Светлана Алексиевич: Бывают в истории периоды, когда мутнеет разум целой нации.

[700x293]

В Тель-Авиве состоялся творческий вечер лауреата Нобелевской премии 2015 года по литературе

Светлане Алексиевич, прибывшей на днях в Израиль в рамках проекта "Открытая лекция", явно не повезло: установившаяся в стране погода, увы, не располагала к прогулкам по стране. Да и даже если бы располагала, познакомиться с местными реалиями и составить о них сколько-нибудь полное представление за несколько дней все равно невозможно. И, тем не менее, разговор с писательницей 7 февраля в Тель-Авиве получился интересным, и заслуживает того, чтобы рассказать о нем подробно.

В начале беседы автор этих строк, спецкор Jewishnews.com.ua Петр Люкимсон, попросил Светлану Александровну ответить сразу на три вопроса: во-первых, при каких обстоятельствах она узнала о присуждении ей Нобелевской премии; во-вторых, не видит ли она в самом факте своего лауреатства, что в современном мире литература "нон-фикшн" оттеснила на задний план беллетристику и художественную литературу; а в-третьих, как ей, жительнице Европы, видится происходящее сегодня в Израиле?

- Ну, о том, что я номинирована на Нобелевскую премию, я знала давно, но сказать, что я сидела и ждала, что мне ее присудят, значило бы сказать неправду. Я этого не ожидала. В тот день девушка, которая помогает мне по хозяйству, уехала в отпуск в родную Болгарию. Я стояла и гладила белье, и тут позвонил секретарь Шведской академии и поздравил меня с ее решением.

[700x476]

Лукашенко и власти Белоруссии предпочли молчать, но я знаю, что реакция народа была однозначной. Люди праздновали, ликовали. И дома, и на рабочих местах стихийно устраивались вечеринки, и план по распитию шампанского был перевыполнен. Народ воспринял присуждение мне Нобелевской премии как успех всего белорусского народа, и я, считая себя белоруской, безусловно, разделяю это чувство.

Но если я не ждала Нобелевской премии, то еще меньше я ожидала такой агрессии, которую вызвало это известие в российской прессе. Мне вспомнили и то, что я не раз критиковала Путина в западной прессе, и то, что в украинско-российском конфликте я заняла сторону Украины.

Припомнили даже то, что я родилась в Западной Украине. Но я этого никогда и не скрывала. Напротив, для меня очень важна история, случившаяся со мной в те годы. Мой отец был тогда офицером Советской армии, а в Западной Украине того времени отказывались продавать еду "русским офицерам". И тогда он пришел к настоятельнице монастыря и сказал: "Я знаю, что вы видите во мне врага. Но ведь вы служительница Бога, неужели с вашей точки зрения моя дочь тоже заслуживает того, чтобы умереть?!". И после этого разговора в течение полугода монастырь выдавал для меня ежедневно пол-литра козьего молока.

И меня особенно удивило то, что за этот мой рассказ меня осудил в России человек, который, как считается, стоит на стороне добра. С его точки зрения, видимо, преступлением является пробуждение любой симпатии к украинцам.

Я думаю, что у нас у всех часто не хватает смелости признать, что мы все в той или иной степени заражены суевериями и ненавистью нашего времени. И когда в двадцать втором веке историки с высоты своего времени будут рассматривать наше отношение к человеческой жизни и ко многим другим вещам, оно будет казаться им варварским и немыслимым. Во всяком случае, писатель обязан так думать, так как для него человеческая жизнь должна быть высшей ценностью. К сожалению, в современной России писатель, который говорит об этом, автоматически объявляется врагом, предателем и "пятой колонной". Видимо, бывают в истории периоды, когда мутнеет разум целой нации, и на первый план в ее сознании выступают ненависть, темнота человеческая, и сейчас мы переживаем такое время.

Я думаю, что агрессия русского общества по отношению ко мне была еще связана и с тем, что Россия закрылась от мира; она не пустила к себе мир.

И тут мы подходим ко второму вашему вопросу о том, побеждает ли нон-фикшн художественную литературу? Я думаю, что в последние годы наша жизнь ускорилась, на нас обрушились огромные массивы информации, но при этом все это не имеет никакого отношения к тайне человеческой души, а именно этим занимается искусство. Но, оказавшись в новой для себя ситуации, искусство должно искать новые формы. Это касается и живописи, и музыки, и литературы. Но почему-то в русском обществе мы наблюдаем крайне консервативное отношение к форме, в то время как в Европе эти новые литературные формы уже давно признаны. И мне кажется, что присуждением мне Нобелевской премии члены жюри Шведской академии показали, что они открыты этим новым веяниям времени. Думаю, это было достаточно смелое решение с их стороны.

