Повелители разума, рабы привычки: Странные ритуалы, диеты и одержимости

Принято считать, что для глубоких размышлений о фундаментальных вопросах бытия – Что реально? Как мы познаем мир? Какова природа человека? Что есть добро? – требуется особый склад ума, возможно, несколько отличающийся от обыденного. Неудивительно, что философов часто воспринимают как людей эксцентричных, чудаковатых, живущих в своем мире идей. И это представление не лишено оснований. История философии полна примеров великих мыслителей, чье поведение, привычки и даже одержимости выходили далеко за рамки общепринятых норм. От строгого распорядка дня до необычных диет и рабочих ритуалов – эти гении со странностями доказывают, что путь к мудрости может быть весьма причудливым.

Ярчайшим примером философа, чья жизнь была подчинена железной дисциплине и строжайшему распорядку, был Иммануил Кант (1724–1804), гигант немецкой классической философии, автор "Критики чистого разума". Этот великий мыслитель, перевернувший представления о познании и морали, провел почти всю свою жизнь в родном Кёнигсберге (ныне Калининград), ведя на удивление размеренный и предсказуемый образ жизни. Особенно знаменитым стал его неизменный дневной распорядок, который он установил около 1783 года, после покупки собственного дома, и неукоснительно соблюдал до самой смерти. Кант был известен своей ипохондрией и верой в то, что строгий режим – залог здоровья и ясности ума. Его день был расписан буквально по минутам. Подъем – ровно в пять утра (или даже чуть раньше) под окрик верного слуги Мартина Лампе. Затем – чашка слабого чая и ровно одна выкуренная трубка. После этого Кант готовился к лекциям или работал над своими рукописями до семи утра, когда начинались его университетские занятия. Лекции продолжались до одиннадцати. Затем снова работа над текстами до обеда, который всегда начинался ровно в час дня и часто проходил в компании друзей, превращаясь в оживленную беседу. Но самой легендарной частью кантовского распорядка была его послеобеденная прогулка. Ровно в половине четвертого (по другим данным – в половине пятого), в любую погоду, Кант выходил из дома и совершал свой знаменитый часовой моцион по одному и тому же маршруту. Говорят, жители Кёнигсберга могли сверять по нему часы – настолько пунктуален был философ. Этот маршрут позже даже получил название "Философская тропа" (Philosophengang). После прогулки Кант мог провести некоторое время в общении с друзьями, а затем возвращался домой, где читал и работал до десяти часов вечера, после чего неукоснительно отправлялся спать. Этот почти механический распорядок дня, возможно, отражал стремление самого Канта внести ясность, порядок и структуру не только в философию, но и в собственную жизнь, подчинив ее диктату разума и воли.

Совершенно иную картину представляла собой жизнь другого немецкого философа, чьи идеи изменили мир, – Карла Маркса (1818–1883), автора "Капитала" и "Коммунистического манифеста". Если Кант был образцом порядка и предсказуемости, то личная жизнь Маркса была полна хаоса, неустроенности и постоянной борьбы. Отчасти это было связано с его радикальными политическими взглядами, из-за которых его и его семью неоднократно высылали из разных стран (Франции, Бельгии, Пруссии), и он большую часть жизни провел в эмиграции в Лондоне, часто испытывая крайнюю нужду. Отчасти же хаос был порожден его собственным характером и рабочими привычками. Маркс был способен на невероятную интеллектуальную концентрацию и титанический труд, но работал он неровно, импульсивно. За периодами лихорадочной продуктивности часто следовали приступы изнеможения, болезни (он страдал от фурункулеза, проблем с печенью и ревматизма), длительные перерывы в работе и сорванные сроки сдачи рукописей издателям. Он часто начинал одну работу, затем бросал ее на полпути, увлекшись новой идеей, оставляя после себя множество незаконченных текстов. Этот внутренний хаос находил отражение и в его методе генерации идей. Работая над своими философскими и экономическими трудами, Маркс, по воспоминаниям очевидцев, не мог сидеть на месте. Записав какую-то мысль на бумагу, он вскакивал и начинал лихорадочно расхаживать взад-вперед по комнате или вокруг рабочего стола, обдумывая идею. Когда его осеняла новая мысль, он быстро садился, записывал ее и снова начинал свою неутомимую ходьбу. Этот процесс повторялся снова и снова. Неудивительно, что после долгих часов такой напряженной умственной и физической работы Маркс часто буквально падал от изнеможения. Его рабочий кабинет был завален книгами и бумагами, а сам он, поглощенный своими идеями, мало обращал внимания на бытовые мелочи. Эта бурная, неупорядоченная манера работы, возможно, была отражением революционного и диалектического характера его мышления, постоянно находящегося в движении и борьбе противоречий.

