду В.Набокова.
Я вполне допускаю, что Лотман мог «крайне скептически» относиться к «степени достоверности» материалов, посвященных «попыткам связать героев пушкинского романа с теми или иными реально существовавшими лицами», но вот его крайний скептицизм «к самой плодотворности подобных поисков», понять не могу. «Любые крайности вредны!» - вот мой ответ Ю.М.Лотману. А то, что он полностью запутался с разделением главных героев «Онегина», как типов, построенных «по законам художественного синтеза», а «второстепенных персонажей» как прототипов реальных лиц, видно уже из его утверждения о существенном изменении «поэтики» последних «к восьмой главе». Да нет такого изменения, а есть лишь непонимание Лотманом сущности пушкинских прототипов!
Ну, что ж, поможем учёным, преподнеся им «подарок из Ростова» в виде решения проблемы всех (а не только из «Онегина») пушкинских прототипов! А для этого смотрим глазами следователя и совершенно категорически утверждаем следующее:
- Любые одушевленные (а иногда и неодушевленные) пушкинские образы, хоть главные и сложные, хоть второстепенные и простые, всегда имеют под собой какой-либо реальный исторический прототип.
- Как правило, при наличии в сложных образах нескольких исторических прототипов, только один из них является основным, а все другие представляют собой прототипы дополнительные или, как я их ещё называю, «прототипы прикрытия» основного прототипа.
- Наличие основных и сопутствующих им дополнительных исторических прототипов ни в коем случае не лишает сложные образы их типичности как таковой.
- Прототипы фольклорные и литературные также играют значительную роль в деле «прикрытия» основного исторического прототипа и их комплексное изучение может помочь разгадать основной исторический прототип.
- С появлением в жизни Пушкина новых знакомых, друзей или любимых женщин, которых он решает использовать в качестве прототипов для своих образов, ранее применённые в этих же образах прототипы могут уходить на второй план или заменяться на новые. В очень редких случаях старые и новые прототипы могут объединяться на равноправной основе.
- Наиболее трудно угадывать те исторические прототипы, которые я называю «гермафродитами», поскольку они, сменяя пол, появляются у Пушкина то в мужских, то в женских образах.
- Между пушкинскими образами существует не только особое взаимодействие, основанное на «законе парности», т.е. когда «каждой твари – по паре» (например, белке или зайцу мужского рода всегда соответствуют белка и заяц женского рода), но и связь, построенная на единстве основных исторических прототипов. Без выявления этой связи невозможно понять авторский замысел в построении тех или иных образов, а также особенности их сюжетного взаимодействия.
По поводу этой связи между образами поясню следующее. Далеко не сразу я понял, почему меня так и тянет к понятию «деление образов», если фактически происходит обратное, т.е. делятся не образы, а основной прототип между ними. В какой-то степени этот процесс можно представить себе в виде того, как скульптор от одного большого куска мягкой глины отрывает по надобности куски разной величины и лепит из них отдельные, порой совсем не похожие друг на друга, и даже разнополые фигуры. И при этом материал, из которого он их лепит (а у Пушкина - это его основной прототип), один и тот же, несмотря на различные дополнительные украшения из прототипов прикрытия.
Исследователю нужно быть внимательным к различным приметам, по которым можно установить основной прототип. К ним можно отнести: совпадающие имена и характеристики, повтор одних и тех же сюжетных коллизий, рисунки Пушкина, автобиографические переклички и т.д.
Оговорюсь, что самым спорным из вышесказанного, конечно же, является первое, весьма категоричное, правило о том, что любые пушкинские образы всегда имеют под собой реальный исторический прототип. В это, действительно, поверить трудно, тем более что речь идёт об образах, которых у Пушкина несчётное количество, и о том, что все они должны быть с прототипами всегда. Но все ли и всегда ли? – вот вопрос осторожного скептика. И такая осторожность понятна, поскольку даже через 200 лет после рождения Пушкина в его образах удалось установить не так уж и много конкретных исторических прототипов. И это грустно.
Но можно ли из-за этого опускать руки? Нельзя! Любой пушкинист-исследователь должен свято верить, что важно непрерывное движение вперёд. И поэтому главным лозунгом для него всегда должен быть: «Нет непознаваемого, хотя есть пока ещё непознанное!» И поэтому-то я и ставлю в первом правиле пушкинских прототипов самую высокую и перспективную планку, прекрасно понимая насколько трудно выявить у Пушкина все его исторические прототипы. Но к этому нужно стремиться! Тем более, что и моя-то практика показала, что если как следует взяться за какой-нибудь пушкинский образ да сильнее покопаться в нём, то до какого-нибудь исторического прототипа уж точно докопаешься!