[700x393]

Что касается вашего вопроса об арабо-израильском конфликте… Я приехала в Израиль как раз в тот день, когда в Старом городе Иерусалима была убита молодая пограничница. Я сама была в тот день в Старом городе, недалеко от Шхемских ворот, а потом увидела ее портрет в интернете. И после этого меня несколько дней преследовало это красивое молодое лицо, и я думала о том безумии, в результате которого обрываются такие юные жизни.

Мне кажется, что арабо-израильский конфликт – это какой-то проклятый круг ненависти, из которого не будет выхода еще много-много лет. Я недавно была в Киеве, и поразилась той ненависти, с которой за несколько лет украинцы возненавидели русских. У меня мать украинка, отец белорус, и я могу с уверенностью сказать, что никогда прежде такого не было. И я думаю, что украинско-российский конфликт – это тоже на много-много лет. Мне кажется, что ненависть – это такая сущность, которая проникает в нас на мифологическом уровне и подпитывается мифологией, а потому ею легко заразиться, но от нее очень трудно избавиться...

[700x455]

Вслед за этим прозвучал вопрос о том, подвергались ли цензуре те страницы книги "У войны не женское лицо", которые касались евреев, и не собирается ли Алексиевич написать книгу о катастрофе белорусского еврейства – в том числе, и о том, какую роль в уничтожении евреев сыграли белорусы?

- Знаете, - ответила писательница, - я написала пять книг, но, в сущности, это одна большая книга "Энциклопедия Красной цивилизации". Мне было важно показать, что происходило с советским человеком в ключевые моменты истории.

И во всех моих книгах есть герои еврейской национальности. В них есть рассказы о еврейских женщинах, которые пошли на войну вместе с мужчинами; в них я попыталась покончить с мифом о том, что "евреи не воевали"; в них есть рассказы о еврейских детях, которых уничтожали. В моей последней по времени книге "Секонд-хенд" есть рассказы, услышанные мной от евреев, которых до того не было в нашей истории: о том, как дети и подростки выбирались из-под горы расстрелянных трупов и шли искать партизан, и как затем эти же партизаны их расстреливали или над ними издевались. Все это есть, но писать отдельную книгу о евреях не входило в мои планы, так как мой замысел был более широким.

Что касается участия белорусов в уничтожении евреев, то все историки сходятся во мнении, что именно в Белоруссии местное население спасало евреев чаще, чем в других местах. Но, конечно, были разные случаи. Когда в той или иной деревне знали, что какая-то семья прячет еврейского ребенка, одни молчали, а другие могли выдать этого ребенка за мешок муки, который немцы давали в награду за такое доносительство. Таких случаев, к сожалению, тоже было немало и о них рассказывалось в моей книге, но когда дело дошло до печати, то эти истории вызвали неприятие и были из текста убраны. То же самое сейчас происходит в Польше, где вышла книга о том, как поляки в годы войны относились к евреям. Эта книга вызвала взрыв возмущения у поляков, и сейчас писательницу, которая ее написала, буквально выживают из Польши. Понимаете, никто не хочет знать о себе правду. Я жила во Франции, и знаю, что французы тоже не хотят знать правду о том, как они вели себя в годы войны. Но кто-то должен говорить эту правду…

Прозвучал на пресс-конференции и вопрос о том, как Светлана Алексиевич реагирует на запрет израильского Министерства просвещения на запрет преподавания в школе романа израильской писательницы о любви араба и еврейки. Понятно, что писательница понятия не имела об этом инциденте и о том, с чем он связан, но корреспондентке газеты "Гаарец", видимо, было крайне важно задать этот вопрос из идеологических соображений. Тем более, что ответ на него предугадать было вроде бы нетрудно.

Алексиевич заявила, что она против цензуры; что в столкновении человека с "большим катком", которым является государственная идеология, ее симпатии всегда были на стороне человека:

- Поэтому, разумеется, я на стороне этой писательницы, - продолжила Алексиевич. – Потому что ненависть нас не спасет. Ненависть может рождать только новую ненависть. Нас спасет только любовь. И это относится не только к тому, что происходит у вас, но и к тому, что происходит в России и в Белоруссии. Мы все в плену суеверий нашего времени, в плену фанатизма, а иначе, чем фанатизмом, то, что происходит сейчас в России, я назвать не могу. Совсем недавно в России русский отец запретил своему сыну жениться на украинке. По-моему, это тоже сюжет, который может заинтересовать писателя. В книге "Секонд-хенд" я привожу другую подобную историю: когда девушка-чеченка вышла замуж за русского летчика и убежала с ним. Через несколько лет, когда у нее было двое детей, она решила примириться с семьей и написала письмо. И тогда приехали два ее брата-чеченца, убили ее и увезли на родину – в гробу…

