• Авторизация
Дневник Дэш_Инг_Нирро Лента друзей - Дневник - Полная версия


Дэш Инг Нирро "Борцы за свободу" Глава 2 14-03-2015 12:28 к комментариям - к полной версии - понравилось!


Дэ́ш И́нг Ни́рро
 
«Борцы за свободу»
Предупреждение: альтернативная реальность.
Каждый раз, когда я собиралась писать эту главу, то на ум всё приходили строки из песни группы Ария - "Возьми моё сердце". Как мне кажется, вполне удачно вписавшийся в мелодию траурный звон церковных колоколов заставляет задуматься о том, что смысл этой песни - боль от потери близкого человека. 
 
Глава 2
Что имеем не храним, потерявши плачем.
 
  Дорога была долгой. До Уральска добирались поездом. Локомотив стремительно нёсся по рельсам, ведя за собой вереницу вагонов, останавливается на станции Уральска. Двери вагонов одновременно распахнулись. На перрон сошли пассажиры. Йо́н и Ю́нька груженные своим багажом наконец-то ступили на твёрдую землю. А кроме них в том поезде ехали ещё и другие люди.
   Ещё в церкви Йон купил святую воду. Как только они присели на одну из скамеек, он протянул дочке эту бутылочку.
- Вот. Выпей три глотка. – велел старик Икеве́рис.
   Нариссова припала к горлышку бутылки и сделала три долгих глотка. 
   Йон же вынул из кармана пальто ватную палочку и окунул в масло освящённое на гробнице блаженной Ксении Петербургской*, помазал им неслышащее ухо девочки. Сам безостановочно шептал: “Господи, помилуй её!” С одной стороны эта процедура выглядит как бы своего рода наложение защиты от сглаза, а с другой она была нужна для профилактики по улучшению слуха. 
    Этим же маслом Йон когда-то вылечил болезненную худобу На́риссовой. Девочка даже не знала что её больше всего согревало: то ли полный жалости и сострадания взгляд Йона на её пока что ещё хрупкую спину с выпирающими лопатками, глубоко запавший живот казалось присох к позвоночнику, плохо развитую грудную клетку с худыми рёбрами и тёмными просветами межрёберных мышц которые были хорошо видны на бледной коже, то ли масло вобравшее в себя тепло отцовской руки, то ли его крепкая рука плавными круговыми движениями втирающая масло до полного впитывания в кожу её спины и живота. Только одно Юнька Нариссова знала точно – её до безнадёжности слабое тело согревали нежность и благодарность к отцу за то, что он не даёт угаснуть огню её жизни.
  Масло помогало потому что Йон верил в его целебные свойства. Надеялся на Бога, что он всё-таки пожалеет несчастного ребёнка – даст ей возможность вырасти большой и сильной. И может быть, хоть когда-нибудь вернёт ей полностью слух. Видать, всё дело в самовнушении. 
   Сразу же девочка почувствовала как её тело крепнет и наполняется силой. Ей хотелось стряхнуть с себя слабость и почувствовать себя сильной. Ей казалось, что она может взять крупный камень в руку и раздавить его в пыль. Что в последствии и случалось. Нариссова быстро одевалась, бежала в сад, подбирала с земли камень и показывала отцу, как он рассыпается в пыль, чему старик несказанно обрадовался и решил и дальше помогать ей развивать её силу.
    Йон смотрел Юньке в глаза так словно хотел увидеть в них причину её страданий. Нариссова не в силах бывала выдержать этот его сострадательный взгляд направленный прямо в её глаза. Она была готова даже одной рукой победить сотню солдат-нацистов из вермахта СС, лишь бы лицо Йона озарялось счастливой улыбкой, а не омрачалось печалью. Конечно, Нариссова понимала его чувства, но больше беспокоилась о его здоровье. Не любила она когда он расстраивался.
    А ведь дома у них во дворе рос высокий тополь. И было на нём воронье гнездо. Там две молодые вороны кормят своих уже постаревших родителей. Раньше было наоборот. Наблюдая за тем как воронята подрастали, учились ходить и летать, а едва завидев отца с матерью издавали радостное карканье, Нариссова думала о том, как же это в самом деле прекрасно возвращаться домой, зная, что тебя там ждут твои близкие и они рады тебе. От всей души по-доброму завидовала вороньей семье, поскольку ей тоже хотелось обеспечить своему приёмному отцу достойную старость…
   Одним словом – дети, цените родителей, ведь в течении всей вашей жизни необратимо может поменяться окружающий вас мир, знакомые или незнакомые вам люди сменятся другими людьми, а вот ваших родителей никто не заменит.
