Наконец начинается то, ради чего вы читали предыдущие статьи, если читали. Если не читали, то и не надо…
В предыдущих четырёх статьях мной выполнено обширное цитирование из книги, полное название которой не сообщалось. Давалась только ссылка на сообщество в социальной сети ВКонтакте, в котором предлагаются ссылки на широкий спектр литературы не отягощённой, судя по всему, авторским правом. Вот её название. Кристофер Райан, Касильда Жета «Секс на заре цивилизации: эволюция человеческой сексуальности: с доисторических времён до наших дней». Содержание книги многостраничное, перенасыщено цитированием авторитетов в связанных областях знания с темой, обозначенной в наименовании книги. Однако читается легко и для пользы. Социум полезно рассматривать с разных точек зрения для полноты представления о картине Мира. В конце концов идея представленная в книге часть научной парадигмы об эволюции видов.
"Любая живая душа может что-то рассказать. Точно так же может многое поведать любое живое тело. История, которую рассказывает тело человека, тянет на маркировку «ХХХ». Как и все представления о доисторическом времени, наше опирается на два типа доказательств: косвенные и прямые. На одной недавней конференции во время разговора за завтраком всплыла тема нашего исследования. Узнав, что мы исследуем сексуальное поведение людей в доисторическую эпоху, профессор, сидевший за столом напротив нас, фыркнул и язвительно спросил: «И что, вы просто закрываете глаза и фантазируете?» Опасно фыркать с булочкой во рту, но у него действительно были на то веские основания. Считается, что социальное поведение не оставляет физических следов, и любые теории можно с большой долей уверенности счесть фантазиями. «Как и что мы можем знать в деталях о поведении членов небольших групп собирателей в Африке два миллиона лет назад?». «Многие характеристики поведения первых людей… трудно реконструировать, поскольку нет соответствующих материальных доказательств. Например, сексуальное поведение или язык… не оставляют следов в окаменелостях».
Можно ли почерпнуть достоверную информацию об очертаниях древней общественной жизни – даже сексуальной – из современной человеческой анатомии?
Можно.
Тело любого существа раскрывает подробную историю об условиях, в которых развивались его предки. Мех, жир и перья – показатели температуры в древности. Зубы и пищеварительный тракт содержат информацию о первородной диете. Глаза и ноги говорят о том, как передвигались предки. Относительные размеры самцов и самок и особенности строения их гениталий могут многое поведать об их размножении.
Тела, несомненно, содержат уйму информации о сексуальном поведении нашего вида в течение тысячелетий. Ключи к разгадке закодированы и в останках скелетов миллионолетней давности, и в наших собственных живых телах. Незачем закрывать глаза и фантазировать, нужно открыть их и научиться читать иероглифы наших сексуальных тел.
Начнём с полового диморфизма размеров тел. Этот сухой технический термин просто означает среднюю разницу в размерах между самцами и самками того или иного вида. Например, среди человекообразных обезьян самцы горилл и орангутангов в среднем почти в два раза крупнее самок, а самцы шимпанзе, бонобо и людей больше самок всего на 10–20 %. У гиббонов самцы и самки одного размера.
Среди млекопитающих вообще и среди приматов в особенности половой диморфизм размеров коррелирует с интенсивностью соперничества самцов за объект совокупления. В системе, где «победитель получает всё», самцы соревнуются за нечастые совокупления, и самый крупный, сильный самец имеет больше шансов победить… и получить всё. Например, самый большой, злобный самец гориллы передаст гены размеров и агрессивности следующим поколениям, таким образом воспроизводя ещё более крупных и крутых самцов, и так до тех пор, пока дальнейший рост не будет ограничен какими-то сдерживающими факторами. С другой стороны, у видов, где нет или почти нет борьбы за самку, крайне мало биологических стимулов для эволюции самцов с крупными, мощными телами. Поэтому обычно мы и не наблюдаем подобного явления. Вот почему сексуально моногамные гиббоны практически идентичны в размерах.
Глядя на наш скромный телесный диморфизм, можно с большой вероятностью заключить, что в последние несколько миллионов лет нашим самцам нечасто приходилось бороться за самку. Как уже упоминалось, размер самца в среднем на 10–20 % больше, чем самки, и это соотношение поддерживается постоянным на протяжении как минимум нескольких миллионов лет.
Как и многие теоретики, Мэтт Ридли согласен с древним происхождением моногамии. Он пишет: «Долговременные парные оковы привязывали обезьян-мужчин к определённым женщинам на большую часть их репродуктивной жизни». Четыре миллиона лет моногамии! Это немало. Странно, что за столько времени мы не смогли как следует ужиться с этими «оковами».
