Это цитата сообщения ГалаМаг Оригинальное сообщение

История одной любви: Иван и Анна

Иван Сергеевич Аксаков


Анна Федоровна Тютчева

Их письма, написанные 150 лет назад, расширяют наши
представления о любовной переписке
Он уже не надеялся встретить девушку, с которой он мог бы соединить свою жизнь - слишком высока была планка его требований к будущей избраннице. Внешняя красота в списке этих требований была точно не на первом месте. Он долго, до сорока лет, искал женщину, которая могла бы стать верным другом, разделяющим не только его горести и радости, но и его философские и политические воззрения.

Она - фрейлина при дворе великой княгини Марии Александровны, а потом и гувернантка царских детей.


К. Робертсон. Портрет Великой княгини Марии Александровны Романовой. Эрмитаж.

Ей тридцать шесть лет, и она уже не думает о замужестве, погрузившись в заботы о чужой семье и чужих детях. Иван Аксаков (1823-1886) и Анна Тютчева (1829 - 1889). Он - поэт. Она - дочь поэта. Имена их отцов - Сергея Тимофеевича Аксакова и Федора Ивановича Тютчева - знакомы всей читающей России. Он - подвижник славянского единства и великий знаток русской древности.


И.Н. Крамской. Портрет С.Т. Аксакова. 1878 год. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея, Москва.


С.Ф. Александровский. Портрет Ф.И. Тютчева. 1876. Государственная Третьяковская галерея, Москва.


И.Е. Репин. Портрет поэта и славянофила Ивана Сергеевича Аксакова. 1878.
Государственная Третьяковская галерея, Москва.


А.Ф. Тютчева. Фотография 1865 года

Она родилась в Германии и до шестнадцати лет не слышала русской речи. Все ее письма - на французском языке.

Вершина их эпистолярного романа - письма, написанные летом 1865 года, когда Иван Аксаков отправился в большое странствие по югу России. Прошло 150 лет, и письма Ивана Сергеевича невесте должны были бы давно стать литературным памятником, но это и сегодня - живая река чувств и мыслей, которая меняет наше представление о любовной переписке. Оказывается, письма избраннице могут обходиться без пылких признаний, но быть наполнены любовью от первой до последней строчки. И там, где Аксаков делится с Анной мыслями о смысле жизни, или увлеченно излагает свой взгляд на историю страны, или описывает своих попутчиков - все это музыка любви.

Из писем Ивана Аксакова Анне Тютчевой

Ночь с 15 на 16 июня 1865 года. За Симбирском. Пароход "Царица".
11-й час, в каюте зажжена лампа и свечи, и я очень рад водворяющейся тишине и возможности уединения... Ничто так иногда не умудряет, как молчание. Как хорошо иногда бывает, когда молчишь, когда не раскидываешь свою думу направо и лево, когда она вся уходит в душу и проникает собой всего человека. Мириться с пошлостью и подлостью нельзя, но мир души, почерпаемый из Бога, сам умудрит человека, как воевать ему с мерзостью и пошлостью, прощая людей и не оскорбляя их...

С 16 на 17 июня 1865 года. За Сызранью, у Хвалынска.
Как хороша она была нынче, Волга, особенно вечером, так и втекала в душу... Я всматривался в темнеющую даль, пароход почти незаметно, так медленно двигался, красота ночи священнодействовала и, как роса, падала на каждую душу: не оставалось, верно, ни одной души человеческой, которая бы не смирилась перед нею, не укротила своего бунта, не угомонила своей суеты: кругом меня на палубе шумные разговоры дня сменились тихим говором...

Ночь с четверга на пятницу 17-18 июня 1865 года. Пароход "Царица". Станица у села Золотого, за Саратовом.
Какая ночь, какая ночь, Анна Феодоровна, если б Вы знали, какая ночь!.. Не ушёл бы с палубы! И долго-долго стоял я на ней. И так мне недоставало Вас, не для того, чтоб рассуждать с Вами о прелестях ночи, а чтоб помолчать вместе. Потому что только молчанием может почтить человек святыню такой ночи...
Брак - таинство, это я всею душою признаю. Совершенно ложны понятия о мужской нравственности, существующие в свете и признаваемые за нами даже женщинами. Даже NN говорит, что невеста обязана отчетом жениху, а последний не обязан. Это несправедливо. Я не хочу быть изъят от строгого суда, я хотел бы, чтоб NN любила чистоту и целомудрие в мужчине прежде всего. Я говорю это, пожалуй, не в выгоду себе, но... Делая дурное, я никогда не кривил душою и не называл дурное хорошим, не поэтизировал ни падения, ни разврата, а выбивался из него всеми силами души.