    Как всегда в школе у Нариссовой, что ни день, то сплошные неудачи: одноклассники гнобили её сколько хотели, учителя естественно-математических наук больше двойки оценки ей завышать не собирались, несмотря на все усилия девочки своим умом постичь знания, которые ей вряд ли когда-нибудь пригодятся.
     Стоило ей вернуться домой и застать там Йона в добром здравии, то у неё сразу же поднималось настроение. Отец так ждал её! Встречает её горячей тарелкой борща, который он готовил в часы ожидания для неё. Потчевал её добавкой, чтобы подросла немножко. Девочка забывала все свои неудачи. Не боялась вопроса “Как дела в школе?” потому что знала и чувствовала, что отец любит её не за оценки, а за то, что она у него есть. Тем не менее, Нариссова торопилась говорить Йону что всё у неё в школе хорошо. Не любила она жаловаться на свои проблемы или болезни. Считала, что на Земле есть люди, которым, быть может, приходится жить ещё хуже, чем ей. И выходит так, что по сравнению с ними она легко отделалась. Это уж точно.
   Кроме того, девочка прекрасно понимала, что когда-нибудь она станет для Йона единственной опорой в жизни. Ведь рано или поздно Йон обязательно постареет, заболеет и не сможет работать, не сможет один вести дела, да и ещё ответственность за все бытовые трудности целиком ложится на его плечи и никто ему не поможет с ними справиться. Юньке Нариссовой казалось, что бросить отца одного в таком положении это всё равно, что котёнка в муравейнике зарыть! Эгоизм как таковой был ей чужд. 
    Нариссова часто покровительственно ложила руки Йону на плечи, ощущая себя такой же сильной, могущественной, несокрушимой как морская волна, обращающая одним махом скалистые горы в мелкий песок. Конечно же, Нариссова очень ценила его заботу и она стремилась отплатить ему той же монетой. Сама начинала заботиться о нём, ну, это и так понятно. Она понимала, что многим обязана отцу. Долг платежом красен.
   Нариссова, не выдержав сострадательный взгляд Йона, легонько дёрнула его за рукав пальто.
- Папа Йон! Давайте я понесу ваш багаж! – оживилась Юнька.
- А осилишь? – спросил Йон пряча пузырёк в карман пальто.
   Юнька выхватила у него из рук чемодан и чуть не упала. Тяжёлый! Но она, собравшись с силами, настойчиво удержала его.
- Вам нельзя тяжести носить! У вас же спина болит! –запретила Нариссова.
  Тогда Йон достал верёвку  из чемодана и крепко связал ею два чемодана. Свой и её. Кстати, чемодан Нариссовой был на колёсиках.
- Как тебе? – спросил старик Икеверис.
- Суи́ни То́дд* не сделал бы лучше! За пять минут не управился бы так быстро! - с гордостью за отца воскликнула Юнька.
    И то ли опьянённая свежим воздухом, то ли от того, что самой нести багаж для неё словно детская забава, она, сходу шаркнув ножками, обутыми в высокие коричневые кеды, с лёгкостью потащила за собой чемоданчик на колёсах поверх коего привязан чемодан Йона. Йон шёл сбоку от неё.
     Нариссова под свист паровоза пропела на весь вокзал балладу:
 
                          Гарцует парень на коне
                         Что снегом был покрыт,
                         Должно быть, вспомнил обо мне
                         Под гулкий стук копыт.
                        Пора жениться!
                        Он не хочет!
                        В меня влюбиться! 
                       Он не хочет! 
                       Подруги мне всё говорят: 
                      «Не любит он – к чему стараться!
                      Клятва в любви святой обряд! 
                      Зачем же с ним венчаться?!»
                      И вот день свадьбы наступил
                      Под самый Новый Год!
                     Дьячок уж Библию раскрыл
                     Жених всё не идёт!
                    Напрасно с церкви я ушла
                    Всё ветер гнал пургу,
                    Подкову старую нашла 
                   Я прямо на снегу.
                   Меня вдруг кто-то подхватил
                   Жених коня погнал!
                   С собою рядом посадил
                  И в губы целовал.
