Давно хотела что-нибудь почитать об Утесове. Конечно, у меня есть его книга "Спасибо, сердце!". Полная горечи, иронии и юмора. Но ностальгически хотелось почитать именно чьи-то воспоминания о нем.. И вот - я нашла. Перетащила сюда. Очень рада.
Жалею вот  о чем. Ведь во время войны он очень много ездил со своим оркестром  по фронтам.Был невероятно популярен. И об этом нигде не пишут.. Ему очень долго не давали никаких  наград, в то время как на артистов сыпались ордена. И он очень долго  выходя на сцену, произносил - ВЫСТУПАЕТ ЗАСЛУЖЕННЫЙ ОРДЕНОПРОСЕЦ ЛЕОНИД УТЕСОВ!

ЛЕОНИД УСАЧ О ЛЕОНИДЕ УТЕСОВЕ


;Для меня очень трудно словами - просто и не заумно - высказать, что такое для меня Утесов и его песни. "Его песни" разумеется не в смысле того, что написаны им слова и музыка, а потому, что он спел их так, что навсегда теперь они, в любом исполнении (или, как говорится, "вашу любимую песню _испортит_ Гарик _Сука_чев":) - песни Утесова. И никакие вонючие проекты вроде "Песен о главном"-1, 2, 3 и сколько их там еще ожидается в будущем, никакая подвизгиваюшая и коверкающая русский язык попсятина - никогда не заслонят нашего великого певца и артиста. 
Пока в подлунном мире жив будет хоть один _советский_ человек :)

---

Я не случайно подчеркнул _советский_. Бытовало - а сейчас особенно расцвело - гаденькое мнение, что якобы Леонид Осипович ( да и Марк Наумович Бернес ) тем и замечателен, тем и интересен, что являлся выдающимся _еврейским_ исполнителем, а все его творчество - это памятник великой _еврейской_ культуры, которая жила и выжила вопреки "коммунистическому прессингу". Это, товарищи, типичный национализьм. И Утесов, и Бернес, и многие сотни и тысячи советских людей еврейской национальности, все они объективно строили храм культуры отнюдь не еврейской, и даже не русской, но советской (Ах, до чего ж приятно снова и снова печатать это слово, назло врагам. Пускай их почаще выворачивает наизнанку... :) Ошибкой было бы думать, что, не будь Советского Союза, популярность Леонида Осиповича была бы столь же заслуженной и грандиозной. Перепевал бы он в кафе-шантанах темы западных поделок, пошлил бы и выламывался ради заработка. Ну и что ? 
Его манера, его песни в нашей стране оставались в рамках так называемого легкого, "общечеловеческого" (и это слово, как и "демократия", как и "патриотизм", замарали своими липкими ложноручками и ложноязычками правозащитнички, заляпали потеками гнусной своей лжи и прочих выделений - так что с трудом теперь их употребляешь в изначальном, честном смысле) жанра. Однако все его творчество неотъемлемо слито с некоей сверхзадачей, с нашим советским образом жизни и мышления, это те девять десятых айсберга, которые скрыты под водой, но удерживают его на поверхности, на плаву... 
И еще несколько слов от себя - субъективно. Такое теплое чувство охватывает при первых звуках его жирного, хриплого голоса, так сердце и душу щемит. Тут и ностальгия по прежней невозвратной жизни, тут слышится что-то такое родное, с малых лет вошедшее в память. Еврейскость - да ради бога ! Хоть горшком обзовите, но именно такие люди стояли у "колыбели" нашей великой советской культуры, которая не обтесывала артистов разных народов под одну мерку (чем сейчас с идиотическим упорстовом занимается зарвавшаяся в своей безнаказанности Америка), а принимала благодарно все лучшее от лучших своих сыновей - армянских, русских, еврейских...

УТЕСОВ - РАССКАЗЧИК

Мало кто из поклонников Леонида Осиповича Утесова, знает, что он был, пожалуй, самым ярким в плеяде российских рассказчиков двадцатого века. Ещё в двадцатых годах этого века, будучи совсем молодым артистом выступая в оперетте, варьете, ночных кабаре, где пел, танцевал, играл миниатюры, он ещё и очень успешно исполнял юмористические рассказы. 

А ведь многие артисты эстрады отказались от этого, ушли в другие жанры. От чего бы? Да оттого, что очень трудно собрать внимание публики и заставить её смеяться, если она сидит за столиками, пьёт и закусывает, а иногда просто разговаривает во весь голос. Нужно сделать какое-то чудо, чтоб оторвать зрителя от вкусной еды, крепкого кофе, горячительных напитков, личных разговоров и т. п. Певец, танцор, фокусник или мим могут выступать, не требуя отклика зрительного зала на каждое слово, жест, интонацию, мимику. А рассказчику необходимо чувствовать нутром отклик публики. Видеть, как, глянув на сцену, зритель отодвигает чашечку с кофе, бесшумно кладет чайную ложечку, как явно остывает нетронутый бифштекс, как официанты, открывая бутылки, делают это бесшумно, как зритель, приложив палец к губам, просит говорить шепотом или не говорить вовсе. 

