Это цитата сообщения Майя_РОЗОВА Оригинальное сообщение
Красавица, журналист и «Титаник»
Татьяна Толстая о революции и Первой мировой войне
«My dear and unexpected friend, we met and parted like ships in the dark night and on the measureless ocean»
William Stead. Letter to Anastasia
«Дорогой и неожиданный друг мой! Мы встретились и разошлись, как корабли, темной ночью в безграничном океане».
Уильям Стед. Письмо к Анастасии
Моя прабабушка Анастасия Романовна Крандиевская была красавицей. Высокая, с тонкой талией, с пышными волосами, с бело-розовой кожей – на нее оборачивались, про нее спрашивали: кто это? Она была известной в свое время писательницей и считала себя женщиной прогрессивной, передовой и гордилась тем, что принимала участие в революционной борьбе. Во время первой русской революции, в январе 1905 года, когда шли уличные бои, она устроила в своем богатом московском особняке лазарет для раненых. Не думаю, чтобы она сама бинтовала их раны и варила им еду; для этого, в конце концов, существовала прислуга.
Нет, прабабушка сама не обмывала раны, но борьбу с правительством поддерживала всем сердцем. За этот домашний лазарет ее арестовали, так что она три дня провела в тюрьме, какой повод для гордости! Она и гордилась. Вдобавок к тому, ей так шло белое кружевное платье и огромная как торт шляпа! Так что она ходила на всякие заседания литературных и философских кружков, и ею любовались и литераторы, и философы.
Осенью 1905 года в Россию приехал английский журналист Уильям Стэд (William Stead). Целью его приезда было примирить прогрессивное русское общество, – прогрессивное до исступления, до ненависти, до стадии терроризма, – с русским правительством, косным, монархическим, авторитарным. Он выступал в Москве, Петербурге, он поехал с лекциями по приволжским городам. Не надо злобы, не надо ненависти, – говорил Стэд. – Ничем хорошим это не кончится. Надо слушать друг друга, надо договариваться.
Анастасия Романовна была на одной из его лекций и внимательно, вся обратившись в слух, слушала его доводы. При всей своей ошеломительной красоте она была почти глухой, и ей приходилось очень сильно напрягаться и сосредотачиваться, чтобы расслышать слова.
Стэд заметил красавицу, пожиравшую его глазами. Никто еще так его не слушал, никто на него так не смотрел! После лекции он перехватил ее у выхода, схватил за руки: "Кто вы? Я хочу ваш портрет! Я хочу две-три строки, напишите мне! Скажите ваш адрес. И я хочу читать ваши книги!" – "Я их вам пришлю", – отвечала польщенная Анастасия.
В России Первая мировая война переросла в Революцию.
На другой день он прислал ей огромный букет белых цветов: лилии, туберозы, гиацинты и орхидеи. "Дорогой и неожиданный друг мой! – писал он в сопроводительном письме. – Мы встретились случайно и разошлись, как корабли, встретившиеся темной ночью в безграничном океане, – но я никогда не забуду отражения чудной души в Ваших глазах. Мне казалось, что я стою у самого алтаря святыни русской женственности. Храни Вас Господь и сделай меня достойным хранить это воспоминание. Вы также были в тюрьме – мы оба принадлежим к великому братству заключенных. Но я знаю, я верю, что между нами не только эта связь. Позвольте послать Вам цветы, данные мне вчера любящим другом – к Вам они пойдут уже с двойной данью любви".
Анастасия Романовна была и смущена и растрогана письмом и цветами, но потом, за утренним кофе, она раскрыла утреннюю прогрессивную газету, где Стэда поливали грязью: он-де продался кровавому режиму, он провокатор, ему заплатили, он слуга тиранов. Позор! И Анастасия Романовна устыдилась своей минутной слабости, подошла к окну и выбросила цветы с двойной данью любви на улицу.
Уильям Томас Стед - William Thomas Stead. 1849-1912
Прошел месяц. Мистер Стэд вернулся из поездки по русским городам, где он безуспешно пытался мирить интеллигенцию с правительством. Грустный и усталый, он пришел к Анастасии Романовне в дом. "Скажите, – спросил он через переводчицу, – почему вы обещали, но не прислали мне свои книги?" – "Потому что я печатаюсь в прогрессивных изданиях, а вы – в консервативной газете "Московские Ведомости" – холодно отвечала глухая красавица. – "Мы встретились случайно, и нам не по пути!"