                  Честнее человека нет!
                  Ведь слово он сдержал!
                  Туда где начался рассвет! 
                  С собою в даль умчал!
 
   И это самый первый стих из сборника стихотворений Юно́ны Йо́нычны На́риссовой  “Пламя войны”  “О том как от всего одной искры ненависти может загореться огонь вражды губящий нас”.
  Йон ещё не знал, что Юнька взяла тогда с собой вот эту общую тетрадь в клеточку, в которую она тайком писала стихи. Сама тетрадь толстая, а на её песочного цвета обложке изображён леопард догоняющий антилопу.
- Как я свою музу! – сама с собой шутила Нариссова, взяв в руки перо.
   Кстати, эту самую тетрадь я до сих пор храню. Вот, возьмите её, полистайте, но только аккуратно! Она дорога мне как память о моей дружбе с Юнькой Нариссовой! Конечно, тут уж я полностью соглашаюсь с вами, ну и пусть, что почерк у Юньки Нариссовой просто ужасный, но зато она была отличная девчонка и её юношеские стихи так и пронизаны насквозь бунтарским духом борцов за свободу от гнёта рабства! Читая их, я начинаю вспоминать то время, когда мы все силы бросили, чтобы положить конец этой войне! Столько приключений мы пережили вместе! Так же мне довелось узнать, что Юнька Нариссова является мне не только близкой подругой, она ещё и моя любимая сестрёнка…                
     Эх, город Уральск! Даже с расстояния эшелона почти целиком виден величественный горный хребет Уральских гор! Вдали истоки рек текущих сквозь скалы. Их струящиеся потоки играют переливами света. А воздух!!! Чист и прозрачен как горный хрусталь!!! 
    Красо́ты Уральска надо видеть! Каменные дома со множеством этажей простираются вдаль за горизонтом. Сам город обнесён крепкой высокой стеной из белого камня с башнями. А на главной башне возвышается статуя в виде женской фигуры в доспехах, стоявшей лицом к востоку, опираясь на меч, и у неё длинные волосы до спины. 
   Этот город Уральск – Родина Йона! В последствии Уральск стал для Юньки Нариссовой Родиной её поэзии! То есть у неё открылся поэтический дар. Уж поверьте, за всё своё пребывание здесь Юнька стихов напишет немало! Не исключено, что даже любой агрессивный вояка, прочтя стихи Нариссовой, захочет стать убеждённым пацифистом.
   А кто же Йон Икеверис? Он городничего младший братишка.
   Йон ждал брата вместе с Нариссовой там же, на станции, где они с ним договорились встретиться.
    Толпа уральцев расступилась и к ним подошёл красивый, но увы, уже немолодой мужчина. Это и есть правитель города Уральска, нет, он не король, а городничий и родной брат Йона. Его зовут Зи́гмунд Ма́йер.
   Если приглядеться получше, то между Зигмундом и Йоном можно заметить лёгкое сходство. Нет, они не близнецы. Они рождены одной матерью. От неё братья и унаследовали цвет кожи, глаз и волос. Отцы у них разные и внешне в корне отличались друг от друга – один брюнет, а другой блондин, еврей и норвежец, а общее у них было только имя Максим. Да и к тому же, оба они умерли давно.
   Зигмунд старше Йона на десять лет.
   Волосы у городничего длинные, русые с проседью. Собраны в низкий хвост. Глаза чёрные как тлеющий в огне уголь, не утратившие живого блеска. Брови, словно грозовые тучи. У него были пышные усы и густая борода.
   Суровостью норвежских ветров и твёрдостью заснеженных скал так и веет от черт его лица. Орлиный нос. Строго поджатые губы. Сам он от природы обладал крепким, здоровым телом с подтянутыми мускулами. Высокий ростом и широкоплечий воин закалённый в боях. В его жилах текла норвежская, немецкая, финская, болгарская, турецкая и русская кровь.
    Одет он был в синие одежды состоявшие из длинной рубахи, камзола в виде жилетки до бедра, За поясом широкий серебряный меч “Всполох Света” в ножнах. Не слишком просторные брюки. Высокие кожаные сапоги 45 размера. А завершает его костюм короткий белый плащ, покрывающий его плечи, закреплявшийся на бляхе в виде стрелы.
    Здесь, я думаю, как раз будет не лишним сказать, что у Зигмунда Майера была богатая событиями трудная молодость, полная скорее горьких потерь и лишений, но он умел побеждать любой ценой.