Казалось бы, еще один столп немецкого идеализма, Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770–1831), автор "Феноменологии духа" и создатель сложнейшей диалектической системы, должен был быть образцом академической солидности. И действительно, его жизнь, по сравнению с Марксом или Ницше, была относительно спокойной и благополучной. За исключением смерти матери в юности, его детство было спокойным и наполненным чтением. Он получил хорошее образование в Тюбингенской богословской семинарии (где учился вместе с Гельдерлином и Шеллингом), работал домашним учителем, затем редактором газеты, директором гимназии и, наконец, профессором в Гейдельбергском и Берлинском университетах, достигнув вершины академической карьеры и славы. У него была успешная семейная жизнь. Однако и у этого, казалось бы, самого "нормального" из великих философов были свои интересные причуды, касавшиеся его внешнего вида во время работы. Гегель имел обыкновение, работая у себя дома в кабинете, надевать свой ночной халат поверх дневной одежды и водружать на голову большой черный берет. В таком виде он и принимал посетителей, если те заставали его за работой. Сохранился рассказ его друга Эдуарда Ганса, который, зайдя однажды к Гегелю без предупреждения, обнаружил философа в его кабинете, роющимся в горе неразобранных бумаг, облаченным в халат поверх сюртука и в неизменном берете. Этот несколько странный домашний наряд Гегеля даже был запечатлен на литографии художника Юлиуса Л. Зебберса, изобразившего философа в его кабинете. Говорят, Гегелю очень не понравился этот портрет. Его жена Мария фон Тухер с иронией заметила, что картина не понравилась ему именно потому, что слишком точно передавала его облик. Эта маленькая деталь – приверженность к своему рабочему "костюму" – добавляет человеческий штрих к образу великого и сложного мыслителя, напоминая, что даже самые глубокие умы могут иметь свои безобидные странности и привычки.

Если Гегель находил вдохновение в домашнем халате, то для французского философа и писателя эпохи Просвещения Вольтера (Франсуа-Мари Аруэ, 1694–1778) главным топливом для его неутомимого ума и острого пера был кофе. Вольтер, прославившийся своей сатирой, критикой церкви и абсолютизма, защитой разума и свободы слова, был поистине одержим этим напитком. По разным свидетельствам, он выпивал от 20 до 40 (а по некоторым данным, и до 50-70!) чашек кофе в день. Он наслаждался кофе дома, во время работы над своими многочисленными произведениями (трагедиями, поэмами, философскими повестями, историческими трудами, памфлетами), и в парижских кафе, особенно в знаменитом Кафе де Прокоп, где собирались просветители и литераторы. Вольтер был настоящим кофейным гурманом и не жалел денег на импортные, роскошные сорта кофе для личного употребления. Его страсть к кофе была настолько сильна, что он полностью игнорировал советы своего врача, Теодора Троншена, который настоятельно рекомендовал ему отказаться от чрезмерного употребления этого напитка, считая его вредным для здоровья. Вольтеру часто приписывают знаменитую остроту в ответ на предупреждение, что кофе – это медленный яд: "Возможно, и яд, только очень медленный, ведь я пью его уже восемьдесят (или шестьдесят пять, или пятьдесят) лет, и до сих пор жив". Хотя эта цитата прекрасно отражает вольтеровский дух, современные исследователи ставят под сомнение ее принадлежность Вольтеру. Вероятнее всего, ее автором был другой французский просветитель, Бернар Ле Бовье де Фонтенель, который прожил почти 100 лет (в то время как Вольтер умер в 83 года) и действительно мог похвастаться долголетием, несмотря на любовь к кофе. Тем не менее, легенда о Вольтере и его кофейной одержимости прочно вошла в историю, став символом неутомимой энергии и интеллектуальной бодрости эпохи Просвещения.

