Известный американский биолог Г.Уотерман (1965) убеждённо заявил:"Без математики вряд ли можно приступить даже к предварительному анализу объектов, содержащих более двух или трёх переменных. А ведь внутренние переменные организмов вместе с существенными переменными среды исчисляются сотнями и тысячами. Выбрать среди них те, которые подлежат изучению, и определить минимальное их число, достаточное для объяснения поведения системы, - вот главная задача биолога

Советский же психолог Н.А.Бернштейн относился к этому по-другому:”Теперь стало очевидным, что на путях математизации биологических наук речь должна идти не о каком-то приживлении или подсадке математики к биологии извне... , а о выращивании новых биологических глав математики изнутри, из самого существа тех вопросов, которые ставятся перед науками о жизнедеятельности”. Такой подход, явно более прогрессивный, чем вещественно-рациональный подход Уотермана, тем не менее тоже недостаточно корректен, т.к. исходит из недоказанного постулата о том, будто математика обеспечивает высшую форму познания во всех отраслях знания.

А.Эйнштейн в течение трёх десятилетий вдохновлялся “энергией заблуждения”, основанной на его уверенности в рациональном единстве мира, о его внутреннем совершенстве. Ему казалось естественным разгадывать как кроссворд красивую “единую теорию поля”, которую он считал центральной проблемой физики. До него столь же безуспешно идеями всеобщей гармонии вдохновлялись Кеплер, Декарт, Спиноза. В основе подобных убеждений лежит ни на чём не основанное, но широко распространённое мнение, что “объективный мир, представляя бесконечное разнообразие форм и процессов, вместе с тем един, имеет в основе одни и те же законы, сущность” (А.К.Сухотин, 1965).

Другую, тоже крайнюю, точку зрения выразил Дж.Хорган в книге "Конец науки"(1996). Он взял десятки интервью у выдающихся учёных, среди которых были физики (Ф.Дайсон, М.Гелл-Манн, С.Хоукинг), биологи (С.Д.Гулд, Дж.Экклз, С.Миллер), историки науки (Т.Кун, К.Поппер, П.Фейерабенд) и другие знаменитости. Из слов этих учёных, если Хорган понял их правильно, получается, что все они разделяют общую точку зрения на перспективы науки, выраженную подзаголовком книги:"Взгляд на ограниченность знания на закате Века науки".

Основанием для веры в неминуемую гибель науки служит, если следовать их логике, раздробленность науки. Если оптимистическая вера Эйнштейна и Сухотина основана на незнании о безраздельности целостного материального мира, то пессимистическая вера собеседников Хоргана основана на неучёте особенностей рационального мышления людей, вынуждающего их не только расчленять науку на физику, химию, биологию, но и в каждой из отраслей знаний расчленять соответствующую часть материального мира на элементы, свойства, связи.

На самом деле мир не един, а один. Мы никогда не узнаем, какие “законы” положены (кем?) в его основу, но уже сейчас ясно, что то, что мы называем мир, - это нечто целостное и безраздельное. За три тысячелетия научного его изучения в мире не удалось выделить ни одного явно выраженного “элемента”, представляющего собой отдельную сущность, чётко выделяющуюся от остального мира независимо от представлений и убеждений людей. Не найдено также ни одного объективно существующего “закона природы”.

Материальный мир существует независимо от нашего сознания и, непознаваемо для нашего рационального мышления, функционирует по своим внутренним целостным “закономерностям”. Люди же в разных условиях разными способами наблюдают проекции его проявлений на свои органы чувств и на свои мысли. Именно эти проекции и их модели называются “вещами”, “формами”, “процессами”. Выделяя и анализируя их, пользуются двумя видами познания – целостным континуальным и дискретным логико-математическим. Ни один из них не является высшим или низшим. Дискретный способ познания основан на разбиении всего наблюдаемого на отдельные "предметы", "явления", "свойства", "законы", на абстрагировании, на пренебрежении большинством свойств исследуемых объектов и большинством связей между ними в угоду субъективно понятым “наиболее существенным”. Только эта форма познания поддаётся математизации, т.к. каждый скалярный математический символ – это всего лишь одно свойство какого-либо предмета (явления). Редукционизм математического метода исследований применим далеко не везде.

В своё время Галилей высказал идею:”Измерить всё, что измеримо, и сделать измеримым всё, что таковым не является”. Тогда ещё не было известно о безвозвратных потерях, возникающих при искусственном разбиении целостной сущности на отдельные измеримые параметры. Целостное нужно познавать целостно. Такое знание, имеющее характер “всё обо всём”, казалось бы предпочтительнее дискретного знания. По крайней мере так считают многие мыслители Востока. На самом же деле целостное познание лишено возможности выявления частных закономерностей проявлений природы, а единый закон, описывающий природу с учётом бесчисленных континуальных взаимосвязей, если и существует, то он явно непознаваем рациональным человеческим мышлением. Главный же недостаток целостного знания - его индивидуальность, невозможность рассказать о нём другим людям.

Физические законы, в которых большинством “малосущественных” связей и свойств пренебрегают, целостное мышление неспособно выявлять из-за неумения чем бы то ни было пренебрегать. Человек неосознанно в своей творческой деятельности довольно гармонично пользуется комбинацией обоих видов мышления. В биологии и социологии в явном виде используется конгломерат количественных и качественных исследований, помогающих учёным создавать продуктивную систему знаний, при отсутствии полного понимания самых основ жизни.

А.Эйнштейн излишне самонадеянно утверждал:”Самое непонятное в мире, что он понятен”. Понятным мир никогда не станет, особенно мир живой материи – биосфера. Э.Мах (1906) видел предел наших познавательных возможностей в быстром возрастании сложности вычислений:”... элементы большей частью бывают связанными между собой группами. С ростом числа элементов число комбинаций, подлежащих испытанию на опыте, возрастает настолько быстро, что систематическое разрешение задачи становится всё труднее и в конце концов практически невыполнимым”. За прошедшие со времён Маха годы стало ясно, что нет никаких принципиальных пределов роста вычислительных возможностей изобретаемых человеком вещественных устройств. Тем не менее Мах был прав – целостная природа в её реальной сути для человека навсегда останется непознанной. Он никогда не узнает, как она устроена “на самом деле”, так как не сможет осуществить не искажающую её декомпозицию. Выявлено много частных проявлений природы (например живая клетка, с которой начинается жизнь каждого из нас), которые без ущерба для полноты и точности описания не могут быть разбиты на “элементы”, “связи”, “реакции”. Целостное невозможно изучать методом последовательных приближений, как это предполагалось сторонниками “абсолютных и относительных истин”.

Ближе к пониманию неразложимости целого на части были идеологи гештальт психологии, но они часто формулировали это положение неудачно:"целое больше суммы частей". Дело ведь не в том, что при соединении нескольких элементов возникают новые системные свойства. Целостность - это не одно из свойств материального мира, а глобальная категория, принципиально нерасчленяемая.