   Однозначно скажу, при Зигмунде Майере Уральск процветал.
   Братья, обрадованные встречей, крепко обнялись. 
   Нариссова удивлённо смотрела на городничего снизу вверх. Не забыла поздороваться с ним.
- Кто ты у нас такая? – спросил её Зигмунд.
   Голос его, монотонный и бархатный, успокаивал поврежденный городским шумом слух Юньки. 
   Йон, любовно глянув на девочку, положил ей руки на плечи.
- Это моя гордость. Моя дочка Юнька.- представил Нариссову старик Икеверис своему брату.
   Девочка не возражала что-либо. Она любила своё имя “Юнька”. Тем более, ведь это же Йон дал ей это имя. И не думала она, что будет дорожить своим именем. Доживёт Нариссова вскоре до того времени, когда придется ей забыть своё имя и откликаться на беспорядочный набор нечётных чисел. Впрочем, об этом речь пойдёт чуть позже, так что, не будем забегать далеко вперёд.
- А где же моя племянница? - Йон был удивлён тем, что не видит рядом с братом ещё и свою племянницу. 
   У городничего тоже была дочь, которую звали леди Ле́на Ни́ка Зе́льцер – Ма́йер, правда, она ему не родная, а приёмная, но он очень любил её и растил как своего собственного ребёнка.
    Зигмунд сразу как-то изменился в лице. Взглянул на статую девушки в доспехах и с мечом задумчивым взглядом полным тоски, печали и сожаления о случившемся.
- Вот там. – указал он на вершину главной башни, где и находилась эта статуя, и в ответ на недоумевающий взгляд брата, кратко сказал – Дома я тебе всё расскажу.
    Дело в том, что с дочерью городничего случилось несчастье, и всякое упоминание о ней вгоняло Зигмунда в депрессию. 
    Дорогой через городскую площадь Зигмунд привёл брата и его дочку в свой дом. В центре города у него есть своя квартира.
    Превосходной комнатой для гостей стал кабинет городничего. Уж если жить и работать – так только здесь.
   Вот как раз именно здесь мы с Юнькой Нариссовой и встретились! Как сейчас помню тот дорогой для меня момент! Зигмунд Майер, мой наставник, оставил меня тогда дом сторожить пока он отсутствует, и предупредил, что у нас будут гости. Я быстренько привёл себя в порядок. Вышел встречать наших гостей и помочь им немного с багажом. Вы слышали о том что у городничего в учениках был мальчик которого звали Крони́д И́в? 
   Да-да, именно так, тот мальчик Кронид Ив – это был я. Сейчас мне 93 года, очевидно же, что я уже давно не мальчик, а седой старик в рясе православного священника. Я сын героя войны. Мой отец Александр Ив был связным. А ещё он был троюродным братом городничего по материнской линии. В молодости я служил городничему младшим оруженосцем и был его учеником.
  Я тогда был ещё молодой. Мне было всего 17 лет. И Нариссова запомнила меня как высокого, стройного, крепкого, черноглазого простого парня, чем-то похожего на Йона в годы его юности. А я же запомнил Юньку Нариссову улыбчивой, приветливой, скромной девочкой, которая то и дело скромно опускает глаза, но мне она показалась красавицей. 
   Йон и Зигмунд всё не могли наговориться о своём житье-бытье. Понять можно, братья давно не виделись, мы сидели и слушали, не вмешиваясь в разговор старших.
   Нариссова сидела на диване и вязала носок из пышной розовой пряжи, а Йон как раз сидел рядом с ней и смотрел как ловко она орудует спицами.
- Что-то дочка на тебя не похожа.- заметил городничий.
- А Юнька просто такой родилась. – сказал Йон нежно проводя рукой по её волосам.
   Снова этот сострадательный взгляд. Нариссова на минуту отвлеклась от вязания и улыбнулась отцу благодарной улыбкой. 
    С самого детства Йон привил Юньке бережное отношение ко всем живым существам. Учил во что бы то ни стало стремиться защищать их. Как и он защитил её однажды.