Не менее специфические отношения с едой, а точнее, с фруктами, были у другого великого мыслителя – Фридриха Ницше (1844–1900). Этот немецкий философ, известный своей радикальной критикой традиционной морали, религии и философии, создатель концепций "воли к власти", "сверхчеловека" и "вечного возвращения", был человеком трагической судьбы. Блестящий филолог, ставший профессором классической филологии в Базельском университете в рекордно молодом возрасте 24 лет, Ницше на протяжении почти всей своей взрослой жизни страдал от целого букета тяжелых хронических заболеваний. Его мучили сильнейшие мигрени, проблемы со зрением, упорная рвота и болезненное расстройство пищеварения. В поисках облегчения своих страданий Ницше перепробовал множество лекарств и различных диет. Он стал вегетарианцем, экспериментировал с разными продуктами, пытаясь найти то, что поможет его больному организму. Одной из его настоящих одержимостей стали фрукты. По свидетельству хозяйки гостиницы "Альпенрозе", где Ницше останавливался на длительное время в 1884 году, его дневной рацион был весьма своеобразным: на завтрак – бифштекс, а в течение всего остального дня – только фрукты. Он покупал их в огромных количествах у местных итальянских торговцев, а также получал целые корзины фруктов, присылаемые ему друзьями. Причем речь шла не о паре яблок или грозди винограда. Ницше поглощал фрукты в поистине гомерических масштабах! Сообщается, что он мог съесть почти три килограмма фруктов за один день. По иронии судьбы, весьма вероятно, что именно эта фруктовая диета, богатая кислотами и сахарами, не только не помогала, но и усугубляла его проблемы с пищеварением. Эта странная гастрономическая одержимость Ницше, возможно, была отчаянной и ошибочной попыткой найти физическое облегчение на фоне его изнурительных болезней и напряженной интеллектуальной работы, погружавшей его в бездны философских размышлений на грани безумия (которое и постигло его в последние годы жизни).

Призраки прошлого и тени будущего: Экзистенциальные страхи и проклятия

Философы, как никто другой, склонны размышлять о фундаментальных вопросах бытия: о смысле жизни, свободе воли, неизбежности смерти, природе страха и отчаяния. Неудивительно, что у некоторых из них эти экзистенциальные размышления принимали форму личных, глубоко переживаемых страхов, навязчивых идей или даже веры в родовые проклятия, которые накладывали отпечаток на всю их жизнь и творчество.

Альбер Камю (1913–1960), французский писатель и философ, лауреат Нобелевской премии по литературе 1957 года, был одной из ключевых фигур экзистенциализма. В своих произведениях ("Посторонний", "Чума", "Миф о Сизифе", "Бунтующий человек") он исследовал темы абсурдности человеческого существования, бунта против бессмысленности мира, свободы выбора и ответственности перед лицом смерти. При этом личная жизнь Камю была отмечена постоянным, почти навязчивым страхом ранней смерти. Этот страх, возможно, коренился в его непростом детстве. Он вырос в бедности в Алжире, в доме без водопровода и электричества, под властью суровой бабушки, державшей семью в ежовых рукавицах с помощью бычьего кнута. В возрасте 17 лет Камю едва не умер от туберкулеза, что заставило его на год прервать учебу. Хотя он сумел победить болезнь, получить образование благодаря стипендии, рано добиться литературного успеха и даже участвовать во французском Сопротивлении во время Второй мировой войны, ощущение хрупкости жизни и близости смерти никогда не покидало его. Он как-то сказал своей подруге, что "чувствует зло, разлитое в воздухе". Этот страх породил у Камю своеобразную одержимость темой смерти. Он постоянно носил в кармане копию предсмертной записки друга Льва Троцкого, а одну из своих американских подруг просил присылать ему экземпляры журнала "Ежемесячник Бальзамировщика" ("Embalmer's Monthly"). Пронизанный пессимизмом и подстегиваемый страхом, Камю был одержим идеей успеть завершить свои главные произведения до того, как его настигнет смерть. Даже присуждение Нобелевской премии он воспринял скорее как дурное предзнаменование, считая, что эта награда ставит точку в карьере писателя. Давление, которое он испытывал, стремясь завершить свой главный труд (незаконченный роман "Первый человек"), преследовало его до самого конца. По злой иронии судьбы, его страхи оправдались. 4 января 1960 года Альбер Камю погиб в автомобильной катастрофе в возрасте всего 46 лет, на пике своей славы. Так, человек, глубоко размышлявший об абсурдности смерти, сам стал ее нелепой жертвой.