В подобных, прямо говоря, невероятных ресторанно – питейных условиях Утёсов имел грандиозный, успех. Достаточно было на афише написать: "Сегодня Леня Утёсов расскажет кое-что смешное" и зал был полон, не оставалось ни одного свободного места. 

Возникает естественный вопрос, так в чём же тут дело, в чём секрет такого успеха в таком совсем не ударном, не массовом, тихом жанре? Ответ безумно прост: Утёсов блестяще владел жанром юмористического рассказа. А если разбираться дальше, то всё становится ясным: Утёсов родился и провёл детство и юность в самой Одессе. Юмористическую, комическую, ироническую атмосферу этого города ни кто не разгадал до конца, если не считать одесский дух И. Бабеля и нашего современника Михаила Жванецкого. Говоря об Утесове-артисте в жанре устного рассказа, нельзя не сказать об Утесове устном рассказчике вне сцены. Утёсов был гениальным рассказчиком в кругу артистов за кулисами, в дружеской компании, в застолье, в автобусе везущем артистов на концерт и во многих других местах, где, кажется, сама атмосфера препятствовала, всякому юмору вообще. 


Я слышал и видел, как Утёсов рассказывал и по ходу играл "Сцену на челне". 

– Слушайте, люди, представьте себе, что наш русский национальный герой Степан Разин, как выяснили компетентные органы, совсем не Степан, а Сеня и не Разин, а Райзман. Ну, прошу вас, представьте себе. Между прочим, это не трудно. Райзманы тоже бунтовали, когда им наступали на мозоль... 

– Так, вот утро. Солнце выходит из своей царской спальни и своим появление освещает все, что попадётся под руку. В том числе и бегущие по волнам расписные челны Сени Райзмана. (Всё это говорилось в манере классического римского чтеца с некоторым завыванием). Сеня проснулся. Не совсем, но проснулся. Он, может быть, спал бы ещё, но солнце и шум разбудили вождя бунтующего крестьянства... (Секундная пауза и Утёсов перевоплощается в Сеню Райзмана. Мы видим перед собой еврея средних лет с маленькими глазками и курчавой головой, ин трёт кулаками глаза, зевает, потягивается, оглядывается вокруг. Он не может понять, где он. Кругом снуют какие-то люди. Сеня с удивлением и недоумением смотрит на них. Наконец, что-то сообразив, он обращается к первому попавшемуся). 
– Эй, бандюга, иди сюда. Подойди уже к своему папе-атаману.

(Снова перевоплощение в образ матроса-громилы, который ходит в раскачку со сжатыми кулаками) 
– Чего тебе, папа? 
– Где мы плывём, где? 
– Не видишь что ли – "из-за острова на стрежень" плывём. Вставай, а то мы без тебя не знаем, чего делать: кого бить, кого грабить, кого жечь... 
– Ой, у меня голова болить... А что вчера было, что? 

(Снова мгновенное перевоплощение) 

– Вчера одного помещугу грабанули, а потом сожгли... 
– Зачем вы всегда, это самое, поджигаете? 
– Ты велел. Грабанули. А потом на челнах пожрали, попили... Ты первый пить начал... 
– Вот от этого у меня голова болить... Что, я много выпил или что? 
– Два полуведра выпил... 
– Ой, мама моя родная, два полуведра... И что? 
– Был "весёлый и хмельной"... 
– Папа мне говорил, когда, два полуведра, так это целое ведро получается. Что я с ума сошёл, так пить. Настоящий шикер! Если Роза узнает – я буду иметь тот цимес... Её цимес я хорошо знаю. Это она только говорит, что будет цимес, а сама берёт у в сарайчике ручку от топора и бьёт мине по голове... Ой, мине голова болить... как от Розиного цимеса. 
– А ты похмелись, тебе лучше будет, отец родной. Принесть? 
– Принесть... 

(Бандюга приносит питье в деревянном полуведёрке. Сеня с жадностью делает несколько глотков. Ставит полуведро на палубу. У него перехватило дыхание. Наконец он вдохнул воздух. Глаза готовы выскочить из орбит) 

– Закуску дай, грабитель, что б ты всю жизнь пил из такой рюмочки. 
– Закуски нету. Вчерась всю сожрали... 
– Если нет, так чего же мы плывем у речке? Почему нет грабёж? Причальте уже и возьмете у наших родных крестиян что-то покушать... 

(Утёсов играет приходящего в себя, улыбающегося Сеню. Но вдруг он опять в растерянности. Смотрит на рядом лежащий ни кем не занятый тюфяк. Он огорчён). 

– Слушай, бандюга, скажи мене тихо, как родному папе, а где эта самая шамаханская королева, что тут была, вот здесь лежала? 
– Папа, ты чего, вчерась совсем косой был? Ты ж её выбросил... 
– Что значит выбросил? Это же женщина. Куда выбросил? 
– Куда, куда... "в набежавшую волну" 

(Сеня делает круглые глаза. Начинает рвать на себе волосы и рыдать горькими, истинно еврейскими, слезами). 

