Духовный перелом и мучительный вопрос «Ну и что ж?»
К концу 1870-х годов граф Лев Николаевич Толстой, признанный глава русской литературы, участник обороны Севастополя, счастливый семьянин и богатый помещик, обнаружил, что его жизнь не имеет абсолютно никакого смысла. Он достиг всего, о чем только можно было мечтать, и именно этот факт привел его на край пропасти.
В своей «Исповеди» он позже опишет этот экзистенциальный тупик с обезоруживающей честностью. Он спрашивал себя: «Ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии — 300 голов лошадей, а потом?». Он думал о славе: «Ну, хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, — ну и что ж!».
Этот вопрос «ну и что ж?» преследовал его, превращая все достижения в пыль. Он почувствовал, что то, на чём он стоял, подломилось. Жизнь остановилась. Естественным итогом этого паралича воли стала неотступная мысль о самоубийстве. «Я, счастливый человек, — писал он, — прятал от себя шнурок, опасаясь самого страшного, ... и перестал ходить с ружьём на охоту, чтобы не соблазниться слишком лёгким способом избавления себя от жизни». Он боялся жизни, но чего-то от нее еще надеялся.
В поисках ответа он бросился в религию. Но и здесь его ждало разочарование. Он начал с догматического богословия, написал «Исследование догматического богословия», где препарировал труды митрополита Макария (Булгакова). Он вел беседы с монахами, трижды (в 1877, 1881 и 1890 годах) ездил в Оптину пустынь, беседовал со знаменитым старцем Амвросием.
Чтобы добраться до первоисточников, он выучил древнегреческий и древнееврейский языки, в последнем ему помогал московский раввин Шломо Минор. Он присматривался к старообрядцам, беседовал с молоканами и штундистами, сблизился с крестьянским проповедником Василием Сютаевым.
Но чем глубже он копал, тем больше расходился с официальной церковью. Поворотным стал 1879 год. Он пришел к выводу, что церковное учение, обещающее блаженство в будущей жизни, обесценивает жизнь земную. Ему претила идея, что «жизнь, какая есть здесь, на земле, со всеми её радостями, красотами... есть жизнь не истинная, а жизнь павшая, безнадежно испорченная». Он не мог принять, что человек от рождения порочен и грешен, считая, что это «под корень подсекает все, что есть лучшего в природе человека».
Разочаровавшись, он прекратил участие в церковной жизни, последний раз причастившись в 1878 году. Этот разрыв породил его собственное учение. Он начал с «Четвероевангелия», стремясь «очистить» учение Христа от «таинственности» и дать миру «религию практическую», дающую блаженство на земле. На этой почве и родилось то, что позже назовут «толстовством».
Идеал «опрощения» и стена семейного непонимания
Новая философия требовала полной перестройки жизни. Толстой начал отказываться от удобств богатого быта, занялся физическим трудом, переоделся в простейшую одежду, стал вегетарианцем. Этот процесс получил название «опрощение». Он был готов отдать семье всё свое состояние и отказаться от прав литературной собственности.
И вот тут его искреннее стремление к нравственному усовершенствованию наткнулось на глухую стену — его собственную семью. Его жена, Софья Андреевна, на которой он женился в 1862 году, когда ей было 18, а ему 34, была его верной помощницей. В отсутствие секретаря она по многу раз переписывала набело его черновики к «Войне и миру». Она была практичной хозяйкой, матерью тринадцати детей (из которых, правда, пятеро умерли в детстве). Она была женщиной земной и не собиралась приносить свое потомство в жертву философским исканиям мужа.
Начался многолетний, изматывающий конфликт. Толстой предложил «план жизни»: отдавать часть дохода бедным и на школы, а быт семьи — пищу, одежду, обстановку — радикально упростить. Продать фортепиано, мебель, экипажи. Софья Андреевна увидела в этом прямую угрозу будущему своих детей и начала, по ее словам, «необъявленную войну».
26 января 1895 года, когда тяжело болел их младший сын Ванечка, она записала в дневнике слова, полные горечи: «А завтра в 8-м часу я стану температуру мерить Ванечке... а он будет спать. И потом пойдет воду возить, не зная даже, лучше ли ребенку... Ах, как он мало добр к нам, к семье! Только строг и равнодушен... А в биографии будут писать, что он за дворника воду возил, и никто никогда не узнает, что он за жену... ребенку своему воды не дал напиться и 5-ти минут... не посидел с больным, чтоб дать мне вздохнуть».