Еще более мистический и фатальный характер носила одержимость другого великого философа, считающегося отцом экзистенциализма, – датчанина Сёрена Кьеркегора (1813–1855). В центре его философии стояли проблемы индивидуального существования, веры, выбора, страха, отчаяния и "прыжка веры" перед лицом абсурдности мира. Личная жизнь Кьеркегора была отмечена глубокой меланхолией и верой в родовое проклятие. К тому времени, как ему исполнилось 25 лет, он уже потерял пятерых из своих шести братьев и сестер, а также обоих родителей. За несколько лет до этого его отец, богатый и некогда благочестивый торговец, в момент отчаяния признался сыну в страшном грехе своей юности: будучи бедным пастушком, он однажды в сердцах проклял Бога. Отец был убежден, что за это богохульство на всю их семью пало Божье проклятие, и ему суждено пережить всех своих детей. Сёрен Кьеркегор, с его обостренной религиозностью и склонностью к самоанализу, полностью воспринял вывод отца об их семейной "злой судьбе" и идею о том, что ему самому суждена ранняя смерть. Это знание стало одним из главных стимулов его невероятной писательской продуктивности. Ощущая себя под дамокловым мечом проклятия, он спешил высказать все свои идеи, опубликовать как можно больше работ до того, как его настигнет преждевременный конец. Когда его отец умер в 1838 году, а Сёрен был еще жив и здоров, это не поколебало его веры в проклятие. Он продолжал считать, что Бог лишь отсрочил неизбежное. Одно из своих ранних произведений, написанное вскоре после смерти отца, он предварил многозначительной цитатой из "Короля Лира" Шекспира, часть которой гласит: "Вина должна тяготеть над всей семьей, Божья кара должна быть на ней; ей суждено было исчезнуть, истребленной могучей рукой Бога, стертой, как неудачная попытка". Как и в случае с Камю, мрачные предчувствия Кьеркегора сбылись. Он умер в Копенгагене в 1855 году в возрасте всего 42 лет после непродолжительной болезни (возможно, связанной с последствиями падения или туберкулезом позвоночника). Его жизнь и философия стали трагическим примером того, как глубоко укоренившееся чувство вины, страх перед судьбой и экзистенциальная тревога могут определять путь человека и его творчество.

Лабиринты сознания: Причудливые привязанности и необъяснимые фобии

Человеческое сознание – это сложный лабиринт, где разум и логика соседствуют с иррациональными страхами, необъяснимыми влечениями и странными привязанностями. Даже у величайших умов, прославившихся своей рациональностью или глубиной анализа, могли быть свои "скелеты в шкафу" – необычные фобии или пристрастия, которые резко контрастировали с их философскими построениями, но добавляли неповторимые штрихи к их портретам.

Рене Декарт (1596–1650), "отец современной философии", заложивший основы рационализма своим знаменитым "Cogito ergo sum" ("Мыслю, следовательно, существую"), был человеком, стремившимся построить всю систему знания на незыблемом фундаменте разума. Он поддерживал интеллектуальную переписку с коронованными особами и аристократками (королевой Швеции Кристиной, принцессой Елизаветой Богемской). Однако в личной жизни этот великий рационалист был не чужд весьма специфических влечений. Декарт никогда не был женат. У него был лишь один ребенок – внебрачная дочь Франсина от служанки Хелены Янс ван дер Стром (девочка умерла в возрасте пяти лет, что стало большим горем для философа). Но самой пикантной деталью его личной жизни, о которой он сам поведал в письме к королеве Кристине, была его необъяснимая страсть к косоглазым женщинам, которая преследовала его до ранней юности. Декарт объяснял это явление с точки зрения своей психофизиологической теории. Он вспоминал, что в детстве был влюблен в девочку своего возраста, у которой было легкое косоглазие. "Впечатление, которое производилось в моем мозгу, когда я смотрел на ее блуждающие глаза, – писал Декарт, – так сильно соединилось с тем, что также происходило, когда меня волновала страсть любви, что долгое время после этого, видя косоглазых женщин, я чувствовал себя более склонным любить их, чем других, просто потому, что у них был этот недостаток; и я не знал, что причина была именно в этом". Философ пришел к выводу, что эта первая влюбленность оставила "отпечаток" в его мозгу, и его влечение было не результатом разумного выбора, а скорее подсознательной ассоциацией. Верный своим рационалистическим принципам, Декарт утверждал, что, осознав иррациональную природу этого влечения, он усилием воли избавился от него. Эта история – любопытный пример того, как даже великий рационалист пытался применить философский анализ к самым интимным и иррациональным уголкам своей души.