– Ой, ой, что я наделал... Утопил живую королеву... Я же настоящий хулиган с улицы. Взять погубить женщину... И главное за что? 
– Утопил и чёрт с ней. Хай плавает. Ты из-за неё "сам наутро бабой стал". 
– Идиот – это же королева. Она мне ни в чём не отказала. 
– Ты "всю ночь с ней провозжался"... видать, не отказала... 

(Сеня плачет, тянет руки к небу, что-то бормочет вроде молитвы). 

– Да, хрен ей в дышло... Ты сам пил и нас заставил пить "на помин её души".– Перестань говорить глупостей... Где мой пистоль? Где? 
– Где, где?... За кушаком. 
– А что такое? Почему так грубо с папой? 
– Потому что "нас на бабу променял"... 

Сеня вынимает из-за пояса большой пистолет, взводит курок, приставляет к виску). 

– Если её нету... Без шамаханской королевы я жить не имею желание. Не хочу и всё. Всё равно за то, что я еврей, царь-папа меня казнит через что-нибудь. Всё я ухожу! 

(Утёсов сильно ударял ладонью по столу, изображая выстрел. Сеня падал ничком на стол, потом с трудом приподнимал голову, глядел грустными задумчивыми глазами в одну точку). 

– Вот так бы закончилось это самое дело со Степаном Разиным, если бы у него были мозги Сени Райзмана... 

(Голова Сени снова падала на стол. Потом как бы на последнем вздохе снова чуть-чуть поднималась). 

– Бандюги, не скажите Розе за шамаханскую королеву. Ша!... 

Это был совершенно потрясающий моноспектакль придуманный и сыгранный громадным артистом. Пересказать и повторить всю актёрскую технику, всю гамму чувств пробовали многие хорошие артисты, но это ни как не шло в сравнение с тем, что показывал Леонид Осипович. Сценка длилась всего 10-12 минут, но нам, присутствующим при этом священнодействии, казалась слишком короткой. Хотелось ещё и ещё видеть этого Артиста, ибо всё действо шло под гомерический хохот людей, знающих толк в юморе. Это незабываемо. 


Утёсов позвонил около одиннадцати вечера.

– Леня, вы очень устали после спектакля? 
– Нет, Леонид Осипович, совсем не устал. 
– Так приезжайте ко мне, а то я какой-то вялый. Побеседуем. Помогите старому хохмачу размять студенистое вещество... 

Расстояние от моего дома на Серпуховке до дома Утесова в Каретном ряду по пустой Москве я ехал меньше десяти минут. Да, увидел я. Утёсов явно был не в форме: грустные глаза, небритость, тяжёлый тёплый халат и вялое рукопожатие. 

Я знал, что Утёсов любил снимать сплин, рассказывая что-нибудь смешное. Именно поэтому я сходу попросил его рассказать историю, которая тогда ходила в кругах московской богемы. Её пересказывавши в разных интерпретациях. К тому времени я уже стал серьёзно собирать исторические анекдоты и актёрские байки, и мне было важно получить историю из первых уст. 

Утёсов сразу включился. Усадил меня в кресло, а сам, медленно прохаживаясь по комнате, начал знаменитый рассказ. 

– Знаете, Леня, глупый или даже умный болтун-это подарок для соответствующих органов и инстанций. Лёгкая работа: следователь дал два, три, а ещё лучше, четыре раза по физиономии этого самого болтуна и тот с большим облегчением, как говорят в Одессе великие интеллигенты, раскалывается в мелкий бисер. Так вот Нюмка Гальперин, известный эстрадный администратор, доживши до восьмидесяти лет, продолжал быть этим самым болтуном. Не совсем глупым, но и не Гегель. 

– Теперь, дорогой Леня, спросите у меня: а что он болтнул этот Нюма Гальперин? Будем считать, что вы спросили... А я отвечаю:Ничего от себя он не сказал. У него своих мыслей было так мало, что он их не раздаривал кому попало. Он рассказал старый анекдот, рассказал во дворе дома знакомому дворнику. А дворник, об этом знали все, кроме Нюмки, служил стукачом как раз в соответствующих органах. Анекдот такой: "Стоит старый еврей в очереди за каким-то продовольственным товаром и громко рассуждает: "Безобразие. Есть нечего: гречки нет, масла нет, рыбы нет, а за свежим хлебом надо стоять в очереди. Ничего у них нет". На другой день этого еврея позвали на Лубянку и очень культурно объяснили, что если он будет людям говорить, что у советской власти ничего нет, то его сначала посадят, а потом расстреляют за антисоветскую пропаганду. Сейчас же, учитывая его возраст, отпускают домой без всякого наказания и, конечно, без расстрела. Вышел этот еврей на улицу, идёт и думает:"Патронов для расстрела у них, наверное, тоже нет... " 

Вот вам, дорогой Леня, этот злополучный анекдот. Что сказать, анекдот не плохой, но не Нюмке его рассказывать и не дворнику-стукачу его слушать. Так вот рассказал Нюма этот анекдот дворнику, дворник вместе с Нюмкой посмеялся, подмел тротуар возле дома, переоделся во всё чистое и пошёл доложить этот анекдот своему лубянскому начальству. А те, чтоб они были здоровы, в области уничтожения болтунов, работали как часовой механизм – точно и без задержки. Пришли ночью к Нюме, сделали обыск, ничего кроме порнографических открыток плохого качества, не нашли и повезли Нюмку на Лубянку. И сидит себе Нюма, то есть Наум Григорьевич Гальперин уже пять или шесть месяцев и готовится к перемене места жительства из Москвы куда-нибудь к югу от Северного полюса... 