"Мадам Крандиевская! Знайте, что каждый волос на вашей голове для меня дороже всех в мире прогрессивных и консервативных "Ведомостей", – крикнул Стэд в отчаянии и выбежал вон. Больше она его никогда не видела.
После революции 1917 года в Росии шла гражданская война
Прошло семь лет, и в апреле 1912 года Анастасия Романовна, уже немного потускневшая и пережившая много жизненных драм, вновь, как и каждое утро, развернула газеты. В тот день сообщалось про гибель "Титаника". Она пробежала глазами по списку пассажиров, погибших вместе с кораблем; конечно, там не могло быть знакомых... О ужас, в списке было имя Вильяма Стэда. Стэд направлялся на мирную конференцию в Америке, чтобы обсудить прекращение всех войн: ведь разумному человеку понятно, что войны – это анахронизм, что войн больше быть не должно, вот только надо хорошенько это обсудить... "Мы разошлись, как корабли, встретившиеся темной ночью в безграничном океане", – вспомнила она и заплакала. Зачем она оттолкнула хорошего человека? Ведь он хотел только мира, любви и понимания. И она села и написала заметку о своей встрече со Стэдом в газету. Совесть грызла ей душу.
Имя английского журналиста Уильяма Стеда было среди погибших пассажиров «Титаника»
Через два года началась Первая Мировая война. В России она переросла в революцию. Сначала была Февральская, свергнувшая так называемый кровавый царский режим, а потом и Октябрьскую, установившая новый режим, гораздо более кровавый. Переворот 1917 года перерос в гражданскую войну, продолжавшуюся несколько лет. Для нашей семьи это означало побег из Москвы, сначала на юг, а потом и за границу; моего двухлетнего отца на последнем пароходе увезли из Одессы в эмиграцию. Анастасия Романовна осталась в Москве. Есть было нечего, греться нечем, люди спали не снимая одежды и топили печку чем могли. В квартире поселились чужие люди – это называлось уплотнение. Анастасия Романовна могла устроить у себя дома лазарет для революционеров, но когда они насильно въехали в ее квартиру, ей это не понравилось. Однажды она еле успела вовремя выхватить из чьих-то рук газету с ее статьей о Стэде: революционер разворошил архив и хотел растопить газетой печку. "Темной ночью в безграничном океане", – думала бывшая красавица и опять плакала.
Больше она в следующие десять лет не плакала. Особняка у нее давно уже не было, а на кухне в ее квартире хозяйничали чужие люди; шляпу и платья она продала за бесценок и покупала на вырученные деньги муку у повара того ресторана, где когда-то в этой шляпе блистала; литераторов и философов, среди которых она блистала, сослали в Сибирь, а тем, кому повезло, выслали за границу; и единственные белые цветы в ее жизни были те, что она положила на могилу мужа.
Русский поэт Александр Блок откликнулся на гибель "Титаника" странными, почти одобрительными словами. "Жив еще океан", – злорадно написал он в записной книжке. Для Блока современная цивилизация фальшива, удушлива, лжива насквозь, и он желает ей гибели от вольной стихии. Океан, непредсказуемый и темный, с его ужасными глубинами, символизирует здесь для него эту стихию: и революцию, в которой поэт, как и многие его современники, видели очищающее, освобождающее начало, и звериную, древнюю, свободную природу, которая должна вырваться наружу. "Титаник" же, самодовольный, якобы непотопляемый корабль, полный сытых людей, гуляющих над пучиной по мягким коврам, под огнями электрических ламп, сытно едящих, вкусно пьющих, – "Титаник" являл собой образ цивилизации.
Как раз тогда, когда европейская цивилизация достигла, казалось бы, высшей точки развития, когда прогресс, пар, телефон, электричество, о боже мой, даже ведь и самолеты! – все сулило неслыханный расцвет и окончательную победу человека над природой, – тогда все и рассыпалось, тогда звериное безумие и охватило народы, и началась великая Мировая Война, и стихия поглотила всех, и миропорядок рухнул, и мир никогда уже не был прежним.
