Альберт Шамес mail:felixsh1@zahav.net.il

Ксения Соколова / 20.08.15/.
Интервью с Мариной Литвиненко, вдовой подполковника ФСБ Александра Литви-ненко. Участник дискуссии: Степан Пачиков

Марина Литвиненко: Поставить точку в деле для меня не так важно. Часть 1.

Марина Литвиненко, вдова подполковника ФСБ Александра Литвиненко, отравленного полонием в 2006 году в Лондоне, рассказала Ксении Соколовой о громком процессе по делу своего мужа и неизвестных подробностях его личной жизни, карьеры в российских спецслужбах, бегства и гибели.

К.С: Марина, недавно в Высоком суде Лондона закончились слушания по делу об убийстве вашего мужа, бывшего подполковника ФСБ Александра Литвиненко. Ка-ковы результаты слушаний и удовлетворены ли вы ими?
М.Л: Сейчас мы ожидаем решения судьи Роберта Оуэна по нашему делу, которое будет вынесено в форме рекомендательного письма правительству Великобритании. Можно ска-зать, что я удовлетворена, так как к этому результату мы шли 9 лет.
-За этот очень долгий период вы действительно столкнулись с массой юридических сложностей, отказов, проволочек в английском суде?
-Слухи о том, что дело намеренно затягивалось британскими институциями и его якобы хотели похоронить — неправда. Сложности и препятствия, разумеется, были, но другого рода. Через 5 лет после того, как умер мой муж (Александр Литвиненко был отравлен 1 ноября и умер 23 ноября 2006 года. — Прим. ред.) и стало ясно, что люди, которых подоз-ревают в убийстве, — г-да Луговой и Ковтун — никогда не окажутся на скамье подсуди-мых, так как Россия их не выдаст, рассчитывать на уголовный суд над ними мы не можем. У меня оставалась единственная возможность — запросить так называемый inquest. Это форма судопроизводства, при которой абсолютно все материалы, собранные в ходе уго-ловного расследования, предоставляются в суд, и судья выносит решение вне зависимости от наличия или отсутствия подсудимых. Говоря простым языком, цель inquest — устано-вить правду.
-Насколько я знаю, впоследствии inquest был заменен на другую форму судопроиз-водства — public inquiry. Почему?
-Потому что возникли препятствия в рамках английского правосудия. Нам запретили пользоваться секретными материалами, которые мы хотели использовать в ходе inquest.
-Можно ли расценивать этот запрет как попытку политического давления?
-Не совсем. Возможно, сначала действительно сыграло роль желание не портить отноше-ния с Россией на высшем уровне. Но постепенно ситуация изменилась. В чем сама Россия сыграла решающую роль. Многие, например, запомнили знаковый обмен репликами меж-ду Дэвидом Мэлибендом, который в 2006 году был министром иностранных дел Велико-британии, и Путиным. Речь шла о выдаче Лугового. Дэвид Мэлибэнд сказал: «Если ваша конституция не позволяет выдавать преступников, значит надо что-то в ней поменять». На что Путин ответил: «Вы себе мозги поменяйте».
-На какой стадии вы лично вступили в процесс?
-Я долго держалась в стороне. Но когда со дня убийства прошло 5 лет, подумала: а что дальше? Полиция меня заверяла, что по таким делам нет срока давности. Но я сказала, что не буду ждать 10 лет. В 2011 году я инициировала inquest, а в 2012 году дело попало к су-дье Оуэну. Изучив обстоятельства, судья совершенно неожиданно, в том числе для нас, объявил, что в материалах дела есть доказательства участия российского государства.
-После этого заявления судьи британские официальные лица стали возражать про-тив рассмотрения дела в открытом режиме?
-Да. В феврале 2013 года Уильям Хейг, в то время министр иностранных дел, написал письмо, в котором запретил пользоваться документами, добытыми в ходе процесса, в от-крытом слушании, потому что это является нарушением безопасности, нанесением вреда дипломатическим отношениям и т. д. После этого судья Роберт Оуэн сказал мне, что, к сожалению, версию об участии российского государства в убийстве моего мужа он рас-смотреть не сможет, потому что у него не будет доказательной базы. Оуэн сказал, что единственный выход в сложившейся ситуации — запрашивать другую форму слушаний, которая называется public inquiry. Это похоже на inquest, но отличие в том, что материалы, которые невозможно заслушивать в открытом режиме, можно рассматривать в закрытом. Мы подали на public inquiry но нам опять отказали. На этот раз Тереза Мэй — директор Хоум-офиса (министерство внутренних дел Великобритании. — Прим. ред.). Тогда я по-дала жалобу на Терезу Мэй и выиграла. В результате дело об убийстве моего мужа рас-сматривалось в режиме public inquiry. Повторюсь, сейчас мы ждем окончательного реше-ния судьи.
-Сейчас — в отличие от 2006-го или даже 2012-го — политическая обстановка скла-дывается скорее в вашу пользу. Вы полагаете, что решение суда будет объективным?
-Я уверена в этом. За 10 лет я имела возможность лично убедиться в независимости бри-танского правосудия. Вообще, за годы, которые я живу в Англии, у нас сменилось не-сколько правительств. Россия тем временем живет под управлением одного человека. От-ношение к нему в Англии было разное. Когда случилось убийство Саши в 2006 году, у власти был Тони Блэр. С Путиным у Блэра сначала были хорошие отношения, потом они ухудшились. Так вот, Блэр уже тогда сказал, что никакие дипломатические, политические причины не оправдывают нерасследование преступления. Когда пришли консерваторы и Дэвид Кэмерон на первый срок, мне сразу посоветовали настроиться на другое отноше-ние. Новое правительство, все хотят строить с Россией бизнес и т. д. Я думаю, что каждый новый правитель хочет показать, что он-то умнее предыдущего. Мы помним, как Буш за-глянул в глаза Путина и увидел там его душу… Но в конце срока ни у кого не оставалось иллюзий. Завершая тему, могу сказать, что ни один премьер, независимо от взглядов и пристрастий, не пытался отрицать значимость нашего кейса. Все понимали, что это пре-ступление невозможно ни отодвинуть, ни забыть. Это краеугольный камень.