Мне же звонят много артистов и администраторов, и даже приходят делегации и просят пойти на самый верх и выручить Нюмку из тюрьмы. Они говорят: "Ледя, ты известный всей стране Утёсов, тебя любит сам Хозяин и вообще тебя выслушают в любых органах. Иди и выручай Нюмку". 

– Леня, хотите чаю? Просто чаю с чем-нибудь вкусненьким. Тоня (обращается к своей второй жене Антонине Ревельс, танцовщице и акробатке), прошу тебя, сделай нам с Леней чаю. Только сделай по высшей категории, какой пьют китайцы. Не те китайцы, которые строят плотину на реке Янцзы, а те, которые сидят в политбюро... 

Через несколько минут чай был на столе в старинном глиняном китайском чайнике. Туг же сладкие сухарики, очень популярные в шестидесятые годы "Московские хлебцы". Утёсов молча пил чай маленькими глотками. Съел один сухарик и объяснил: 

– Мне сладости есть нельзя. У меня диабет. Не так много что б можно было его продавать вагонами, но кое-что есть. Помните, как у Аркадия Аверченко в Одессе в кафе Фанкони один еврей продаёт другому несколько вагонов диабета?.. Люблю Аверченко. Во-первых, очень веселый писатель, а во-вторых – одессит. 

– Идём дальше. Просят меня люди выручить Нюмку Гальперина из тюрьмы, то есть потушить этот пожар, в котором погорел товарищ Гальперин. Я, знаете, Леня, всю жизнь любил тушить пожары. Между артистами, между начальством, между творческими противниками. У меня даже был эстрадный номер в образе пожарного... Конечно, я не Максим Максимович Литвинов, которого его коллеги, министры иностранных дел разных стран называли "европейский пожарный" за то, что он умел очень дипломатично тушить международные конфликты. Милейший был человек: культура, воспитание, образованность! Между прочим вот такой умный человек погорел из-за своего языка. Леня, скажите, вы знаете, из-за чего лишился поста наркома иностранных дел Литвинов? 

– Нет, конечно. Наше поколение многого не знает, а может быть и не узнает никогда. По этому делу я даже слухов ни каких не слышал... 

– Сейчас расскажу. Отвлечёмся на минутку от нашей истории. Это же Литвинов, а не Нюма Гальперин. А дело было такое. Молотов давно зарился на место наркома иностранных дел. Он хотел занять эту должность. Он хотел, а Литвинов не хотел уступать ему это место. Не хотел и всё. Вы знаете, дорогой Леня, почему верблюд не ест вату? Молчите – значит, не знаете. А я вам скажу. Верблюд, не ест вату потому что... не хочет... Так вот, Литвинов не хотел уступать место наркома Молотову. А Молотов ждал момента. И дождался. В Наркоминделе было правило: скажем, написали ноту какому-нибудь правительству и отправляют её на утверждение Сталину. Тот визирует её и возвращает для отправки по адресу. Так было и в этот раз. На совещании в Наркоминделе написали ноту, отредактировали и Литвинов, поблагодарив своих заместителей за совместный труд, добавил всего одну фразу: 

– Ну вот, хорошо поработали, теперь отправим в духан на подпись и всё в порядке. 

Сталину доложили через две минутки. Он, конечно, обиделся за слово "духан" и назавтра решением ЦК Литвинов был, как тогда писали в газетах, "переведён на другую работу"...
 

– Что, Леня дорогой, будем продолжать историю с Нюмой или вы уже догадались? 
– Нет, нет, Леонид Осипович, очень прошу, доскажите эту историю до конца. Я, конечно, догадываюсь, чем она кончится... 
– Ага, догадываетесь. Так чего я буду рассказывать... 
– Нет, Леонид Осипович, доскажите. Интересно, как это всё происходило. Антон Павлович Чехов говорил, что зритель уже в первом акте предполагает, чем кончится пьеса, но ему интересно, как это всё произойдет. Я догадываюсь, но очень хочется знать подробности. 
– Значит, я продолжаю. Когда меня многие стали просить выручить Гальперина, я решил идти и выручать. Получится – получится, а не получится-значит, не получится. Хоть и Утёсов, но не бог. Позвонил я одному моему старому товарищу и через десять минут он сообщил мне, что дело Гальперина у следователя такого-то в Главной военной прокуратуре. Звоню, как всегда: "Здравствуйте, вас беспокоит Леонид Утёсов. Хотел бы с вами встретиться". Восторженный голос на другом конце провода: "Пожалуйста, в любое удобное для вас время, товарищ Утёсов. Если хотите, я могу сам к вам приехать". – "А что на меня уже заведено дело?" – "Ну, зачем, что вы. Это я предложил, чтоб вам не ездить по морозу. (Морозы зимой тридцать девятого года доходили до тридцати градусов) " – "Нет, давайте лучите я к вам приеду, а то если вы ко мне приедете, вся Москва будет говорить, что Утесова, посадили и при обыске обнаружили несметные богатства... Приеду сегодня..." – "Договорились. Улица Осипенко, Главная военная прокуратура. Пропуск будет заказан". 