Так же чувствовали если и не многие, то самые чуткие. "Титаник" был словно бы знамением, предвещавшим конец мира, каким его знали современники. Маленькая оплошность... странная случайность... Пробоина в днище, в сущности царапина... Выстрел в Сараеве, что такого, можно подумать, впервые недовольный националист стреляет в правителя... Казалось, все могло обойтись, ведь главное – вера в разум и стремление к добру. Вот и Вильям Стэд плыл на корабле не куда-нибудь, а в Америку, на конференцию, посвященную окончательному прекращению всех и всяческих войн навсегда. И Анастасия Романовна помогала революционерам, желавшим счастья и добра для всего человечества.
Консерватор хотел счастья консервативного, революционер – революционного; пришел Океан, вырвалась наружу стихия – и поглотила их всех.
http://www.bbc.com/news/magazine-30588404
http://www.bbc.co.uk/russian/russia/2014/10/140929_tatyana_tolstaya_revolution_ww1
Анастасия Романовна Крандиевская
(в девичестве Тархова) (03.01.1866 - 1938), писательница, талантливая женщина, соединившая своей судьбой дореволюционное и постреволюционное искусство. Мать поэтессы Натальи Крандиевской (чей второй муж Алексей Толстой), прабабушка Татьяны Толстой и прапрабабушка Артемия Лебедева. Вообще, в семье Анастасии Романовой все дети оказались поразительно талантливыми — Сева (Всеволод), Туся (Наташа) и Дюна (Надежда). «Тётушка Настасья, вам не романы писать, а посадить вас в инкубатор, чтоб вы талантливых детей рожали» — как-то выразился Максим Горький, часто гостивший в её доме. В Миланском музее есть картина художника Всеволода Крандиевского, умершего в 21 год от менингита. Надежда Крандиевская училась вместе с Мухиной в Париже, занималась лепкой портретов, например легендарный образ Буденного, дружила с Маяковским. Наталья Крандиевская (поэт), начинает свою автобиографию словами: «Я росла в кругу литературных интересов…»
Муж Анастасии Романовны — Василий Афанасьевич Крандиевский, издатель и журналист. Вместе с Алексеем Толстым выпускал публицистический альманах «Бюллетени литературы и жизни», выходивший с начала 1910-х годов и до момента закрытия в 1918-м.
Анастасия родилась в Ставрополе-Кавказске в чиновничьей семье. Окончила Ольгинскую женскую гимназию в Ставрополе. Училась на историко-словесном отделении московских курсов Герье. Рано начала писать. В «Северном Кавказе», «Русском Курьере» и «Развлечении» середины 80-х годов печатались её небольшие рассказы.
Первая женщина, спустившаяся в шахту к углекопам, и по своим впечатлениям написавшая рассказ «Только час», опубликованный в немецком переводе венскою социал-демократической газетой «Arbeiter-Zeitung». В 1896 году «Русская мысль» публикует повесть «То было раннею весной», принятая читателями и выдержавшая несколько изданий.
В сентябре 1900 года Горький в своём тогдашнем хамском стиле писал Чехову: «Видел писательницу Крандиевскую — хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо, хорошая мать, дети — славные, держится просто, Вас любит до безумия и хорошо понимает. Жаль её — она глуховата немного, и, говоря с ней, приходится кричать. Должно быть, ей ужасно обидно быть глухой. Хорошая бабочка».
В годы революции 1905 года Крандиевская была связана с издателем и меценатом большевиков С.А. Скирмунтом. В её московском доме собиралась сочувствующая социал-демократам интеллигенция.
К 1910-м году сблизилась с Василием Розановым и братьями Трубецкими. Создалось, по определению Крандиевской, «поколение нытиков, самогрызов, неврастеников, дегенератов, неверующих, мятущихся в поисках неведомого Бога, блуждающих в потёмках противоречий, как в лесу дремучем».
После революции оставляет литературные занятия, но связь с литературой как таковой не обрывается. За границей Толстой публикует следующее письмо Анастасии Романовны…
«С чего и начать-то вам повесть нашей жизни, уж я и не знаю. Не жизнь, а агония. И разница между смертельной и этой нашей — лишь та, что смертельная длится дни, а эта — месяцы. И вот тут-то, в этом пункте, у меня всегда чувство благодарности судьбе, что вы уехали, что дети ваши хоть голода-то не знают, как знают все, здесь живущие.