    Соседи Йона принадлежали к типу тех людей, которые в чужом глазу соринку заметят, а в своём бревна не видят. Не угодно им, что Йон удочерил Юньку, а не женился и не завёл своих детей. А им надо чтоб он был как все. Пришли они как-то к Йону поздно вечером на часок, и давай ему на мозги капать, мол, Йон, ну на хрена тебе детёныш гоев? Ты найди себе бабу хорошую, и она родит тебе ТВОЕГО ребёнка, точную копию тебя. А Юньку сдай обратно в детдом.
   Йон долго слушал весь этот словесный шлак и сказал, не повышая голоса: 
- А какая вам разница родная она мне или не родная? А мне и не надо чтобы она была точной копией меня. Я люблю её такой, какая она есть. И она не гой*! Я, прежде всего, вижу в ней человека! Придет время, она ещё многого достигнет! Так что, не смейте плохо отзываться о ней! Вам легко говорить такое! Вы её совсем не знаете и потому не вправе на пустом месте осуждать её! Она достаточно настрадалась! Она и так была по жизни лежачая – родной отец её пнул и по-вашему это нормально?! Я так не считаю! Даже если бы я и завёл своих детей, то не позволил бы им её обижать! И вообще, какое вам дело до чужой жизни?! Вы лучше уж за собой бы следили – пользы больше принесёте!
    Соседям на эти слова возразить было нечем. Лишь затылок почесали и ушли, но напоследок замолвили за Юньку словцо, мол, то, что у девочки этой генотип красивый оказался, то Йону просто повезло. Не у всех дети вырастают порядочными людьми. И что Йон удочерил её, русскую девочку, не из жалости, как они думают, а от того, что в нём заговорила русская кровь его матери.
    Юнька Нариссова тогда ещё маленькая была. Всего один год с Йоном прожила и уже хорошенько освоилась в доме. Ей тогда ещё хотелось, кажется, пойти на кухню достать из холодильника что-нибудь покушать, но через открытую дверь она всё слышала, не понимая, что она такого сделала соседям плохого и откуда у них такое предвзятое отношение к ней. Она заплакала, закрыв лицо руками. От расстройства у неё пропал аппетит. Что было дальше, увы, она не помнила. Помнила только, как Йон всё ходил по дому, качая её на руках. Успокаивал её. Говорил ей не слушать того, что говорят соседи, не держать на них зла, а показывать себя с наилучшей стороны, не переставать здороваться с ними, улыбаться им и всё будет хорошо, а ведь ему так хочется, чтобы всё у неё было хорошо и о ней бы говорили только хорошее.
    А перед сном, как всегда, они вдвоём смотрели телевизор. В новостях показывали репортаж с кладбища, где полно безымянных могил. Там похоронены воспитанники дома интерната для неизлечимо больных детей-сирот, которых побросали их родители.
    Йон сидел на диване, а Юньку он усадил к себе на колени.
    Нариссовой так не хотелось покидать отца. В глазах защипало у девочки. Растроганные слёзы просятся наружу. Ну наконец-то, наконец-то хоть кому-то она нужна!!! Уж не знала Нариссова кого ей благодарить за то, что свела её судьба с хорошим человеком, который, прежде всего, видел в ней человека, а не причину всех проблем. 
   Йон укрыл ей плечи шерстяным одеялом, не переставая одной рукой расправлять на нём складки. Другой рукой он не переставал гладить Нариссову по голове, убежденный, что в детдоме Нариссова росла на подзатыльниках. Её там уже дважды окунали головой в унитаз детдомовские озлобленные волчата.
     Те руки работников детдома, которые касались ее, были чужие, холодные, злые и равнодушные. А руки Йона наоборот были родные, тёплые, добрые, и пусть, что по-крестьянски грубые и шершавые, ей они казались нежнее бархата, глаже шёлка, мягче птичьего пера. Их нежные поглаживания придавали ей такую поддержку, защиту, уверенность в себе и собственных силах. Юнька потеснее прижалась к родителю, дабы сохранить родное тепло. Вдыхала родной запах. Ловила каждый его вздох. И тот непрерывный стук сердца в его груди вселял ей в душу надежду, что Йон никогда не умрёт. Он бессмертен, словно Бог. 
    С нетерпением девочка ждала того часа, когда Йон наконец начнёт молиться. Она знала на зубок почти все его утренние и вечерние молитвы, и не всегда это были заученные тексты! Гораздо лучше были те его молитвы, произнесённые своими словами, полные искренних, высоких чувств, что рождались от чистоты его помыслов за всех тех, кто гоним судьбой.