Побрился, оделся в лучший костюм, глянул в зеркало – вылитый знаменитый Леонид Утёсов. Через час я был на улице Осипенко. Меня встретил молодой майор в военной форме и при галстуке. Пожал мне руку, посадил в отдельно стоявшее удобное кресло, спросил разрешения закурить и уставился изучающим профессиональным взглядом с дежурной улыбкой. 

Сижу как мышка под стеклянным колпаком, Противно.. 

– " Уважаемый товарищ Утёсов, я предполагаю, по какому делу вы пришли. Хотите помочь гражданину Гальперину. Уверен. Скажу вам так: если к нам приехал сам знаменитый Леонид Утёсов, то мы готовы помочь. Но поймите вы меня правильно, дело Гальперина проходит по статье как антисоветская пропаганда и агитация. Тут не только я, но и кое-кто повыше не поможет. Тем более что он во всём признался. 
– Вас понял, товарищ майор. Раз такая страшная статья то, конечно, с моей затеей ничего не выедет... Считайте, что официальная часть закончена. А, как бы в дружеской беседе, я спрошу вас, что сделал Гальперин? 
– Не официально, пожалуйста. Ваш Наум Гальперин рассказывал антисоветские анекдоты, тем самым играл на руку нашим идейным врагам. Скажу больше: он своими анекдотами раскачивал, подрывал самые дорогие для нас с вами устои советской власти и нашей партии... 


И вот тут меня осветило, можно сказать осенило. Мгновенная актёрская реакция. 

– Простите, товарищ майор, я не расслышал, что вы сказали, вернее, что я не услышал 
– Могу повторить. 
– Да, да лучше повторить. Медленно, как учитель диктует ученикам правило задачи: "Гражданин Гальперин своими анекдотами раскачивал, подрывал, разрушал основы государства и партии". 
– Вот теперь я всё слышал и хочу предложить вам выгодный вариант. Как говорят в Одессе, сработать под дурачков: "Вы мне этого не говорили, а я, естественно, этого не слышал. 
– Потому что если вы такое сказали, и я не отреагировал, тогда мы с вами, прошу извинить меня, два недоумка, два придурка... Ну, мне-то простится – я всего лишь артист, а вам! 
–? 
– Не ясно? А вы сообразите: военный следователь, старший офицер, коммунист, говорит, что старый, выживший из ума, малограмотный еврей, полный обалдуй, раскачивает, подрывает основы советской власти и коммунистической партии. Нас же с вами, не дай бог, очень просто могут спросить, если наш разговор станет кому-то известен, как же, вы понимаете, расцениваете нашу власть и партию, если её может подрывать неуч, маразматик, выживший из ума восьмидесятилетний, плохо говорящий еврей?.. 

Молчание. Взгляд устремлен в потолок. 

– С вашей лёгкой руки, я тоже попадаю в положеньице!... Со мной любит беседовать мой давнишний приятель, теперь стоящий очень высоко по идеологии. Представляете, что он мне скажет по поводу этой вашей формулировочки?... Он человек интеллигентный и имеет красивый набор непечатных выражений разной этажности. Он выдаст мне весь этот набор... 
– (Обречёно) Начальство знает, что вы у меня были... 
– Так зачем нам это дело. Между прочим, если кто-то захочет, под нас с вами могут подвести ту же статью, что у Наума Гальперина... А что? Как у вас говорят, был бы человек, а статья найдётся... Простите, что я отвлек вас от вашей работы. Будьте здоровы. Будем действовать, как договорились: вы не говорили, а я не слышал... И вообще я у вас здесь не был. Спасибо за внимание. Поеду на репетицию..." 

(Утёсов задумался, что-то вспоминая, приятно улыбаясь.) 

– Знаете Леня, на моих глазах этот следователь из чинного, надутого, многозначительного чинуши, буквально за несколько секунд, превратился в маленькую, хилую рыбёшку, выброшенную на песок. Как в Одессе говорят: "тюлька хилая". Он встал, подал мне холодную пятерню, подписал пропуск и остался стоять за большим полированным столом... 
Со своим оркестром 1944 год

– Ровно через неделю, как раз во вторник, обратите внимание Леня, в семь часов утра у меня в доме раздался звонок в дверь. В семь часов утра ко мне никто не приходил последние пятьдесят лет. Слышу, домработница Нюра побежала открывать. Открыла, кто-то вошёл. Я понял, что за мной пришли, надо быстренько одеваться и ехать куда повезут... Потом кто-то заговорил шёпотом с Нюрой, потом что-то упало... Ага, значит, как обычно – начался обыск... 