Гаремы – результат обычной жажды сексуальной новизны, свойственной самцам, и концентрации власти в руках немногих мужчин в совокупности с низким уровнем свободы у женщин. Гаремы – это черта милитаристских и жёстко иерархичных сельскохозяйственных и животноводческих культур, ориентированных на быстрый рост населения, территориальную экспансию и концентрацию богатства. Ни в одном из сообществ собирателей с немедленным потреблением не замечено принудительных гаремов.
Снижение полового диморфизма у нашего вида наводит на мысль о том, что миллион лет назад самцы наших предков нашли некую альтернативу битвам за самок. Какую же?
Если три самых близких друг другу вида человекообразных обезьян имеют одну и ту же степень полового диморфизма, может, есть смысл задуматься, не отражает ли устройство их тел одинаковые механизмы адаптации? Может, не стоит притягивать за уши теории только за то, что они созвучны нашим эмоциям и представлениям о морали? Давайте-ка внимательно посмотрим, что там у нас ниже пояса…

Судя по всему, мужчины не особо-то сражались за внимание слабого пола последние несколько миллионов лет, и это длилось до самого перехода к земледелию. Однако это не означает, что Дарвин ошибался относительно важнейшей роли сексуального соревнования между самцами в эволюции человека. Даже у бонобо, которые практически не знают, что такое конфликты из-за секса, тем не менее присутствует дарвиновский отбор. Просто он находится на том уровне, о котором сам Дарвин не мог даже помыслить, тем более вынести на публичное обсуждение. Соперничество идёт не между самцами – кто счастливчик. Они все счастливчики. Но борьба идёт между сперматозоидами. Идея проста. Если в репродуктивном тракте самки во время овуляции присутствует сперма нескольких самцов, то сперматозоидам приходится самим соревноваться за оплодотворение яйца. Самки тех видов, которые практикуют соперничество сперматозоидов, разработали множество приёмов, чтобы продемонстрировать свою плодовитость и, таким образом, привлечь больше самцов к данному процессу. Приёмы эти варьируются от призывных сексуальных звуков или запахов до явственного разбухания гениталий и окрашивания их во все тона красной помады – от «Берри-секси» до «Руж-солей».
Дальше начинается что-то вроде лотереи, где самец, у которого больше билетов, получит больше шансов выиграть приз (отсюда и немыслимый уровень сперматогенеза у бонобо и шимпанзе). Кроме того, надо преодолеть препятствия – женский организм построил различные ловушки и преграды (в следующих главах мы рассмотрим некоторые из них), сквозь которые нужно продираться или переплывать в этом квесте, цель которого – достичь яйцеклетки. Таким образом отбраковываются нежелательные сперматозоиды. Соревнование сперматозоидов принимает самые разнообразные формы. Дарвина, возможно, и впрямь «поразило» бы всё это, но соперничество сперматозоидов не противоречит главной цели конкуренции самцов в его теории полового отбора. Победитель оплодотворяет яйцо. Просто борьба протекает на клеточном уровне, между сперматозоидами, где поле битвы – женский репродуктивный тракт. Самцы человекообразных обезьян, живущих в социальных группах с перекрёстными сексуальными связями (шимпанзе, бонобо и люди), имеют более крупные яички, достигают зрелости позднее самок и производят больше семенной жидкости с большей концентрацией сперматозоидов, чем приматы, у которых самки обычно совокупляются с единственным самцом за репродуктивный цикл (гориллы, гиббоны и орангутанги).
И, кто знает, может, Дарвин сумел бы разглядеть этот процесс, не будь он настолько зашорен викторианскими представлениями о женской сексуальности. Сара Хорди убеждена, что это «из-за предубеждения, что самки всегда сдержанны, чтобы достаться лучшему из доступных самцов, Дарвин так и не смог понять причин набухания половых органов». Хорди не приемлет дарвиновской концепции «самочки-скромницы». «Хотя это может быть верно для многих животных, но эпитет „скромница" – неизменная догма в течение последующего столетия – ни тогда, ни сейчас не подходил и не подходит для исследуемого поведения самок обезьян на пике их репродуктивного цикла». Скорее всего, скромником был сам Дарвин, когда писал о сексуальности женщин. Бедняга уже оскорбил Бога, насколько читатели, включая его собственную любящую супругу, поняли это. Даже если бы в его мысли закралось подозрение, что соперничество на уровне сперматозоидов играло какую-то роль в человеческой эволюции, Дарвин вряд ли посмел бы стащить ангельскую викторианскую женщину с её пьедестала. Хватит того, что дарвиновская женщина в результате эволюции превращается в проститутку, продающуюся за пищу, доступ к ресурсам мужчины и так далее. Доказывать, что древние женщины были ещё и бесстыдными распутницами, движимыми сексуальным желанием, было бы слишком. *
*Источник: https://vk.com/doc35528094_668658755?hash=yCUosDuA...DjelwCCGknGAeRKucl8HEw34UH0Jsz

На этом здесь повествование закончено. Далее по ссылке для самостоятельного прочтения.