-Марина, о расследовании дела вашего мужа мы знаем в основном юридические под-робности. Для политиков, юристов, спецслужб и публики, это дело, как вы правиль-но сказали, кейс. Имея возможность говорить с вами лично, я хочу спросить о чело-веческом аспекте трагических событий, которые произошли с вашей семьей. Как вы пережили смерть мужа? Как потом нашли в себе силы практически в одиночку бо-роться в течение девяти лет без денег и без особенных надежд на победу?
-Я не пережила смерть моего мужа. Я продолжаю переживать. В моем случае прошедшего времени не существует. Если в моей жизни появляются новые люди, они либо принимают меня со всем этим грузом, либо нет. Бывает, что люди разводятся, входят в новые отно-шения и забывают о прошлом. Я — нет. То, что с нами произошло — не развод. Это даже не просто смерть. Это шлейф, который тянется за тобой, куда бы ты ни отправился. Я ни-когда не смогу забыть, как мой муж умирал.
-Вы сказали, что об отравлении полонием узнали в последний день его жизни?
-Саша заболел резко, неожиданно. Это было как пищевое отравление, но невероятно силь-ное, внезапное. Оно не прекращалось в течение трех суток. Сашу забрали в больницу и дали лекарства, которые смогли это остановить. Потом, в течение 10 дней не могли поста-вить диагноз.
-Врачи рассматривали версию пищевого отравления?
-Сначала да. Потом они подумали, что это бактерия, которая попала в кишечник, пыта-лись вылечить антибиотиками. Но Саша с самого начала подозревал неладное, так как происходящее с ним не выглядело обычным расстройством желудка. Все-таки он много лет был сотрудником спецслужб, а до того военным.
-Расскажите подробнее про его карьеру.
-Саша начал служить с 17 лет. Он окончил школу в Нальчике и пошел в армию.
-Он из семьи военных?
-Его папа — военный врач, дедушка — военный летчик. История казачьих поселений в Нальчике, откуда родом семья, насчитывала двести с лишним лет. Все его предки там по-хоронены. Когда Саша не поступил в университет Нальчика, дедушка ему сказал: «Все, собирайся в армию». Саша был спортсмен, мастер спорта по современному пятиборью, которое включает в себя верховую езду, стрельбу, бег, фехтование, плавание. Он поступил в военное училище, стал курсантом, потом 5 лет учился в командно-войсковом училище им. Орджоникидзе. Потом окончил офицерские курсы, служил в дивизии Дзержинского, и уже оттуда в 1991 году его перевели в Центральный аппарат КГБ, когда КГБ фактически не стало.
-До этого назначения Литвиненко работал на КГБ?
-Он работал в Дивизии Дзержинского, это «Витязь» — группа быстрого реагирования, ко-торая существует при КГБ, они базировались в Балашихе.
-Ваш муж входил в группу «Витязь»?
-Он не был членом группы «Витязь». Он был… как их называют… особист? В 1991 году его бывший начальник предложил перейти в центральный аппарат КГБ — тогда как раз путч случился. Когда Саша пришел туда служить, он был одним из самых молодых офи-церов — в звании подполковника в свои 33 года. Это считалось серьезным карьерным ростом. Он добивался всего сам, не по блату, он не был ничьим сыном, зятем, не занимал-ся бюрократической работой. Он всегда работал на земле, помогал людям. Он верил в то, что делал. Когда его работа перестала быть нужной, более того, когда она стала вредна, когда им попытались воспользоваться, чтобы сделать офицера фактически преступником, он не стал этого терпеть.
-Когда и как вы познакомились?
-Мы познакомились в 1993-м, а год спустя поженились. Серьезный период был, когда в Москве стреляли. Я была преподавателем танцев. И мои друзья, танцоры, попали в беду, у них начали вымогать деньги сотрудники органов, причем речь шла сотне долларов! Люди были готовы мараться за такую сумму. Саша помогал расследовать это вымогательство. И вот мои друзья захотели приехать ко мне, поздравить с днем рождения, но не могли выйти на улицу — боялись. Саша им сказал: «Если боитесь, я поеду с вами». Они поехали. Так мы с Сашей и познакомились — в мой день рождения, у меня дома. Саша был удивитель-ным другом. Все, кто с ним общался, это признавали. Даже людей, которые ему приноси-ли зло или предавали, он мог простить.
-Весьма необычное качество для сотрудника органов.
-Он был белой вороной. Особенно трудно ему было, потому что он не пил. Это вызывало у начальников и коллег подозрения.
-Когда у вашего мужа начались неприятности по службе?
Неприятности начались тогда, когда он понял, что цели, которые ставили перед ним на службе, входят в конфликт с его представлениями о чести. Фактически Сашу и его коллег призывали заниматься рэкетом.
-Каким образом?
-Например, говорили, что есть парковка, денег не платит. Вышестоящие офицеры «кры-шевали» эту парковку, а нижестоящие должны были идти, «вышибать» деньги. Последнее место службы, куда Сашу перевели, было УРПО — Управление по разработке преступ-ных организаций. Это была засекреченная структура. Вскоре выяснилось, что, занимаясь разработкой преступных организаций, с которыми они должны были бороться, сотрудни-ки УРПО часто выходили далеко за рамки закона. Саша это видел и молчал, пока не слу-чился разговор, во время которого его спросили, смог бы он убить Березовского.
-Как ваш муж отреагировал на это предложение?
-Это был конец 1997 года. Саша долго ходил мрачный, а потом пошел и все рассказал Бе-резовскому. Он не хотел это выносить на публику, просто пришел к нему.
-И как отреагировал Березовский?
-Сказал: «Этого не может быть!» Саша был знаком с Борисом Абрамовичем с 1994 года, когда на него было совершено покушение. Он участвовал в оперативной группе. Потом, после того как убили Влада Листьева и Березовского хотели арестовать и вывезти из офи-са, Саша приехал в этот офис и не дал его вывезти, потому что не было ордера на арест. Саша сказал: «Предоставьте мне ордер и тогда забирайте».
-Не отдать Березовского было его личной инициативой?