Этот разлад усугублялся и другими факторами. В конце 1890-х Толстой мучился ревностью к жене, подозревая ее в нежных чувствах к композитору С. И. Танееву. В 1897 году дело дошло до того, что он письменно предложил ей пять вариантов разрешения конфликта, включая развод. В 1892 году, не желая более быть собственником, Толстой подписал раздельный акт, передав всю недвижимость жене и детям, что еще больше отдалило его от управления имением.
Счастливый период, подаривший миру «Войну и мир» и «Анну Каренину», закончился. Новая, полная сомнений и семейных драм, реальность породила «Смерть Ивана Ильича», «Дьявола», «Отца Сергия» и скандальную «Крейцерову сонату».
Новый последователь, издательство «Посредник» и помощь голодающим
В этот напряженный период, в 1880-х годах, в окружении Толстого появляется человек, которому суждено было сыграть ключевую роль в его поздней жизни, — Владимир Григорьевич Чертков. Познакомившись с писателем в октябре 1883 года, Чертков быстро стал его ближайшим единомышленником, помощником и, как многие считали, самой влиятельной фигурой в окружении графа до самой его смерти.
Чертков был единственным, кто мог войти к Толстому в любое время без приглашения. Их переписка составила пять томов. В 1884 году Чертков вместе с издателем Сытиным организовал издательство «Посредник» для печати дешевых книг для народа, где публиковались морально-этические произведения. Он ввел практику редактирования текстов Толстого, на что тот неожиданно легко соглашался. Анна Дитерихс-Черткова, жена Владимира Григорьевича, также вошла в ближний круг.
Влияние Черткова было огромным. Именно он в 1885 году, находясь в Англии, занялся изданием запрещенных в России произведений: «Исповеди» и «В чём моя вера?». Но его влияние имело и оборотную сторону: Чертков активно настраивал Толстого против семьи. В июле 1885 года он в письмах прямо предлагал писателю бросить жену и детей, указывая на их неприятие его философии. Это, разумеется, подливало масла в огонь семейных конфликтов. Чертков и Софья Андреевна вступили в отчаянную борьбу за душу, а главное — за рукописи и завещание Толстого.
Пока Чертков выстраивал идеологическую чистоту «толстовства», сам Толстой пытался реализовать свои идеи на практике. Во время страшного голода 1891–1892 годов он организовывал в Рязанской губернии помощь голодающим. Это была титаническая работа: он открыл 187 столовых, в которых кормилось 10 тысяч человек, отдельные столовые для детей, раздавал дрова, семена и картофель для посева, закупал и раздавал крестьянам лошадей, которых те лишились. Его жена 3 ноября 1891 года опубликовала в «Русских ведомостях» открытое письмо с просьбой о помощи. Всего Толстыми было собрано более 200 000 рублей.
В эти же годы он пишет свой главный трактат о ненасилии — «Царство Божие внутри вас…» (1890–1893). Критик Стасов назвал ее «первой книгой XIX века». В России, разумеется, книга была запрещена цензурой и издана за рубежом, откуда нелегально хлынула в страну. Эта работа оказала огромное влияние на молодого Махатму Ганди, который состоял с Толстым в переписке.
Разрыв с Церковью и реакция общества
К концу века конфликт Толстого с государством и церковью достиг точки кипения. В 1883 году он отказался быть присяжным заседателем, мотивируя это несовместимостью с его религиозным мировоззрением. В 1885 году в России был зафиксирован первый случай отказа от военной службы по толстовским убеждениям.
Но последней каплей стал роман «Воскресение», опубликованный в 1899 году. В нем Толстой подверг критике судебную практику и высший свет, а главное — изобразил духовенство и богослужение как механическое, обмирщенное действо. В холодном и циничном персонаже Топорове многие увидели карикатуру на всесильного обер-прокурора Святейшего синода Константина Победоносцева.
Терпение Синода лопнуло. В феврале 1901 года, при активном участии митрополита Антония (Вадковского), было принято решение о публичном осуждении писателя. 24 февраля 1901 года в «Церковных ведомостях» было опубликовано «Определение святейшего синода... о графе Льве Толстом».
