[505x700]Любовь Казарновская — это не только «самое эротичное сопрано», как привыкли называть её в оперном мире. Это ещё и оригинальные суждения, резкие, без обиняков, оценки, неприятие для себя компромиссов. Певица на всё имеет собственное мнение и «режет» правду-матку, не взирая на лица.
Сейчас все озабочены второй волной финансового кризиса, а я бы сказала, что кризис у нас в первую очередь духовный, — говорит Казарновская. — Такие люди, как Мамонтов и Третьяков, прекрасно понимали, что они работают на будущее России. Поэтому мы имеем Третьяковскую галерею, поэтому у нас была частная опера Мамонтова, Шаляпин, Станиславский с его МХАТом. Сейчас же о будущем не думают абсолютно. Вот что страшно! 90% населения не живёт, а выживает на грани нищеты. А человека бросают под забор и говорят: выкручивайся как хочешь.
— Что делать — капитализм: человек человеку волк.
— А вот не скажите. В дореволюционной России у людей, умеющих работать, проблем не было. Пьяница, который не хотел трудиться, — да, влачил жалкое существование.
— 25 лет назад, когда вы уезжали из Союза, тоже ведь были непростые времена...
— Вы знаете, я уезжала из страны, где ещё был очень сильный импульс от той, интеллигентной России. И уехала я, как бы это сказать, волею судеб.
Я ведь не хотела уходить из «Мариинки». Но получила сразу несколько контрактов очень серьёзных. Допустим, заканчивался у меня контракт в Вене, через пять дней начинался в Ла Скала, надо было ехать в Милан.
Иду в советское посольство в Вене — мне говорят: вам надо возвращаться в Союз, проставить штампы все, потом здесь мы вам их подтвердим, и тогда можете ехать. «Что вы! — отвечаю. — Я не могу этого сделать: пока туда-сюда приеду-уеду, полгода пройдёт!» Прихожу в ОВИР, спрашиваю: как мне быть в такой ситуации?
Вам, говорят, надо получать паспорт на ПМЖ, иначе не сможете работать на Западе — потому что за каждой визой нужно будет возвращаться в Союз и оформлять её месяца по полтора. Для того чтобы получить такой паспорт, вам надо будет сняться с учёта в театре и сдать квартиру в Ленинграде. И у меня просто не оставалось выбора.
— Европа сильно вас изменила?
— Очень. Во-первых, я совершенно по-другому стала относиться к профессиональной этике.
На Западе меня ожидала просто шоковая терапия. Когда в Германии, например, пришла на репетицию за пять минут до начала, на меня так все посмотрели!
Я говорила изумленно: «Но ведь ещё пять минут!» — «Нет, вы должны быть на оркестровой репетиции минимум за полчаса».
А когда в «Метрополитен Опера» на репетицию Джеймса Ливайна я опоздала на две минуты, все, не глядя на меня, одновременно посмотрели на часы. Я что-то пролепетала: маэстро, извините. Он говорит. Даже не он — ассистент его: «Люба, мы все надеемся, что это первый и последний раз, потому что второго раза может не быть».
— На российской сцене, на ваш взгляд, сейчас появляются новые имена?
— Появляются. Но только какого они качества?!
А когда я говорю, что обязательно должна быть система поддержки молодых талантов на самом высоком уровне, — меня не слышат. Да что там говорить — и слово «талант» у нас понимается определённым, довольно странным образом.
Если девочка хорошо выглядит да ещё какие-то звуки из себя выдавливает — всё, она уже талант.
Оценить талант, его профессиональные качества могут только большие профессионалы, а их никто не спрашивает. Потому что сегодня внешняя оболочка важнее того, что внутри.
— Но вы ведь сами едва ли не первая заставили говорить не только о голосе оперной дивы, но и о её внешности. Прежде мы видели почти сплошь дам в теле...
— Так оно и есть. Но я всегда говорю, что мы — не футляры для голоса, мы артисты, которые несут очень серьёзный месседж, послание. И если вы выходите 15-летней Саломеей, или 17-летней Травиатой, или Татьяной, и вас много, — во-первых, это сразу вызывает вопросы: где тот зрительный ряд, где та актёрская правда, которая делает из оперы не концерт ряженых, а достоверный и красивый спектакль?
.. Я помню своё первое впечатление от оперы, когда меня, 6-летнюю, родители повели в Большой театр. Я была просто в шоке, потому что Татьяна и Онегин не могли станцевать вальс на балу из-за того, что им мешали животы, а ей ещё и объёмная пышная грудь. Я выскочила оттуда со слезами, сказала: «Мама, у меня в книжке Татьяна такая тоненькая! Куда ты меня привела?! Это ужасно, я не хочу на них смотреть!»
Потом только до меня дошло, что такое большая опера. Когда встретила своего гениального педагога Надежду Матвеевну Малышеву-Виноградову и она стала мне рассказывать о том, как Станиславский работал над пластикой тела, о том, что жирной на сцене быть не только неприлично, но и категорически нельзя, что весь сценический облик должен служить музыкально-драматической правде. А если этого нет, то мы получаем вампуху какую-то и говорим, что опера — это кошмар, что там воют, орут какие-то толстые тётьки и дядьки...
— На вас в связи с тем, что отличаетесь от условного стандарта, и отличаетесь выгодно, косо не смотрят?