-Нет, он это сделал с ведома тогдашнего начальника московского ФСБ Трофимова. Тро-фимов дал ему сигнал. Я думаю, вышестоящие начальники в ФСБ воспринимали Сашу как сотрудника, приставленного к Борису.
-Это соответствовало действительности?
-Да, Саша писал отчеты о своих визитах к Березовскому. Березовский был условно Саши-ным агентом. Сейчас говорят о том, что якобы Литвиненко был на службе у Березовского — этого не было.
-После того как ваш муж предупредил Березовского о готовящемся покушении, Бе-резовский нанял его, стал ему платить как информатору?
-Однозначно, нет. Пока Саша был на службе, никакой оплаты от Березовского и от кого бы то ни было другого он не получал. Березовский впервые материально помог мне, когда Сашу посадили в тюрьму.
-То, что вы рассказываете, звучит очень необычно, поскольку речь идет о сотрудни-ке спецслужб. Известно, что у этих людей существует собственная этика, допускаю-щая действия вне рамок закона, если того требует поставленная цель.
-Мне кажется, Саша старался быть таким, каким должен быть сотрудник спецслужб в идеале. И я думаю, он не был исключением. Просто другие были менее заметны, а Саша всегда был активен. До того как состоялся разговор об убийстве Березовского, было не-сколько кейсов, которые подтверждали, что группа, созданная в УРПО, должна быть ис-пользована в таких делах, которые впоследствии станут компроматом на ее участников.
-Речь шла об убийствах?
-Думаю, да. Было полное ощущение, что сотрудников пытаются связать компроматом, чтобы эти люди согласились на любые преступления.
-Убийство Березовского должно было стать таким компроматом?
-Это убийство было чертой, через которую совершивший его перешел бы и уже не вер-нулся. Саша категорически не стал бы этого делать.
-Но он не выполнил приказ. Повторюсь, это очень необычно для сотрудника спец-службы.
-Мой муж все же был оперативник, человек, который работал на земле и расследовал пре-ступления. Он не состоял в спецслужбе, которая работала против инакомыслящих и миро-вой закулисы, это больше похоже на FBI, если проводить параллели. Он был контрразвед-чиком, когда шла война с Чечней, служил в антитеррористическом центре. Он отлично знал Кавказ изнутри. Приезжал в Нальчик, зная, что все чеченские боевики лечатся там в санаториях, и что информацию надо добывать там. Способность собирать и анализировать информацию у моего мужа была уникальная. Плюс отличная память, он был очень акку-ратен во всем, что касалось информации. Разумеется, он был сотрудником спецслужбы. Но с другой стороны, он был оперативником. Любое дело до того, как оно попадает к сле-дователю, создает оперативник. И от того, как оперативник сумеет собрать и преподнести факты, зависит, сумеет ли следователь дальше дело расследовать. Вот этим Саша и зани-мался. У него была уникальная способность к кропотливой работе.
Марина Литвиненко: Поставить точку в деле для меня не так важно. Часть 2.
-Готовясь в нашей встрече, я перечитала интервью вашего мужа, где он говорит об убийстве Яндарбиева, взрывах домов, перспективах российской власти и т. д. Сейчас понятно, что это поразительно точный прогноз человека, знающего реалии и прежде всего психологию людей из спецслужбы изнутри. Но в момент, когда это интервью давалось, заявления Литвиненко, вероятно, звучали как бред сумасшедшего.
-Есть снятый Андреем Некрасовым документальный фильм, который построен на не-скольких Сашиных интервью. То, что он говорил, сейчас страшно слушать. Он абсолютно точно предсказывает все то, что происходит сегодня. Говорит, что наступило страшное время, когда коммунистическую идеологию сменила идеология денег. Он говорит это в 2002 году. Он говорит: «Меня убьют не за то, что я предал корпорацию, а за то, что я за-тронул самое главное — их методы получения денег».
Я не могу смотреть этот фильм, это всегда по живому, каждый раз поражаешься — не предвидению, нет, а его способности уже тогда это проанализировать. Мой муж знал сво-их коллег изнутри. Понимал, как устроены их мозги. Когда Сашу выпустили из тюрьмы — это был декабрь 1999 года — мы поехали в подмосковный дом отдыха. Там он встре-тил коллегу, с которым недавно начал работать. И этот человек сказал моему мужу: «Са-ня, как ты теперь будешь жить?! У тебя же ни ксивы, ни пистолета?»
-Вы сейчас сказали очень важную для понимания психологии людей из нынешней российской власти вещь. Когда мне случалось познакомиться с кем-то из них лично, меня всегда поражала их готовность — вне зависимости от воспитания и образова-ния — делать что угодно, принимать унижения, лгать, делать любую грязную работу в обмен на возможность оставаться в обойме до конца жизни. Я пыталась понять, с чем связан такой сильный страх быть изгнанным из корпорации, оказаться вне сис-темы. Это казалось мне психологическим феноменом, чуть ли не результатом зомби-рования. Но все оказалось очень просто. Эти люди совершенно искренне не понима-ют, как это — жить без «ксивы и пистолета». Без распределителя, мигалки, халяв-ных денег, еще каких-то благ, в приведенном вами случае — без возможности при-сваивать чужое, грабить. То есть они действительно не знают, куда пойдут и чем займутся, если у них все это отобрать. Вернее, понимают, что идти им некуда, они ничего не умеют и никому не нужны. Меня когда-то поразила простота этого объяс-нения.
-Вы правы. Но мой муж был другим. Когда у него не стало корочек и оружия, он не поте-рялся. Мы уехали в Англию, и я очень переживала, потому что эмиграция не была добро-вольным выбором. Мы никогда не думали, что будем жить в другой стране. До того как Сашу посадили, он говорил: «Марина, в стране будет очень страшно и, возможно, придет-ся уезжать». Я отвечала: «Такого не может быть. У нас ребенку четыре года, у нас друзья хорошие». Он убеждал меня, что наш мир — из стекла: «Ты не понимаешь, какое количе-ство дел ко мне приходит, я даже боюсь рассказывать, сколько происходит воровства, сколько убийств, и никто не хочет это расследовать. Ты живешь среди красивых людей, преподаешь свои танцы и тебе кажется, что мир хороший. А потом кто-то приходит и бу-лыжником разбивает стекло, и твой стеклянный дом рушится в одночасье». Мне было трудно в это поверить. Я была оптимистом. И когда мы в итоге оказались в Англии, я пе-реживала за мужа, потому что Саша оказался абсолютно оторван от того, что делал всю жизнь.