Нельзя описывать, да и не стоит, во что превратились здесь не только для детей, но и для всех взрослых грёзы о кусочке хлеба с маслом, о кусочке сала свиного, о молоке и проч., и проч. Прямо какой-то психоз преследования этих всех истинно сытных вещей, истощённых, оголодавшихся до крайности. Тем не менее, все-таки живём, вот и Бог даст, может, и выживем до лучших дней. Москва наша, как уже совсем прочно социализированная, стоит без лавок, без рынков, без Охотного. И даже внешний вид её апоплексически жуткий и страшный: магазины все заколочены, и вывески в некоторых местах сорваны, как-то особенно озорно и умопомешанно, с мясом, с частью стен и штукатурки. А в пустых магазинах через незапертые двери и окна видны рогожи, доски, мусор — словом, всё, что говорит о запустении, об отъезде куда-то, о какой-то убыли, потере людей, словно всё попровалилось к черту, вся жизнь стала хламом, мусором прошлого.
Ну, и конечно, нигде ничего нельзя достать. На бывших рынках все-таки по пятницам, средам и воскресеньям стоят хвосты у каждого возницы с гнусной капустой кислой, или с морковкой, или с кониной.
Своих я от рынков только и питаю. Но для этого надо вставать в темноте. Да ещё в писательском союзе получили два пуда муки. Вместо масла и сала получаем бульон в кубиках «Торо».
Прислуги мы никакой не держим. Все сами, — и стряпня, и поломойство на кухне, и рынок, и хвосты. У Жилкиных тоже нет прислуги, Ваня сам стирает. Буквально вся средняя интеллигенция живёт сейчас, как чернорабочая. Да вот вам: папа с Надей взяли салазки у дворника и пошли на Смоленский бульвар в какой-то дом, где писатели устроили склад муки. Думали, что только они с Надей с салазками, а оказывается — с такими же салазками и все за мукой притащились… Тут и Марина Цветаева, и сам бог сонмища Бальмонт.
Всё это сейчас работает черную работу и прислуг не знает. Да и слыть паразитическим элементом опасно, если же держать прислугу, то в паразиты попадёшь непременно. Самое же главное, — чем кормить прислугу, когда хлеб сейчас 20 руб. фунт, да и нет его, мясо — 45 руб. фунт, сахар — 100 руб. фунт, картофель — мера 200 рублей. Прачек тоже нет, бельё стираем сами. Домов теперь не топят. Мы сбились в столовую, где поставили печку железную и трубу протянули через всю комнату, остальные заперли, так как там выше двух градусов не поднимается, а бывает и ниже нуля. Ведь Москву, как и Питер, изводит сейчас не только голод, но и холод. Больше всего страдают руки, распухает и трескается кожа.
Наш знакомый, доктор Калабин всё ходил, всё лечил, всё страшнел и худел. И вдруг — лег и умер. Мать его в четверг, а он в пятницу. Это первая смерть от голодного истощения на наших глазах. На днях узнала, — умерли также профессор Веселовский, Фортунатов, Алексей Федорович, прис. пов. Сахаров. Так что и нам надо опасаться.
Сейчас огромные дела с искусством делают футуристы, — Маяковский, Татлин, С. Д. и проч., до того они ловко сами себя и покупают, и прославляют. В народный музей скупаются сейчас картины и статуи, и в первую голову идёт бредовая мазня футуристов. Татлину же, кроме того, большевиками отпущено на искусство бесконтрольно полмиллиона рублей.
Друзья мои, не горюйте сейчас о Москве. Она и Питер, и вся Россия сейчас зяблые. Забейтесь в куток, где-нибудь на юге, где был бы только кусочек белого хлебушка, ходите в рогожах, в лаптях, да только не мучайтесь от голода, как мы. У нас у всех такое здесь чувство, что большевики будут править Россией 33 года, но только России уже не будет, а будет огромное кладбище, на котором ветер плавает от Ледовитого океана до Черного моря.
Души наши опустошены, будущее беспросветно и безнадежно. Так, по крайней мере, кажется оно нам, когда читаешь газеты. В них изо дня в день печатается все одно и то же, — о победе и одолении всемирного коммунизма. Иной раз кажется, что в этой беспросветной мгле так и не закончишь свои земные дни…»
http://az.lib.ru/k/krandiewskaja_a_r/
http://www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=68439
http://www.moskv.ru/articles/fulltext/show/id/2009/