А пока нам нужно чётко понять, что никакой тип у Пушкина не исключает наличие ещё и спрятанного в этом же образе основного прототипа. Как там у Энгельса: «каждое лицо – тип, но вместе с тем и вполне определённая личность» (28).
По этому поводу, кстати, не могу не вспомнить забавный случай, когда однажды разозлившись на знакомого Василия, я воскликнул: «Ну, Вася, ты и тип!», на что тот, встав в позу, сразу же и ответил: «Да, я тип! Но тип - однотипный!» Я рассмеялся, поскольку понял, что даже такой «тип», как Вася, и тот постарался выделить свою индивидуальность, назвав её «однотипностью». Примерно так же и у Пушкина с его прототипами, когда как бы их не было много (пусть даже «целый класс людей» и «тысячи характеров», как говорит Лотман) и как бы они в своей совокупности не придавали образу типичность, а искать один-единственный основной прототип всё равно нужно.
Отдельно хочу отметить следующие слова Т.Г.Цявловской: «Еще несколько строк из письма Раевского, посвященных Воронцовой. Они с Пушкиным называли ее, очевидно, между собой Татьяной. Почему? В образах одесской любви Пушкина и любимой его героини общего нет ничего» (29). И это при том, что Цявловская никогда не отказывалась от поиска прототипов, в связи с чем её смело можно отнести к тем исследователям, которых В.Набоков иронически назвал «выискивателями прототипов». А вот её вопрос «почему» прекрасен. Жаль только, что ответ на него Цявловская так и не получила…
Тынянов же заслуживает критики в свой адрес уже из-за того, что проявил не просто непоследовательность, а непоследовательность крайнюю – т.е. нашёл с подсказкою Плетнёва один прототип Ленского в лице Кюхельбекера, и - остановился. А ведь идя дальше и натыкаясь на другие прототипы Ленского, Тынянов, может быть, и задумался бы над их взаимным соотношением. В то же время и те, кто критиковал Тынянова, в свою очередь не показали достаточной последовательности и, как и Тынянов, не задались вопросом соотношения найденных ими прототипов. А ведь как верно говорят наши ростовские фотографы о последовательности: «Будь последователен: если ты выпил проявитель, то выпей и закрепитель!»
Не понял Юрий Тынянов и то, почему так разозлился Пушкин, увидев, как художник А.Нотбек изменил в своем рисунке для «Невского альманаха» месторасположение лодки и Петропавловской крепости относительно фигур Пушкина и Онегина, и положение нарисованной на черновике Пушкиным его собственной фигуры, и, наконец, его прически. А ведь уже только одно то, что Нотбек на своем рисунке лишил Пушкина длинных до плеч, как у Ленского, волос («Кудри чёрные до плеч»), уже могло сильно не понравиться Пушкину. Почему? Да потому, что своим рисунком Пушкин лишний раз подсказывал исследователям, что именно он и является основным прототипом Ленского! Ведь, по сути, кто такой Ленский, как не Пушкин в молодости? И совершенно верно замечал (см. выше) Н.Л.Бродский: «В образе элегического поэта Ленского много личных черт молодого Пушкина. Юношеские элегии Пушкина явственно проступают в темах и образах Ленского». А вот М.Ю.Лермонтов проявил прекрасную интуицию, связав в своём стихотворении «Смерть поэта» Пушкина именно с Ленским.
Однако то, что я сейчас говорю о Пушкине как прототипе Ленского, всё равно для многих будет и «неубедительно», и «малодоказательно». И вот тут-то как никогда и нужны основные исторические прототипы. Только зная, кто же конкретно спрятан под масками Ольги, Татьяны, Онегина и т.д., можно проникнуть в тайный подтекст романа.
Ну, что ж, начнем разбираться с Татьяны и попробуем доказать и М.Гофману, говорившему, что «пустой тратой времени остаются попытки установить реальный исторический «прототип» Татьяны», и поддерживавшему его В.Набокову, и Ю.М.Лотману с его «можно оставить без внимания рассуждения вроде: «Был ли у Татьяны Лариной реальный прототип?», и всем другим, думающим так же, что они глубоко ошибаются, а вышеприведенные мной правила использования Пушкиным прототипов верны.