-Как вы оказались в Англии?
-Все началось в 1997 году, когда Саша рассказал Березовскому о том, что ему предлагали его убить. Березовский не поверил. Тогда Саша сказал, что пригласит еще двух человек, которые присутствовали при разговоре. Когда люди пришли и все подтвердили, Березов-ский сказал, что с этим нужно разобраться. И попросил Севастьянова, который тогда ра-ботал в Администрации Президента, выяснить все без шума. В итоге дело попало к тем самым людям, которые предлагали Саше Березовского убить. И тут все уже стало очень серьезно. В апреле было записано большое видеоинтервью Доренко с сотрудниками УР-ПО Понькиным, Гусаком и Литвиненко. Я сидела за камерой. Они говорили 4 или 5 часов. Я была в полном ужасе. Представьте, сидят три мужика и говорят что-то совершенно за-предельное.
-Для чего было записано интервью?
-Появилась информация, что их арестуют. Они решили, что запишут материал на случай, если их арестуют или убьют. Это был 1998 год. В мае вдруг появилась статья за подписью Хинштейна с информацией о том, что сотрудники УРПО взбунтовались, потому что им приказали убить Березовского. После этого слива дело стало достоянием гласности. В июне всех сотрудников УРПО вывели за штат. Отняли ксивы и пистолеты, отправили на отдых. А в июле директором ФСБ стал Владимир Владимирович Путин.
-Назначение Путина было отчасти результатом скандала, инициированного вашим мужем?
-Именно так. Путин появился на фоне этого скандала. Хотя он и утверждает теперь, что не знает, кто такой Литвиненко. Но он отлично знает. Их встреча, организованная Березов-ским, состоялась в августе. От Саши требовалось предоставить информацию о взяточни-честве, коррупции в ФСБ и т. д.
-Кто именно был заказчиком убийства Березовского? Или автором идеи? Кто гово-рил с вашим мужем?
-С Сашей говорил его начальник Камышин. Но ФСБ вело против Березовского настоя-щую войну.
-Это была идеологическая война? Или были какие-то другие причины?
-Во-первых, была конкретная экономическая причина. Приватизированный и контроли-руемый Березовским «Аэрофлот» лишил кормушки большое количество людей из спец-служб.
-Каким образом?
-Каждый офис «Аэрофлота» по всему миру контролировался спецслужбами. После прива-тизации это, разумеется, закончилось. Кроме того, расформировали отдел по экономиче-ским преступлениям, то есть лишили спецслужбы еще одной серьезной кормушки. К это-му имел отношение Березовский. Когда мой муж сидел в Лефортово, с него почти каждый день требовали показаний против Березовского. Это был 1994 год.
-Березовский понимал, что против него ведется настолько серьезная игра?
-Нет, он в этом смысле был поразительно наивен, считал, что происходит просто клановая борьба, которую нужно «разрулить», не понимал, что ФСБ борется именно с ним. Ему ка-залось, что в его окружении есть преданные, честные люди. К таковым он относил и Пу-тина. Например, когда Саша сидел в тюрьме, Березовский был уверен, что Путин поможет его выпустить. При том, что Путин, возглавляя систему, был больше всех заинтересован в том, чтобы Саша сидел в тюрьме и давал показания против Березовского. Саша много знал и был очень неудобной фигурой.
-Почему вы все-таки решили покинуть страну?
-В 1998 году Саша созвал пресс-конференцию. Это было беспрецедентно — до этого со-трудники ФСБ никогда не говорили публично. Все, разумеется, обратили внимание на слова: «Мне было приказано убить Березовского». Но никто не услышал, что большую часть выступления Саша посвятил коррупции, преступлениям в рядах ФСБ, и прямо ска-зал, что ФСБ становится организацией, от которой скоро нужно будет спасать людей. По-сле пресс-конференции Саше начали мстить. Его посадили в тюрьму по обвинению в на-несении побоев, он отсидел 9 месяцев, потом его оправдали в зале суда. Это было фено-менально — его оправдал военный суд. Но в зале суда его арестовали повторно, уже по другому делу. Судьи были ошеломлены. Это было неуважение к военному суду. Сашу увезли в «Бутырку». На этот раз обвинили в том, что они с его начальником Гусаком ук-рали вагон зеленого горошка. Потом выяснилось, что все это туфта. Когда Саша был в «Бутырке», военный суд выпустил его по подписке. Я помню, что тогда схватила Сашу и просто не знала, куда бежать… Когда Саша мне сказал, что его снова могут арестовать и я должна буду поехать по миру и рассказать нашу историю, я ответила: «Ты вообще пони-маешь, о чем говоришь, кто нас будет слушать?! Кому мы нужны?!» Я была уверена, что теперь все будет хорошо. Хотя, когда Сашу первый раз арестовали, один прокурорский мне сказал: «У нас больше десятка дел, которыми Литвиненко занимался. Мы каждое бу-дем открывать и по каждому будем находить ему преступление».
-То есть стояла задача любым способом его посадить?
-Именно. Они дали понять, что не надо было выступать по телевизору, что будут его нака-зывать. Когда второе дело развалилось, открыли третье. Ему попытались инкриминиро-вать хранение взрывчатых веществ. И уже в этот раз хотели проводить суд не публично в Москве, а в закрытом режиме, в Наро-Фоминске. Саша сказал: «Меня туда не довезут». И еще были месседжи, которые касались не только его, но и семьи. Он понимал, что если с ним что-то случится, его семья останется без защиты. Так он впервые осознал, что надо бежать заграницу. Куда — никто не понимал. У Саши не было загранпаспорта.
-Вы никогда заграницу не ездили?