Не успел я накинуть халат, дверь в мою спальню рывком отворилась, и на пороге стоял, идиотски улыбаясь, Нюмка Гальперин: 

– Ледя, меня только что выпустили! Какой-то тип отдал мне паспорт и попросил больше никогда в жизни не рассказывать никому, никакие анекдоты. Он просил передать тебе привет. Лёдя, меня выпустили!!! Дай я тебя поцелую! 

Так он буйствовал ещё долго, бегая по квартире, пока я не выпроводил его. 

– Вот и вся история. Хороша? А? 
– Леонид Осипович, история великолепная. Её рассказывают в компаниях и просто за кулисами во время спектаклей, но почему-то говорят, что это сделали не вы, а Николай Павлович Смирнов-Сокольский. 
– Враньё! Это артисты придумали чтоб жалостливее получилось: дескать, русский Смирнов-Сокольский спас еврея, пренебрегая личной безопасностью. Враньё! Конечно, Сталин в то время уже умер, но сажать за язык продолжали... 

Я подарил вам, Леня, эту историю в её первозданном виде в надежде, что вы дадите ей новую жизнь, пересказывая её людям вашего поколения. А рассказчик вы – Божьей милости. Вот меня и вспомнят с вашей помощью, лет через сорок-пятьдесят и помянут добрым словом... 
(Леонид Осипович ушёл в свой кабинет и вернулся с книгой. Потом долго искал авторучку. Сел за журнальный столик, и медленно надписал) 


– Милый Леня, я подписал вам мою новую книгу "Спасибо, сердце". 

Он обнял меня и вручил книгу. Дома я прочел запись, которая меня растрогала до слёз. 
После этого мы встречались с Утесовым много раз и всегда он спрашивал меня: 

– Леня, вы рассказываете мою историю с Нюмкой Гальпериным? 

Сегодня я рассказал её вам, дорогой читатель, чтобы вспомнить великого артиста и доброго весёлого человека Леонида Осиповича Утесова. 

"ФАМИЛИЮ МНЕ ДАЛ УТЕС НА ЛАНЖЕРОНЕ" 



Песни Леонида Утесова стали своеобразной визитной карточкой целой эпохи. И по сей день во многих советских кинолентах в кадре либо за кадром, звучат его песни. С ними грустят, под них танцуют. Одно упоминание его имени рождает добрую улыбку и душевное тепло, а в памяти звенят мелодии знакомых песен "У Черного моря", "Песня извозчика", "Все хорошо, прекрасная маркиза!", "Мишка-одессит", "Дорогие мои москвичи"... 
Неуемный темпераментный нрав Утесова с юношеских лет не вписывался в общепринятые каноны. Так, первые строки биографии, где необходимо указывать образование, Леонид Осипович обычно пропускал, начиная сразу с работы. Уже в четырнадцать лет он играл в разных оркестрах на скрипке, ничуть не смущаясь, пел на улицах под гитару, в пятнадцать выступал в цирке на кольцах и трапеции. Родители, пытаясь наставить сына на путь истинный, отправили его в Херсон к родному брату отца. Но торговать скобяными товарами Лене не очень-то хотелось. И к двадцати годам он успел побывать почти во всех крупных городах Украины -- с театрами и балаганами. Однажды известный одесский артист Скавронский, с которым Леня играл скетч, посоветовал партнеру выбрать сценический псевдоним. 

"Я решил взять себе фамилию, которой никогда еще ни у кого не было, то есть просто изобрести новую, -- писал потом артист. -- Естественно, что все мои мысли вертелись около возвышенности. Я бы охотно стал Скаловым, но в Одессе уже был артист Скалов. Тогда, может быть, стать Горским? Но был в Одессе и Горский. Был и Горев, и Горин -- чего только не было в Одессе! Но, кроме гор и скал, должны же быть другие возвышенности. Холм, например. Может быть, сделаться Холмским или Холмовым? Нет, в этом есть что-то грустное, кладбищенское -- могильный холм... Что же есть еще на земле выдающееся, мучительно размышлял я, стоя на Ланжероне и глядя на утес с рыбачьей хижиной. Боже мой, подумал я. Утесы, есть же еще утесы!" 

Много позже, сетуя на "невезение" с датой рождения, он писал знакомому: "Живу я в нюансе "piano", футбол смотрю по телевизору и считаю, что так удобнее. Радуюсь победам и огорчаюсь поражениям... Я считаю, что родился 22 марта, энциклопедия считает, что 21-го. Она -- энциклопедия, и ей видней..." 

Свой путь в большое искусство Утесов начинал в театрах Кременчуга, Одессы, Херсона. Вскоре он уезжает в Александровск (ныне Запорожье) и поступает в передвижной театр, в труппе которого работала ставшая впоследствии его женой Елена Ленская (супруги прожили вместе без году... полвека). В 1916 году в Одессе, где супруги тогда жили и работали в Ришельевском театре, у них родилась дочь Эдит. 