Совершенно иную природу имела странная фобия другого знаменитого философа XX века – Жан-Поля Сартра (1905–1980). Этот лидер экзистенциализма, проповедовавший абсолютную свободу и ответственность человека, "обреченного быть свободным", сам был рабом иррационального страха перед... ракообразными. Да, Сартр, интеллектуал, политический активист, защитник Маркса, Кастро и Че Гевары, человек, демонстративно отказавшийся от Нобелевской премии по литературе в 1964 году (считая, что институты вроде Нобелевского комитета лишь ухудшают положение человека), панически боялся крабов, омаров, лангустов и прочих морских созданий с клешнями и панцирями. Этот страх, по его собственному признанию, возник у него в детстве, когда он увидел картину, изображавшую клешню, поднимающуюся из океана и пытающуюся схватить человека. Этот образ так глубоко врезался в его подсознание, что преследовал его всю жизнь. Его многолетняя спутница Симона де Бовуар вспоминала, как однажды на Ривьере Сартр испытал приступ паники, зайдя в воду: ему показалось, что гигантский осьминог (хотя это и не ракообразное, но страх распространялся и на других морских гадов) поднимется из темных глубин и утащит его на дно. В другой раз, после употребления мескалина (изменяющего сознание вещества) в ходе психологического эксперимента, Сартра несколько дней преследовали галлюцинации в виде омаров, которые следовали за ним повсюду. Эта навязчивая фобия нашла отражение и в его литературном творчестве: образы крабов, омаров и других отталкивающих морских существ появляются в таких его произведениях, как пьеса "Затворники Альтоны", рассказ "Эрострат" и роман "Тошнота", символизируя, вероятно, липкость, вязкость бытия, абсурдность или угрозу свободе. Этот резкий контраст между философией радикальной свободы и личной иррациональной фобией делает образ Сартра еще более сложным и противоречивым.

Наконец, история Артура Шопенгауэра (1788–1860), главного певца мирового пессимизма в философии, автора трактата "Мир как воля и представление", иллюстрирует, как философские взгляды могут влиять на личные привязанности. Жизнь Шопенгауэра была отмечена чувством бездомности и отчуждения. Хотя его семья была состоятельной, он с детства ощущал себя скитальцем. Ему было всего пять лет, когда его семья была вынуждена покинуть родной Данциг (Гданьск) после его аннексии Пруссией. Ни один город впоследствии не стал для него настоящим домом. Отношения с людьми у него также складывались непросто. Потеря отца в юности, сложный и конфликтный характер отношений с матерью, писательницей Иоганной ШопенгаUER, – все это, вероятно, способствовало формированию его мизантропического и пессимистического мировоззрения. Он считал, что миром правит слепая, иррациональная Воля, обрекающая все живое на бесконечные страдания и погоню за недостижимым счастьем. Человеческие отношения казались ему полными эгоизма, лжи и разочарований. В этой атмосфере пессимизма и отчуждения от людей Шопенгауэр нашел утешение и постоянство в общении с животными, а именно – с пуделями. Начиная со студенческих лет и до самой смерти, он постоянно держал при себе пуделей. Причем у всех его собак, сменявших друг друга на протяжении десятилетий, было одно и то же имя – Атма (иногда с вариациями – Атман) и одно и то же прозвище – Бутц. Эта странная привычка называть всех своих питомцев одинаково не была проявлением безразличия. Напротив, Шопенгауэр вкладывал в это глубокий философский смысл. Слово "Атма" (или Атман) – ключевое понятие индийской философии (особенно Упанишад и Веданты, которыми Шопенгауэр глубоко интересовался), означающее "мировую душу", "высшее Я", трансцендентное и неизменное духовное начало Вселенной. Называя каждого своего пуделя Атма, Шопенгауэр, вероятно, видел в нем не просто индивидуальное животное со своим характером, а воплощение вечной и неизменной идеи "пуделя", выражение той самой мировой Воли в ее конкретной форме. В отличие от людей, подверженных переменам, обману и разочарованиям, каждый новый пудель Атма был для него проявлением одной и той же сущности, символом постоянства и верности в вечно страдающем и меняющемся мире. Эта трогательная и эксцентричная привязанность к пуделям стала неотъемлемой частью образа великого пессимиста, нашедшего в собачьей преданности то, чего не мог найти в людях.