-Первый раз мы поехали в 2000 году в июне с сыном Толей в Париж, в Диснейленд. До этого никуда не ездили. Начиная с 1996 года Саша никуда не мог ездить, он все-таки в ан-титеррористическом центре работал.
-Он давал подписку?
-Нет, просто не давали добро на такие поездки. А тут он вообще был под подпиской о не-выезде, паспорт у него забрали. Однажды, когда мы должны были забирать ребенка с да-чи, он вдруг мне сказал: «Мне надо в аэропорт. Я улетаю к родственникам в Нальчик, я тебе позвоню». И все. Для меня это было шоком. А через два дня наш общий знакомый сообщил: «Марина, звонил Саша, просил тебя купить новый мобильный». Я купила, Саша позвонил и говорит: «Тебе надо уехать отдыхать». Я отвечаю: «Как отдыхать? Уже конец сентября, работа, ребенок в школу пошел». Он говорит: «Ну ты же хотела отдохнуть». Сказал, чтобы я купила билет в любую страну. Решили лететь в Испанию. 14 октября ку-пили тур, и мы с Толей с чемоданом летних вещей полетели совершенно непонятно зачем и куда. Саша позвонил в последний момент, когда мы уже пристегивали ремни: «Ты точно в самолете?» Он боялся, что нас высадят, начал прорабатывать какие-то возможности бег-ства через Белоруссию, Украину и т. д. Мы прилетели в Испанию. Там нас встретил зна-комый, который рассказал, что Саша находится в Грузии и ждет, чтобы ему сделали пас-порт. В тот момент, в 2000 году в Сочи был транзит, паром. Саша потом писал, что его свобода стоила 10 долларов. Потому что он забежал на паром последним и когда погра-ничник проверял, нет ли его имени в черном списке, Саша в паспорт вложил 10 долларов. И пограничник не стал проверять. Так Саша уплыл в Грузию. И в Грузии его уже ждал паспорт.
-Грузинский?
-Да.
-То есть поддельный?
-Да. Когда мы прилетели в Испанию, Саша сказал: «Марин, вы уже, наверное, не верне-тесь в Москву». Я говорю: «Как ты себе это представляешь?» Он ответил: «Если вы вер-нетесь в Москву, я тоже вернусь, я один не поеду никуда». Я чувствовала себя так, словно стою над обрывом и решаю, прыгать или нет. И когда Саша сказал: «Марин, мне без вас ничего не надо», я поняла, что либо я сохраняю нашу семью, либо… И я приняла реше-ние. Из Малаги мы прилетели в Турцию, где встретились с Сашей. Первые три дня у нас был холидей, мы наконец-то были все вместе. А потом мы стали думать, что делать даль-ше. Первым решением было пойти в Американское посольство в Анкаре и попросить убежища.
-И вы действительно туда пошли?
-Да. На том этапе к нам присоединился друг Саши Алик Гольдфарб, который потом стал очень близким для нашей семьи человеком. А так как Алик — американский гражданин, то для него оптимальный путь — американское посольство. Пока мы сидели в отеле, ад-вокаты по просьбе Гольдфарба связались с посольством и сказали, что сотрудник ФСБ РФ с семьей просят политического убежища. И нам назначили встречу. Мы втроем пришли. Сашу сразу же увели. Судя по всему, он не произвел на них впечатления, так как не обла-дал секретами. Он мог рассказать, какие бандиты в России с кем дружат, но американцев это не интересовало. У них не было необходимости спасать Сашу. Они сказали, что един-ственный вариант — это предоставить ему грин-карту, но ее нужно ждать. На общих ос-нованиях. Мы вернулись в гостиницу, поняв, что это невозможно. Мы также поняли, что уже засветились и нас вычислили. Сели в машину и поехали в Стамбул. В Стамбуле нача-ли опять рассуждать. Гольдфарб сказал, что мы можем лететь в Америку, но это будет на-рушением миграционных правил и нас посадят в тюрьму... Я сказала, что не хочу в тюрь-му. Я теоретически еще ничего не нарушила. Я могла подхватить ребенка подмышку и лететь обратно. И тут ему пришла в голову гениальная идея: «Слушайте, можно лететь в Англию! Можно купить билет, не нужно транзитной визы. Вы прилетаете в Хитроу и сдаетесь». План был принят. Мы купили билеты от Стамбула до Тбилиси через Лондон. Когда покупали, нас спросили, почему так странно летите, по прямой нельзя? У Алика был билет в Нью-Йорк, и он сказал, что мы хотим вместе долететь до Лондона, чтобы за-няться там шопингом, а потом разлетимся в разные стороны. Мы прилетели в Хитроу, вошли в транзитный зал. Алик увидел первого секьюрити, и они пошли с Сашей сдавать-ся.
-Как проходил процесс «сдачи»?
-Гольдфарб сказал: «Это сотрудник ФСБ, он сбежал из России и просит политического убежища». Мы просидели 8 часов в терминале. Потом нам разрешили выйти. Так, 1 нояб-ря 2000 года мы оказались в Англии. Я помню, когда позвонила маме, мама была в шоке.
-Как складывалась ваша новая жизнь в Англии?
-Первое время мы себя чувствовали туристами, все музеи посмотрели. Саша готовил до-кументы для получения политического убежища, Толя пошел в школу, я пошла на курсы английского языка. Мы поняли, что нужно строить новую жизнь.
-Квартиру снимали?
-В этом смысле нас очень поддерживал Березовский. Он давал деньги.
-Он уже жил тогда в Англии?
-Еще не постоянно. Но у него уже был офис в Лондоне. Он до последнего не верил в то, что если вернется в Россию, его арестуют. Он очень многим вещам не верил, к сожале-нию. А когда Саши не стало, признался, что очень многого не понимал. Получив убежи-ще, Саша стал писать. Первая книга была — «ФСБ взрывает Россию», он активно участ-вовал в ее подготовке.
-Понимал ли ваш муж, к каким последствиям для него лично может привести изда-ние этой книги?
-Думаю, да. В книге он прямо говорил о том, кто именно стоит за этими преступлениями и кто может стать во главе России, и что если это случится, все кончится очень плохо.
-Работая над книгой, ваш муж опирался на свои догадки?