ЗА ЗАСЛУГИ В РАБОТЕ НАД ФИЛЬМОМ "ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА" УТЕСОВУ ПОДАРИЛИ ....ФОТОАПППАРАТ

Популярный артист снимался во многих кинофильмах. Естественно, сразу же вспоминаются "Веселые ребята" и "Концерт -- фронту", где Утесов исполнил песню-новеллу "Одессит-Мишка". Мало кому известно о том, что "Веселые ребята" родились непосредственно из очередного спектакля утесовского теаджаза "Музыкальный магазин". Главным героем ее оставался Костя Потехин, правда, из крестьянина-единоличника он превратился в фильме в колхозного пастуха (дань времени или любимая профессия отца народов -- через несколько лет появится фильм "Свинарка и пастух"). "Несмотря на то, что я изображал пастуха, этот литературный бугай был мне антипатичен", -- вспоминал Утесов.
Но не только этот бугай был антипатичен Утесову, не устраивал его и весь текст песен уже почти отснятого фильма. Вернувшись в Москву после натурных съемок в Гаграх, Утесов тайно от всех встретился с В.Лебедевым-Кумачом и попросил его "написать стихи, которые соответствовали бы характеру Кости Потехина..." И тот написал ставшие знаменитыми слова "Марша веселых ребят". 


Попытка режиссера Григория Александрова "обновить" фильм в конце 50-х годов оказалась неудачной. Впрочем, это обновление состояло лишь в том, что фильм (не только без согласия, но и без ведома Утесова) был частично переозвучен -- песни Кости Потехина вместо Утесова исполнял Владимир Трошин. Знаменитый композитор Никита Богословский тогда писал: "И потерял этот фильм (после "обновления". -- Авт.) очень большую долю тепла и обаяния..." Вернуть ленту в первозданное состояние решительно и безоговорочно потребовали зрители и добились своего. 

А сразу после выхода на экран успех фильма превзошел все ожидания. После правительственного просмотра фильм "Веселые ребята" получил высокую оценку сильных мира сего. На Западе его успех был ошеломляющим. Что же касается Александрова, то, видимо, известный режиссер ревновал к Утесову Любовь Орлову, которую именно Утесов привел на съемочную площадку. 

После просмотра фильма "Веселые ребята" Чарли Чаплин писал: "До "Веселых ребят" (за рубежом лента демонстрировалась под названием "Москва смеется". -- Авт.) американцы знали Россию Достоевского. Теперь они увидели большие перемены в психологии людей. Люди смеются. Это большая победа. Это агитирует больше, чем доказательство стрельбой и речами". 

В 1934 году лента получила премию на Венецианском международном кинофестивале. Во время премьеры фильма в Москве Утесов был в Ленинграде. "Получив "Правду" и "Известия", я с интересом стал читать большие статьи, посвященные "Веселым ребятам", -- писал Леонид Осипович, -- и не мог не удивиться. В обеих статьях были указаны фамилии режиссера, сценаристов, поэта, композитора, всех исполнителей, даже второстепенных ролей и не было только одной фамилии -- моей. Будь это в одной газете, я бы счел это опечаткой, недосмотром редактора, но в двух, и центральных, -- это не могло быть случайностью..." 


Это действительно не было случайностью. Вскоре на праздновании пятнадцатилетия советского кино заслуги создателей "Веселых ребят" были отмечены следующим образом: Григория Александрова наградили орденом Красного Знамени, Любовь Орлова получила звание "Заслуженная артистка", а Леониду Утесову подарили... фотоаппарат (да и то после тщательных разбирательств в так называемой лояльности). 

Подобных примеров можно привести немало. Вспомнить хотя бы тот факт, что звание народного артиста СССР Утесову присвоили лишь в 70 лет -- и это при многолетнем всенародном признании! В какой-то мере объяснение этому можно найти в воспоминаниях Аркадия Райкина: "Хорошо помню свой давний разговор с одним из "руководителей искусства". Он, будучи весьма в миролюбивом настроении, попросил меня объяснить, что такое эстрада и с чем ее едят... Услышав имя Утесова, он неожиданно побагровел и ударил по столу кулаком: "Об этом проходимце ты мне ни слова не говори!" Разумеется, я выразил удивление, почему вдруг любимец народа вызывает у него такую ярость. То, что он мне ответил, было до такой степени за гранью здравого смысла, что я бы и не поверил, если бы не услышал своими ушами: "Утесов хотел на автомобильной камере Черное море переплыть, удрать в Турцию". 

Я сначала даже не нашелся, что сказать. Но передо мной вроде бы не сумасшедший сидел. Во всяком случае, человек при должности и не маленькой". После убедительного возражения Райкина его собеседник сказал: "Ты правду говоришь? Если это правда, мы пересмотрим к нему свое отношение". 

В НКВД НА УТЕСОВА ЗАВЕЛИ "ДЕЛО"

Особое место в творческой биографии Утесова занимает тот период, когда он выступал в роли куплетиста, именно в этом жанре артист приобрел славу одного из лучших исполнителей. Поэтому когда в 1923 году репертуарный комитет принял постановление о категорическом запрещении "акцентированного исполнения куплетов", в журнале "Жизнь искусства" появилась заказная статья А.Меньшего "Уберите!", прямо указывавшая адресат: "Довольно Утесова. Уберите!" 