— Я всегда отличалась от большинства. И многие жлобоватые вокалисты меня этим попрекали: вот, мол, ты всегда должна быть не такая как все... Да, не должна быть! Это моя природа! Я всегда отличалась от других, шла каким-то своим путём.
Конечно, все сразу говорили: о, выпендреж!
— Наверное, думают, что быть не такой, как все, для вас самоцель, которая оправдывает любые средства.
— Да какая самоцель! Я просто непохожа, и всё! По природе своей.
— Любовь Юрьевна, а как вы следите за собой? Тоже как-то по-особенному?
— Конечно. Знаете, в этом смысле я всегда цитирую своих педагогов, которые говорили, что голос сам по себе (то, что вам дала матушка-природа) — это повод для поступления в консерваторию, всё остальное — безумная каждодневная работа. Которая связана с совершенствованием и вокальной техники как таковой, и себя как личности, — потому что, даже если техника хороша, а вы не интересны как личность, публика вас не воспримет. Поэтому у меня есть совершенно определенный режим питания, к которому я пришла, который я для себя выработала и который мне подходит.
— В чем он состоит, можете расшифровать?
— Не уверена, что это подойдёт всем, но я очень мало ем. Просто очень мало! Разделяю свой рацион на крошечные порции, и в основном это продукты, богатые витаминами и клетчаткой.
Ещё такой момент: в день концерта я пью очень много жидкости и съедаю максимум два банана. Всё! Потому что считаю, что выступление на сцене — это как написание иконы, к публике ты должен выходить с чистой энергией.
— Но тут, получается, вы не сильно отличаетесь от женщин своего возраста — они же сейчас просто помешаны на каких-то новомодных диетах.
[500x375]— Да ну что вы! Я ни на чём не помешана! По-моему, все эти новомодные диеты ерунда полная, на самом деле надо просто, как Майя Михайловна Плисецкая говорила, не жрать!
— А вот многие ваши коллеги не заморачиваются — просто ложатся в клинику и выходят худышками.
— Вы знаете, срезать с себя жир — это самое ужасное, что можно только придумать. Люди этого не понимают, но они же весь свой энергетический баланс организма меняют. Причём через наркоз, через убирание подкожно-жирового слоя, важных клеток и нервных окончаний. Организм такого не прощает! Это тот же самый самообман, который помогает на какое-то время. А потом...
— Вот как раз об этом и хотел спросить: откуда так подкованы?
— Я постоянно этим интересуюсь,oчень серьёзно изучала и Брэгга, и Шелтона — вот именно таких натуропатов и сыроедов, которые мне очень близки и понятны. Я считаю, что их опыт — это опыт всей планеты Земля.
И потом, их учения проверены временем, оба они умерли в очень солидном возрасте, причём не своей физиологической смертью. Один, например, на сёрфе разбился, и когда исследовали его организм 90-летний, оказалось, что сосуды у него как у 20-летнего.
— Извините, Любовь Юрьевна, я не в курсе: вы бабушкой уже стали?
— Нет. Маленький сын ещё, ему 20 лет. Хотя согласна, что Андрей выглядит солидным. Он с детства занимается карате, качается и не смотрится таким уж мальчиком со скрипочкой.
— Как вообще перспективу подобную оцениваете? Для многих молодых красивых женщин, коей вы являетесь, появление внуков — то ещё испытание.
— Нет, я совершенно спокойно к этому отношусь, понимаю, что это должно произойти. И мы с мужем с удовольствием смотрим на наших друзей, которые уже обзавелись внуками. Это такая радость, такое удовольствие, — потому что во внуках ты ещё больше растворяешься, чем в детях.
— Но про бабушку я спросил именно в связи с возрастом. Как к нему относитесь?
— Спокойно. Я ничего не хочу в своей жизни менять. То, что знаю сегодня, что умею и с чем сегодня я пришла к своему возрасту, меня так согревает!
— Но опасения по поводу старости присутствуют?
— Нет их.
— Не может быть. Как такое возможно?
— Их нет, потому что старость — это тот подарок, который вы заслужили.
— Ну, вот у меня нет опасений, потому что я знаю: не будет у меня пения — будет что-то другое. У меня есть и радио, и телевидение, и преподавание, и новые проекты, и растворение в молодых, и так далее, и так далее. Поэтому нет у меня опасения.
Я знаю, что не надо заботиться о завтрашнем дне, надо заботиться о дне сегодняшнем, чтобы быть максимально востребованным, здоровым.
И востребованным не так, как некоторые наши попсовые звёзды, которые объезжают все арены страны, чтобы наколотить побольше бабла. Нет, не эта востребованность! Чтобы была востребованность творческая, профессиональная. И интерес к жизни, который я в себе постоянно бужу. Поэтому меня старость не пугает.
— В общем, в здоровом теле здоровый дух?
— Нет! В здоровом духе здоровое тело! Всё равно дух первичен однозначно. Если душа здоровая, то и с телом всё в порядке.
А если для вас тело главное, атрибутика: чтобы у вас было «Версаче» с ног до головы, чтобы выглядели хорошо — вы и будете бесконечно срезать жир, сидеть на новомодных диетах. Будете пустыми, неинтересными. На которых социуму — плевать...