-Саша не участвовал в следствии по взрывам домов. Это был 1999 год, он тогда сидел в тюрьме. Но думаю, у Саши были информаторы из тех, что работали по данному делу. И потом они поплатились. Например, Михаил Трепашкин отсидел два раза подряд в тюрьме — именно за то, что помогал Саше с материалами для этой книги. Юрия Щекочихина, Сергея Юшенкова, входивших в парламентскую комиссию по расследованию взрывов домов, нет в живых. Думаю, что в какой-то степени их смерти — ответ на вопрос.
-Вы лично верите, что ФСБ организовало взрывы этих домов?
-Учитывая события, которые произошли в России за последние 15 лет, я считаю, что это вполне возможно. Мой муж был уверен, что система, которая привела Путина к власти, могла быть причастна к этим преступлениям.
-Я помню, когда вышла книга, смотрела даже ее видеопрезентацию. 15 лет назад это выглядело как жуткий бред.
-Ксения, вы сейчас сказали то, что говорили очень многие люди. Те вещи, о которых пи-сал Саша, были очень неприятны для осознания. Он знал и своими глазами видел то, во что люди не могли поверить. А сейчас люди начали постепенно, с трудом это понимать. Сашины интервью стали помногу цитировать в аналитических программах и т. д.
-Я думала об этих взрывах. Если бы тогда поверить в то, что говорил ваш муж, нуж-но было бы немедленно собирать чемоданы и прощаться с родиной. Потому что фи-зически опасно оставаться на территории, которую контролирует спецслужба, спо-собная абсолютно на все. Но это было кардинальное решение, к которому очень мно-гие в то время были не готовы — в том числе и я.
-Увы, время показало, что мой муж был прав. Я сама недавно перечитала интервью про взрывы и осознала, что действительно 10 лет люди это читали и думали, что мой муж — какой-то дурачок. Сейчас он мертв, а его худшие прогнозы сбылись.
-Чем еще занимался ваш муж в Лондоне помимо написания книг?
-Саша старался много работать. Писал, консультировал, встречался с людьми. У него поя-вился новый круг общения. Они стали очень близки с Владимиром Буковским.
-Вот как? Я немного знакома с Буковским и знаю, как искренне он терпеть не может и презирает все и вся, что имеет малейшее отношение к КГБ и русским спецслужбам. Ваш муж действительно с ним дружил?
-Не просто дружил. Это было особенное чувство. Вы правы, когда говорите об отношении Буковского к спецслужбам, и для меня тем более ценно то, что он принял Сашу. Они ча-сами разговаривали по телефону, мне было даже неловко, я говорила Саше: «Как можно так нагружать пожилого больного человека?» Потом у меня была возможность погово-рить с Володей и я спросила: «Ничего, что Саша так?» — «Нет, — говорит, — нормаль-но».

Марина Литвиненко: Поставить точку в деле для меня не так важно. Часть 3.

-Вы меня крайне удивили, рассказав об этой дружбе. Это действительно о многом говорит.
-Буковский дал Саше почитать материалы о преступлениях КГБ, о которых Саша не знал. После этого у Саши началось перерождение. Он стал диссидентом. Он не был диссиден-том, когда вышел на свою пресс-конференцию, он не был диссидентом, когда убегал из России. Его диссидентство началось позже. Вообще то, что происходило c Сашей в Анг-лии, было очень положительным. Я видела, что он нашел новые занятия, которые его ув-лекают. Но семья должна была как-то существовать. Саше не хотелось чувствовать зави-симость от грантов Березовского и других. Он стал работать на частные фирмы, которые собирали информацию по бизнесу. Так началась его новая карьера. Саша был очень от-ветственный в отношении семьи. К тому же однолюб. У него было мягкое, хорошее чув-ство юмора. Он говорил: «Как так, ты стареешь, ты же должна хуже становится, а стано-вишься только лучше…» И знаете, может даже в тебе нет ничего особенного, но когда ты смотришь в глаза человека и слышишь, что ты лучшая, красивая, что тебя любят — это дорогого стоит! Был еще такой смешной момент. Саша говорил: «Что ж я тебя раньше не встретил?», а я отвечала, что всему свое время. Никто не думал, что это так рано закон-чится… Мы всегда рассуждали, что его бабушка с дедушкой — долгожители, к тому же мы оба заведенные на спорт, значит жить будем долго.
-Ваш муж продолжал заниматься спортом в Англии?
-В Англии он по полной программе оторвался. В России у него не было возможности ку-пить хорошую форму, кроссовки. А тут он накупил! Думаю, в этот «стафф» можно было легкоатлетическую команду одеть и обуть. Ему это нравилось, доставляло эстетическое удовольствие. Однажды мы даже ходили с ним на фехтование. У нас недалеко был клуб, там был тренером польский чемпион. Он Саше дал потренировать одного мальчика, и я впервые увидела, как муж фехтует… Он сказал: «Все, уйду на пенсию и буду учить детей фехтованию». Такой вот мушкетер. Наивный, в чем-то идеалист, но в то же время очень «на земле».
-Как вы думаете, был ли какой-то конкретный повод, из-за которого с вашим мужем расправились? Или это была показательная месть системы?
-Я думаю, этот вопрос должен прояснить судебный процесс, public inquiry. Возможно, по-водом стало участие Саши в расследовании дел российских криминальных групп и их свя-зей с высшим эшелоном власти. Саша писал об этом еще в 1998 году в служебной записке Путину. В Англии Сашу попросили дать показания в связи с расследованиями дел, прежде всего в Испании.
Так недавно были арестованы несколько крупных авторитетов, в том числе из тамбовской группировки, связанной напрямую с первыми лицами в правительстве РФ. Есть еще веро-ятность, что смерть Саши планировали свалить на Березовского. И добиваться его экстра-диции России, уже как обвиняемого в убийстве.
-По-моему, следственный комитет обвинил его впрямую.
-Возможно, свалить убийство на Березовского им бы удалось, если бы англичане не на-шли полоний. По плану, никто не должен был узнать причину смерти.
-Как получилось, что полоний все же обнаружили?