"Закодированное" название вышеупомянутого постановления расшифровывалось абсолютно однозначно: запретить исполнение еврейских рассказов и куплетов -- очень популярного в те годы эстрадного жанра. Как отмечают специалисты, это был первый в истории советского искусства случай законодательного уничтожения целого творческого направления. 

Но благодаря многогранности своего таланта Утесов уцелел на сцене. А вскоре его незаурядные дарования раскрылись в джазе. Однако "неистовые ревнители" классовой идеологии, окрестившие американский джаз музыкой толстых, стали преследовать Утесова. Его называли рвачом от музыки, позже -- отцом "буги-вуги". Конечно, сейчас это вызывает лишь смех на устах, а тогда все было иначе. 

Не так давно стало известно, что в сейфах НКВД хранилось "дело Утесова" -- черновые разработки, которые в любую минуту могли бы быть использованы. 


"НА БАНКЕТЕ У СТАЛИНА ЧЕЛЮСКИНЦЫ ПЛЯСАЛИ В УНТАХ НА СТОЛАХ"

В 1928 году Леонид Осипович исполнил главную роль в спектакле Ленинградского театра сатиры "Республика на колесах", где он впервые спел песню "С одесского кичмана". После этого включил песню в первую программу своего джаза. Блюститель революционной морали начальник реперткома Комитета по делам искусств Платон Михайлович Керженцев вызвал артиста, предупредив его: "Утесов, если вы еще раз где-нибудь споете "С одесского кичмана", это будет ваша лебединая песня". 

В 1935-м Утесова пригласили на прием в честь спасшихся челюскинцев, устроенный Сталиным в Георгиевском зале. После того как певец исполнил "приличную" песню "Осенний пруд", вдруг за кулисы пришел военный в форме с тремя ромбами на петлицах: "Товарищ Утесов, пожалуйста, спойте "С одесского кичмана". Утесов извинился, объяснив, что эту песню он уже не исполняет. Через несколько минут военный вернулся с той же просьбой. И снова последовал отказ. В третий раз военный был еще настойчивее: "Пожалуйста, товарищ Сталин просит". 

Позже Утесов вспоминал: "Когда я закончил петь, он курил трубку. Я не знал, на каком я свете. И вдруг он поднял свои ладони. И тут они -- и этот, с каменным лбом в пенсне, и этот, лысый в железнодорожной форме, и этот, всесоюзный староста, и этот, щербатый в военной форме с портупеей, начали аплодировать бешено, как будто с цепи сорвались. А наши герои-полярники в унтах вскочили на столы (честное благородное слово, вскочили на столы!) -- тарелки, бокалы полетели на пол. Три раза я пел в этот вечер "С одесского кичмана". 

Через несколько дней Утесов встретил на улице Керженцева и не удержался: "Знаете, Платон Михайлович, я днями исполнял на концерте "С одесского кичмана" и даже три раза на бис". Керженцев заявил, что Утесов может считать себя безработным. И тут неунывающий одессит заметил, что пел он по просьбе Сталина... 

"ПРЕССА БЫВАЕТ НЕ ТОЛЬКО ЖЕЛТОЙ, НО И РЫЖЕЙ"

В 1967 году мне посчастливилось видеться и общаться с Леонидом Осиповичем Утесовым. Тогда у причала старого Одесского морвокзала отшвартовался новенький, совершивший первое плавание вокруг Европы океанский лайнер "Тарас Шевченко". Мой отец, корреспондент областной газеты, готовил об этом материал, и я напросился к нему в спутники. Когда мы находились на борту судна, абсолютно случайно выяснилось, что в числе пассажиров, совершавших круиз, были Леонид Утесов и его дочь Эдит. Об этом нам сообщил "король оперетты" Михаил Водяной, который пришел повидаться с коллегой и другом. 

В моей памяти Утесов остался веселым, постоянно отшучивающимся добряком. Навсегда запомнилась история, рассказанная им при той встрече: 

"Я тоже был нештатным корреспондентом газеты в Ленинграде в начале двадцатых годов. Бывал даже на редакционных совещаниях, летучках. Какие страсти там накалялись! 

Однажды случилась любопытная история. Фельетонист Леня Радищев написал довольно едкий материал -- не понравилось ему что-то в моем репертуаре. Я пришел в редакцию, чтобы разобраться, и после бурного диалога пригласил своего юного рыжеволосого оппонента в Свободный театр, пообещав ему новую программу. И действительно, одна реплика там оказалась совсем новой. Подмигнув огневолосому фельетонисту, который сидел в первом ряду, я изрек: "Есть пресса желтая, а есть еще и... рыжая". И сделал в сторону своего обидчика широкий жест. В антракте мы окончательно помирились". 

Невзирая на трудности и невзгоды, Леонид Осипович всегда был жизнерадостным и жизнелюбивым человеком. Да и в старости, пережив смерть любимой жены и единственной дочери, выступал, шутил до последних своих дней. 

На Утесова не повлияли ни Москва, ни Питер, в которых ему довелось работать и жить, ни многочисленные гастрольные поездки. Он остался настоящим одесситом. 

АЛЕКСАНДР ЛЕВИТ