     Йон увидел на экране телевизора заросшие бурьяном могилки без крестов и цветов. У него разболелось сердце за этих брошенных детишек-инвалидов, и он не сдержал слёзы жалости. Утерев слёзы кончиками пальцев, Йон горячо помолился за упокой душ несчастных малышей. Потом полчаса Йон не переставал благодарить Бога за то, что он избавил Юньку Нариссову от подобной участи (по его многочисленным просьбам). После слова “Аминь” старик Икеверис перекрестил дочку трижды. Затем он перекрестился сам. 
   Нет, Йон никогда не стремился навязать ей свою веру. Девочка сама проявляла к ней интерес. Однако, Нариссовой не был нужен тот Бог-Отец, который людьми играет как куклами и бросает их с разочарованием в адский огонь после того, как они сломались, хотя сам же и сломал их. А кроме того, он пытается повысить свой авторитет за счёт страха и угроз наказания всех неверных. Порой ей казалось, что в основе образа Бога лежит образ отца, который жесток по отношению к своим детям, заставляет их страдать, причиняет им боль, срывает на них гнев, подавляет их волю, душит в них любые признаки индивидуальности, обидчив на правду, требует к себе безоговорочного уважения и полного подчинения, держит всех в напряжении. Он подобен космосу – такой же бесконечно огромный, уму непостижимый, недосягаемый, мрачный, холодный, чужой, ко всему безразличен, равнодушный, загадочный, таинственный, грозный, опасный, жестокий, агрессивный и страшный. Кроме себя он никого не любит. Сам он есть тьма непроглядная и погружает всё и вся во тьму невежества – любит слепую веру в его силу. 
   У Юньки были свои представления о Боге. С возрастом она начинала понимать, что Бога нет, и что есть только законы природы, законы физики и механики. Не Бог создал людей, а люди создали Бога в попытках найти понятные объяснения тому, как устроен этот жестокий мир, кто его создал, и откуда появились они сами. Это так очевидно. Страх смерти заставлял людей слепо верить в то, что Бог их накажет за грехи или наградит за их добрые дела вечной жизнью в небесах. Как известно, люди всегда боятся того, чего не понимают. Одна только религия не давала людям все ответы на их вопросы, а лишь тормозила науку, сужала всё их мышление в рамки религиозных догм. 
   Вот Йон, кстати говоря, многое дал Юньке. Он научил Нариссову уважать всё, что создано Богом. Так что, к религии она относилась адекватно и без фанатизма. Она была атеисткой и больше всего верила в доброту человека.
    Любить надо реальных людей, причём тех, кто достойны вашей любви и оценят её. Людей, от которых вы получали столько много добра и реальную помощь, а не слепо надеяться на кого-то там в небе. 
    Отец должен быть досягаем для своих детей, быть им верным другом, который всегда поддержит и поймёт, а не злейшим врагом, который способен только оскорбить и унизить. Кормить, поить, одевать, обувать, учить, обеспечивать всем необходимым это, само собой, обязанность обоих родителей, но так же не менее важно остаться в памяти детей той рукой, которая гладит, а не бьёт. 
    Нариссова всегда засыпала прежде чем отец успевал довести молитву до конца. Йон поцеловал дочку в макушку на сон грядущий. Поплотнее закутал её в одеяло. Подоткнул его края. Так жалко ему было нести её укладывать спать в детскую комнату. Да и кто бы мог подумать, что в крохотных ручках Нариссовой такая сила. Ишь как в папку вцепилась мёртвой хваткой. Никак нельзя разжать её пальцы, что схватили золотой крест у него на шее, пока она не проснётся. Старик Икеверис выключил телевизор. В комнате зацарил приятный полумрак. Откинув назад голову, закрыв глаза, Йон заснул сном праведника. Крепко прижимал дочку к себе, словно боясь выпустить её из рук. Если раньше он как-то мог обходиться без неё, а теперь жизни без неё не мыслит. Он так привык к ней. Ему так приятна эта тяжесть головы Нариссовой на его груди. В глубине души старик Икеверис радовался тому, что его одинокую, серую, скучную, однообразную жизнь скрашивает и оживляет другая одинокая жизнь. 
   Утром он, как обычно, проснулся раньше дочери. 