-На 11 день болезни Саши стало понятно, что есть признаки радиоактивного облучения. До этого все было шатко-валко, состояние плохое, без изменений. В воскресенье я от него ушла, а в понедельник прихожу — и вижу совершенно другого человека. Я глажу Сашу по голове (мы должны были надевать резиновые перчатки при физическом контакте) и вдруг понимаю, что у меня на перчатках остаются его волосы. Я осматриваю его одежду: волосы на плечах, на подушке… Тут я уже закричала. Пошла к врачам, спрашиваю: что происходит? В госпиталях обычно сложно дождаться врача. У них свои часы приема. Но тут они быстро собрались, все 5 человек, на консилиум. Онколог сказал, что Саша похож на тех пациентов, которые находятся у него в отделении после радиоактивного облучения. Но никакого облучения не было! Тогда его решили перевести в онкологическое отделе-ние. Взяли кровь на специальные анализы и обнаружили таллий. Тогда впервые поставили диагноз «Отравление. Обнаружение тяжелых металлов в крови». В этот момент началось расследование, включилась полиция. Полицейские стали действовать по четкой схеме: обезопасить ребенка, семью и т. д. Выглядело это так: Сашу на койке допрашивал поли-цейский, меня спросили, где ребенок? Я сказала: пришел из школы и находится у моих друзей. Они сказали, что забирают его в полицейский участок, «по инструкции положе-но». Представьте, до нас несколько дней никому не было дела, а тут вдруг все начинают активно нас спасать. Мне сказали: «Мы вашего мужа переводим в другой госпиталь, вы поедете с нами». Я сказала, что не поеду с ними, у меня на парковке стоит машина. Мне ответили: «Если будете сопротивляться, мы вас арестуем». Саша сказал: «Марина, молчи и делай все, что они говорят». У нас забрали мобильные, перевезли на бешеной скорости из одного госпиталя в другой. Им не важно, что Саша лежал в больнице две недели. Для них отравление таллием — преступление. Включаются механизмы, как будто преступле-ние случилось прямо сейчас.
-То есть отравление официально переквалифицировали в попытку убийства?
-Да, но данных о радиоактивном заражении еще не было. Мы приехали в другой госпи-таль. И тут подключился Скотланд-Ярд. Ко мне пришел полицейский, который вел это дело. Он спросил: «Что вам нужно?». Я сказала, что не знаю, где ребенок, нужно ему по-звонить. У нас забрали мобильные. А 12-летний ребенок тем временем сидел в участке и ругался: «Я не понимаю, что происходит, почему я в полиции?» Короче, ребенка успокои-ли. Тот полицейский потом допрашивал Сашу три дня, пока тот мог говорить. И получи-лась пугающая, парадоксальная ситуация: в процессе расследования убийства показания давал сам убитый! Саша рассказал, где он был, с кем встречался, куда ходил в тот день. Пока его допрашивали, диагноз изменился.
-Как это произошло?
-После того как в организме мужа обнаружили таллий, выписали антидот. Когда мы его принимали, было очень тяжело, Саша не мог глотать, ничего не ел. Мы говорили ему, это нужно пить, очень важно. Однажды я прихожу в палату, и вижу, что антидота нет. Его от-менили. Они поняли, что яд — это не таллий. Потому что у Саши не была разрушена нервная система, хотя начали отказывать почки и печень. Так не может быть при отравле-нии таллием. Когда были обнаружены первые признаки радиоактивности, Сашу провери-ли на гамма-лучи. Сначала внешних признаков не было. Не могли понять, откуда идет из-лучение. Когда таллий не подтвердился, Гольдфарб привел профессора Генри, который сначала просто ходил и слушал, что происходит. А потом спросил, почему проверяют только на гамма-лучи? И предложил проверить Сашу на альфа-излучение. Оставались по-следние два дня Сашиной жизни. У него взяли мочу и отправили на анализ в военный комплекс, где был специальный реактор. И у полиции наконец что-то совпало.
-Это случилось в последний день жизни вашего мужа?
-Да. В первый раз у Саши сердце отказало за день до смерти, когда я уезжала из госпита-ля. В последний раз, когда мы с ним разговаривали, он был совсем слаб. Когда я приехала домой, мне позвонили из больницы и спросили, могу ли я быстро вернуться. Я спросила: «Что-то случилось?» — «Да, но сейчас уже лучше». Когда я приехала, Саше сделали реа-нимацию сердца. Его ввели в кому, подключили все суппорт-машины. На следующий день мы уже не могли разговаривать. Прощаясь с врачами, я спросила: «Ночью будет ху-же?» Они сказали: «Нет, для больного ночь или день — без разницы».
-Вы тогда понимали, что ваш муж умирает?
-Нет, на тот момент была надежда, речь шла о пересадке костного мозга. Даже доноры нашлись. Когда я опять приехала домой, мне позвонили из госпиталя. Сын уже ложился спать, был в пижаме, я спросила: «Толь, ты поедешь со мной?» — «Поеду». Мы приехали в госпиталь. Врач, который был на дежурстве, сразу нас встретил. И тогда я поняла, что все. Врач нас попросил пройти в комнату. К чему я это рассказываю? На тот момент ин-формации о полонии еще не было. Врач нам сказал, что Саши не стало, у него останови-лось сердце, что мы можем пойти к нему в специальную комнату, побыть там, попро-щаться. Если бы на момент смерти было известно, что яд — это полоний, нас бы уже к нему не пустили. Нам позволили быть с Сашей сколько угодно времени. Раньше, общаясь с ним, мы должны были надевать перчатки и маски, потому что у него иммунитет был на нуле. А сейчас уже не нужно было предохраняться. Толя постоял, наверное, полминуты. Конечно, для него это был сильнейший шок. А я очень долго с Сашей сидела.
Потом, когда вернулась домой, мне позвонили полицейские. Сказали, что есть очень важ-ная информация, которую я должна узнать непосредственно от них. Они приехали около часа ночи. Я не очень была рада их визиту, допрашивать меня в такой момент было не-уместно и жестоко. Они приехали, сели на кухне.
-Их было много?