[700x383]

Здесь автор вынужден сделать небольшое отступление и признать, что это был поистине блестящий ответ – даже если Светлана Алексанлдровна и сама не поняла этого. Дело в том, что историй о любви араба и еврейки в израильской литературе написано множество, и их литературный уровень почти во всех случаях оставляет желать много лучшего. Но дело не в уровне: почему-то ни один израильский писатель до сих пор не написал истории о любви арабки и еврея – пусть даже гипотетической. Между тем, финал у этой истории был бы как раз точно таким же, как у истории любви чеченской девушки и русского летчика. Потому, что для мусульманина привести жену-иноверку и обратить ее в ислам – это значит исполнить великую заповедь и обеспечить себе место в раю. А вот если мусульманка отказалась от "истинной веры" и вышла замуж за иноверца, то она заслуживает только смерти. Вот почему и в той же России так много женщин выходит замуж за мусульман, но почти нет случаев, когда мусульманка выходит замуж за русского, либо такие браки заканчиваются самым печальным образом.

Но это так – к слову. А вот на замечание писательницы о том, что мы живем в поистине мрачное время, одна юная журналистка справедливо задала вопрос о том, а было ли другое время – и получила совершенно замечательный ответ.

- Да, вы правы, другого времени у человечества пока не было. Были даже, пожалуй, времена и похуже. Но во все времена были идеи и ростки подлинной человечности, вселяющие надежду. И вот на основе их, мне кажется, любой человек должен растить собственную душу, тот энергетический или информационный сгусток, который останется когда его тело уйдет. И оставаться человеком – в любое время… В 1990-х годах я, как и многие другие, питала надежды на то, что вот теперь все будет по-другому. Мы думали, что главная проблема заключалась в коммунистах, а проблема заключалась в людях. То, что человек вышел из лагеря, еще не означает, что он стал свободным. Он несет в себе этот лагерь – в генах, памяти, словах, книгах, и он быстро не меняется. Я несколько лет жила за границей, сейчас вернулась домой, в Белоруссию, и увидела, что ничего не изменилось; время в моей стране остановилось. Но художник, как мне кажется, не может соучаствовать ни в одной диктатуре. И потому я вновь и вновь задаюсь вопросом, на который нет ответа: "Почему наши страдания не конвертируются в свободу?". Почему достаточно только прикрикнуть - и человек опять идет в стойло?!

Очень любопытной была реакция Светланы Алексиевич на вопрос, как ей видится роль женщины в истории и преобразовании человеческого общества. Писательница в ответ вспомнила свое послевоенное детство – она росла в деревне, где почти не было мужчин; они стали возвращаться туда только в начале 1950-х годов.

- И вот этот мир без мужчин был куда более справедливым, более пластичным, более человечным. Вспоминая о войне, женщины могли рассказать о том, как в те годы страдали животные; могли пожалеть раненного немца – то, чего никогда не позволяли себе мужчины. Этот женский мир оставил у меня неизгладимое впечатление. И это понятно: женщина всегда была на стороне жизни. Женщина – она как бы всегда ближе к этому переходу из небытия в бытие, и потому мне кажется, что за женским взглядом на мир – будущее. Это будет лучший мир, и мы это видим сейчас в Скандинавии, где женщины занимают многие ключевые посты.

[700x475]

В моей книге "Цинковые мальчики" я пыталась в числе прочего показать два разных взгляда на войну – мужской и женский. И я хорошо помню, как женщины просили меня рассказать правду о той войне, забравшей у них мужей и сыновей, правду, которая скрывалась… Самое страшное, что в современной России происходит нечто подобное. Снова появляются безымянные могилы, снова приходят гробы – на этот раз из Украины. Но если тогда женщины требовали от меня рассказать правду, то сейчас они говорят о том, что их близкие погибли потому, что "так было надо", что они выполняли "свой патриотический долг" и т.д. Самые искренние честно говорят, что боятся говорить со мной о том, что они думают, потому что в этом случае не получат миллиона рублей компенсации, которая выплачивается семьям погибшим. И для меня это означает некий новый уровень морального падения российского общества.

В заключение разговора Светлана Алексиевич несколько раз повторила, что "писатель должен быть на стороне Добра" – видимо, эта формула имеет для нее особую значимость. Жаль только, что не удалось спросить ее мнение о другой известной, хотя и весьма спорной формуле – о том, что "добро должно быть с кулаками"…

Источник