Документ констатировал, что писатель, «русский по рождению, православный по крещению», «в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его», «отрёкся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви православной». Синод перечислял его «грехи»: отвергает «личного живаго Бога», «Господа Иисуса Христа — Богочеловека», «не признаёт загробной жизни и мздовоздаяния», «отвергает все таинства» и «подверг глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию». Вывод был суров: «Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».
Богословы позже уточняли, что это не было анафемой (проклятием), а лишь констатацией факта, что Толстой сам отторг себя от Церкви. Но обществом это было воспринято именно как отлучение. Реакция была бурной. В адрес Толстого пошли тысячи писем и телеграмм поддержки. Но был и другой поток — письма с угрозами и бранью.
Сам Толстой в «Ответе синоду» подтвердил свой разрыв с церковью: «То, что я отрёкся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрёкся я от неё не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему».
Он боялся только одного. 22 января 1909 года он записал в дневнике: «Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я „покаялся“ перед смертью. И потому заявляю... что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью, я так же не могу, как не могу... говорить похабные слова... и потому всё, что будут говорить о моем предсмертном покаянии... — ложь».
Последнее путешествие, станция Астапово и «зеленая палочка»
«Положение моё в доме становится, стало невыносимым». Эти слова Лев Толстой написал жене в прощальном письме в ночь на 28 октября (10 ноября) 1910 года. «Я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни».
В ту ночь 82-летний старик в сопровождении лишь своего врача Д. П. Маковицкого тайно покинул Ясную Поляну. У него не было четкого плана. Он добрался до станции Щёкино, доехал до Козельска, нанял ямщика и направился в Оптину пустынь. Но в скит к старцам, к которым он так стремился в годы кризиса, он не пошел — по одной из версий, сказал, что не может, так как отлучен.
На следующий день он отправился в Шамординский монастырь, где жила его сестра Мария, туда же тайно приехала и дочь Александра. Решили ехать на юг, в Новочеркасск, к племяннице, там получить загранпаспорта и отправиться в Болгарию или на Кавказ.
31 октября они сели в поезд № 12. В пути Толстой почувствовал себя плохо, простуда переросла в крупозное воспаление лёгких. Его пришлось срочно ссадить на первой же большой станции. Это была станция Астапово Рязанской губернии.
Маленький домик начальника станции Ивана Озолина на неделю стал центром внимания всего мира. Шестеро врачей пытались спасти писателя, но он отказывался от активного лечения. «Бог всё устроит», — говорил он. Началась трагическая осада. К станции съехались все: дети, последователи во главе с Чертковым, журналисты, жандармы. Примчалась и Софья Андреевна, но Чертков и часть детей не пускали ее к мужу, боясь, что ее появление вызовет у него губительный стресс.
Синод и правительство тоже были в панике. Было созвано экстренное заседание: что делать, если он умрет? Из Оптиной пустыни спешно выехал старец Варсонофий, у него были запасные Святые Дары и инструкция: если Толстой шепотом скажет одно слово «каюсь», причастить его. Но окружение Черткова не допустило старца к умирающему, опасаясь того самого «предсмертного покаяния», которого так боялся сам Толстой.
7 (20) ноября 1910 года Лев Николаевич скончался. Его последними осмысленными словами, сказанными сыну Сергею, были: «Серёжа… истину… я люблю много, я люблю всех…».
10 (23) ноября его хоронили в Ясной Поляне. Это были первые в России публичные похороны знаменитого человека, прошедшие не по православному обряду. Тысячи людей — крестьяне, студенты, поклонники — собрались, чтобы проводить его. Гроб несли от станции до усадьбы с тихим пением. Николай II в резолюции написал: «Душевно сожалею о кончине великого писателя... Господь Бог да будет ему милосердный судья».
Но народ отреагировал иначе. В Москве и Петербурге в знак траура остановились заводы и фабрики, прошли студенческие демонстрации. Толстого похоронили в лесу, на краю оврага, в том самом месте, где, по преданию, его брат в детстве зарыл «зелёную палочку», хранившую секрет всеобщего счастья.
Когда гроб опускали в могилу, вся толпа, тысячи людей, благоговейно опустилась на колени. Стоять остался только один человек — приставленный следить за порядком офицер полиции. Из толпы ему немедленно закричали: «Полиция, на колени!». И офицер покорно опустился на колени вместе со всем народом.