-Человек 6-7. Они сказали: «Марина, вашего мужа отравили полонием. Это радиоактив-ный материал. Мы не знаем, что это конкретно такое, потому что в нашей практике не было подобного. Мы никогда не сталкивались с тем, чтобы человека убивали полонием-210. У вас есть полчаса, вы должны собраться и эвакуироваться из дома». Я спросила, по-чему сейчас и что брать. Они ответили: «Вещи, с которыми вы обычно уезжаете из дома на пару дней». Хорошо, что Ахмед Закаев жил напротив. Мы собрались и ушли из дома к нему. В свой дом мы смогли вернуться только через два с половиной года.
-А где вы провели два с половиной года?
-На съемных квартирах.
-Ваш дом опечатали?
-До февраля он фактически принадлежал полицейским, там велись следственные дейст-вия. В первый раз я смогла туда войти в январе, полностью экипированная, в костюме с маской. И увидела, что на кухне как все стояло в тот вечер, так и стоит. Полиция даже не знала, как утилизировать продукты. Там была ваза с бананами, я сначала не поняла, что это бананы, они были черные все, как будто сгорели. Везде летала моль. Помните жилище маньяка из «Молчания ягнят»? Вот такую картину я увидела. Я тогда поняла, что это уже не мой дом, что я там больше жить не буду. Второй раз я оказалась там в марте, нам раз-решили взять какие-то вещи для жизни. Уходя, мы взяли только смену белья. А однажды полицейские сказали: «Марина, мы у тебя забрали дом, у тебя нет вещей, пойдем делать шопинг». И два полицейских с кредитной карточкой пошли со мной и позволили мне ку-пить хоть что-то.
-Что именно делала полиция в вашем доме?
-Они все проверили на полоний. На каждом участке дома была наклеечка, написано, какое количество радиации и т. д. То же самое было по всему Лондону. Все те места, которые посетили Саша, Ковтун и Луговой были очень тщательно проверены.
-Как выглядит полоний?
-Это металл. Но в данном случае он был применен в виде жидкости, летучего соединения. В связи с полонием есть понятие «первичное и вторичное заражение». Первичное — это следы, которые оставляет непосредственно полоний, вторичное — след, оставленный тем, кто его трогал. Вторичное заражение было зафиксировано в самолете, которым летели Луговой и Ковтун, в гостинице, где они жили, в других местах. Это все описано подробно, с картинками. В суде говорили, что не помнят ни одного дела с такой конкретной, меди-цинской и криминалистической доказательной базой! Когда преступников фактически об-виняют «безмолвные свидетели».
-Скажите, Марина, когда вы видите Лугового или Ковтуна — разумеется, по телеви-зору, какие чувства вы испытываете?
-Я ничего не испытываю. У меня нет желания мести. Потому что месть и ненависть — это очень сильные чувства. Как говорится, ненависть — это любовь со знаком минус. Эти два ничтожества у меня могут вызвать разве что брезгливость. Люди сами себя наказали. Жить и знать, что тебя обвиняют в убийстве, что ты не можешь выехать за пределы стра-ны, и при этом хорохориться: «Россия такая большая: хочу — поеду на Камчатку, хочу — на Черное море». Но я не думаю, что у этих людей такая замечательная жизнь. Как сказал мой сын, они уже в тюрьме. Когда у тебя нет возможности свободно передвигаться и де-лать то, что хочешь, ты уже наказан, ты в тюрьме. Эти люди совершили преступление и думают, что ушли от ответственности.
-Есть ли у вас какие-то личные чувства по отношению к Владимиру Путину?
-Я испытываю глубокое чувство сожаления в связи с тем, что происходит сейчас в России. Эта деградация — результат пятнадцати лет, которые Путин находится у власти.
-Как вдова сотрудника спецслужб, как вы считаете, насколько сильное, решающее влияние оказывает на психику человека принадлежность к этой жестко субордини-рованной корпорации? Как по-вашему, нужны ли вообще спецслужбы в современ-ном мире?
-Я думаю, что спецслужбы государствам все-таки необходимы, но, конечно, не те, кото-рые существуют в России сейчас. Это прямое наследие КГБ — организации, которая яв-ляла собой абсолютное зло, и должна быть осуждена. Это, к сожалению, не было сделано в 1991 году. КГБ тогда не смогли уничтожить. Расчленили на три департамента. Потом эта гидра опять срослась, стала мощнее, поменяла идеологию на еще более циничную. То, что случилось в 2000 году, приход Путина — это их реванш. У моего мужа, Александра Литвиненко, было представление о том, какими на самом деле должны быть спецслужбы. Он действительно верил в то, что их можно заставить приносить людям пользу, а не зло. Возможно, это была наивная вера. Но когда он понял, что от него требуется совершить преступление, чтобы остаться в системе, он решил, что не будет этого делать. За это ре-шение система его уничтожила.
-Что должно произойти, чтобы вы сказали: «Я сделала все, что могла, и хочу поста-вить в этом деле точку»?
-«Поставить точку» для меня не так важно.
-А что важно?
-Для меня важно было начать. Когда я столкнулись с огромным количеством препятствий, то вдруг увидела, что даже англичане, журналисты, которые занимались этим делом, пе-рестали верить в успех. Настолько сильным было политическое противостояние, столько было запретов, отказов, столько времени это тянулось, что даже англичане перестали на-деяться на свое правосудие. И мне очень приятно, что сейчас, на моем опыте, они в оче-редной раз имеют возможность убедиться в независимости и справедливости своего суда. Люди в России, которые следили за нашим делом, тоже увидели, что справедливость су-ществует. Нужно только очень большое упорство, чтобы ее добиваться. Никогда нельзя сдаваться — какими бы скверными ни были ваши обстоятельства. Мне кажется, мой при-мер очень важен для людей. Когда видишь, что у кого-то получилось, думаешь, что и у тебя получится. И я уверена, что Россия к этому делу обязательно вернется, как только что-то поменяется, когда будет расследовано дело Немцова, когда станет понятно, кто убил Политковскую. Это главные вещи, которые однажды в России окажутся очень важ-ными и востребованными.
Блог Альберта Шамеса.
Сайт: http://c1t2v3f4i.jimdo.co