   В свете восходящего солнца Нариссова казалась Йону самым прекрасным существом на Земле. Красивая, как первый подснежник весной на снегу. Жалко отцу стало дочку будить. Пусть поспит ещё чуток. Он так радовался, что приевшуюся ему за долгие годы холостяцкой жизни тишину нарушает её ровное дыхание, а не одно только тиканье часов, да звон капелек воды из-под крана в ванной. Раньше эти звуки казались ему раздражающе громкими. 
    Йон потрогал Юнькин лоб рукой, чтобы проверить на всякий случай, нет ли у неё температуры. Ждал когда она проснётся. Прочёл утреннюю молитву на дочь, чтобы она росла больше, да жила дольше. Девочка, вскоре, просыпалась в объятиях своего приёмного родителя. Едва открыв глаза, она увидела его первым. А стоило Нариссовой разжать свою руку, как она обнаруживала в ней золотой крестик. Пусть для многих людей крест это символ христианской веры или просто модное украшение, но для Юньки Нариссовой это самая дорогая вещь, которая напрямую связана у ней с Йоном. 
   В детстве Нариссова имела такую привычку: когда у неё плохо на душе, то она сразу забиралась к Йону на колени, сжимала в руке крестик, просила Йона прочитать ей какую-нибудь молитву, и ей становилось легче. 
    Юнь, для тебя Йон был и останется живым воплощением Бога на Земле, к которому ты можешь реально прикоснуться, ощутить на себе его реальные поддержку, его заботу о тебе, его любовь к тебе, его готовность чем-то помочь тебе, защитить тебя. И что бы ты ни просила, о чём бы ни спрашивала, он всегда тебе отвечал, не оставлял твои просьбы без ответа. Оставлял тебе право выбора. Его тёплая улыбка была тебе как награда. И он придавал тебе уверенность в том, что ты на многое способна, и ты можешь всего добиться сама.  
   Это был небольшой отрывок из воспоминаний Нариссовой.   Сейчас Йон подробно рассказывал брату свою историю удочерения Нариссовой. (Не говорил я вам раньше сего более для краткости нашей истории, за что каюсь, но теперь я восполню пробел.) В ней речь шла о том, что когда Йон собирал документы на удочерение, то находил ещё и свободную минуту, чтобы навестить дочку в детдоме, а не только звонить ей туда по телефону. Приносил ей еду и одежду. Кормил её с ложки кашей. Часто брал её к себе на руки не только для того, чтобы она к нему привыкла, а утешить и приласкать её. Дать ей хотя бы малую долю человеческого тепла, ведь никому кроме него это не под силу. Йону стало так обидно за эту девочку, мол, все её бросили, она вся насквозь больная, слабая, отстающая в развитии, рождена с изъяном – она полностью не слышит на одно ухо. И никому она такая не нужна. А разве не очевидно, как она страдала от этого? 
      Постепенно Йон понял, что Юнька Нариссова, этот неоперившийся, неокрепший, желторотый птенец, стала дорога́ ему и отныне его главная задача – это помочь ей выжить и вырасти из полудикого детёныша со взглядом затравленного зверя в цивилизованного человека. Да и, в конце концов, дать ей то, чего ей недодали – элементарного человеческого воспитания, внимания и родительской любви.
    Юнь, ну как же Йону не любить тебя?! Ты же часть его сердца и он всегда будет бережно хранить тебя в нём, что бы ни случилось! Ведь милосердие сближает сильней кровного родства и дружбы. Только милосердие может искренне восхищаться каждым живым существом только потому что оно дело рук Создателя. Так говорила Мать Тереза*. Йон придерживался этой точки зрения. Говорил, мол, не это ли разве настоящая сила – защищать слабых, при этом, помогая им становиться сильнее? И всё для того, чтобы они чувствовали себя достойными, полноценными, независимыми людьми, которые способны самостоятельно вести борьбу с трудностями каких полон этот жестокий, суровый, несправедливый мир и достойно жить в нём. 
    Зигмунд же вспоминал свою дочку, задумчиво смотря на них обоих. Своего брата и его дочь.
- Брат, ты обещал рассказать, что случилось с твоей дочерью.-напомнил ему Йон.
- Она умерла.- лаконично ответил городничий.
    Зигмунд проводил гостей в комнату дочери.
 
вверх^ к полной версии понравилось! в evernote


Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник Дэш Инг Нирро "Борцы за свободу" Глава 2 | Дэш_Инг_Нирро - Дневник Дэш_Инг_Нирро | Лента друзей Дэш_Инг_Нирро / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»