Четверг, 11 час. ночи. Ялта, 24 июня.
Надо Вам сказать, что все раза, как я испытывал чувство..., я попадал на такого рода женские существа, которые противоречили мне, моим убеждениям, моему идеалу и которые я дерзко хотел вести к добру, но которые меня вели ко злу... Я наконец нашел себя - знаете ли Вы в ком?.. в Вас. Вот где душа моя обретается не в диссонансе, а в гармонии..., вот любя кого - я могу остаться в истине, в правде, в согласии с самим собой, могу укрепиться в вере... Обыкновенно смотрят на религию, как на "утешение в скорбях", как на "отраду", на Бога - как на приют, как на богадельню для увечных и всяких духовных инвалидов... Бог - есть не только утешение, но сила на подвиг, труд, деятельность, на жизнь. Так и любовь, как я ее понимаю.
Воскресенье, 27 июня 1865 года, Ялта.
Для полноты счастия, для полноты союза необходима гармония в высшем нравственном идеале, в стремлениях к Богу. Муж должен быть совестью для жены, жена - совестью для мужа, оба друг другу ангелами-хранителями. Не потому, чтоб такой-то господин или такая-то госпожа были каждый нравственным совершенством, а потому, что в каждом живёт дух Божий...
1 июля 1865, четверг, 10 часов вечера, Алушта.
Сижу теперь на станции, в станционном доме, сестра легла отдохнуть, а я вытащил свои письменные снаряды. Я это люблю. Я столько ездил по России и привык к этим остановкам на станциях: временное часовое жилище - принесут самовар, и станет этот угол вдруг своим, так наполнишь, населишь его собой, своими думами и мечтами, - перо, чернила, бумага под боком - и весь твой мир тут, с тобой.

Понедельник, 12 июля 1865 года, Екатеринослав.
Жара страшная. Мы едем все ночи напролёт... Едучи я думал: ведь Вы этого ничего не испытали, Вы не знаете, что такое ехать с колокольчиком ночью в степи. Всё это мне хотелось бы дать Вам испытать. Мы как-нибудь предпримем вместе путешествие по России: надо, чтоб Вы увидали Россию как она есть и остались верны своей любви к ней и веры в неё, несмотря на безобразную подчас действительность...

------------
Венчание Ивана Сергеевича Аксакова и Анны Федоровны Тютчевой состоялось в Москве 12 января 1866 года в храме великомученика Георгия на Всполье. В мире, добре и согласии они прожили двадцать лет, до самой смерти Ивана Сергеевича.

А.Ф. Тютчева. 1851 год.

Знакомство Анны Тютчевой и Ивана Аксакова началось примерно за десятилетие до их свадьбы. Еще в начале мая 1855 года старшая дочь поэта, в один из первых своих приездов в Москву в качестве фрейлины императрицы, записала в дневнике свое мнение о древней столице: «...Свобода мысли и нравственная непринужденность, господствующие в Москве, создают в ней ту атмосферу, гораздо более благоприятную для расцвета мысли и ума. Здесь встречаешь целую плеяду людей, выдающихся своими литературными трудами: Хомяков, Киреевские, Юрий Самарин, Аксаковы, Погодин, а в другом роде Чаадаев и Вигель, которого я видела у тети, ученые, как старик Снегирев, который имел любезность сопровождать меня в качестве чичероне при посещении соборов, Оружейной палаты, "патриаршей ризницы" и дворца и объяснять мне все интересные вещи, которые я там видела...»

Всех вышеперечисленных выдающихся людей Москвы середины XIX века Анна Тютчева встречала в доме тетки Дарьи Ивановны и ее мужа Николая Васильевича Сушковых, в их известном в середине века в Москве литературном салоне, который все так и называли — салон Сушковых. Салон этот глава семьи, средней руки литератор, мечтал организовать в своем доме сразу после переезда в Москву из Минска, где Николай Васильевич служил гражданским губернатором и с этой должности удалился на покой. О его салоне много разного говорилось и писалось, но «гвоздем» всех публикаций стала истинно московская поэма Евдокии Ростопчиной (племянницы Суш-кова) «Дом сумасшедших», которая в саркастических тонах обрисовала этот салон. Среди гостей тут бывали и славянофилы, и западники, но и тем и другим досталось от злого пера поэтессы. Как и некоторые другие литераторы, она, например, не могла простить Аксаковым их русских одежд и бород, чем всегда особенно выделялся К. С. Аксаков. «В грязной мурмолке, в кафтанах щеголяют напоказ...» в ее поэме братья Аксаковы.

Ставшая уже терять надежду на замужество Анна Тютчева, двадцатишестилетняя «старая» девушка, не могла не обратить внимания на выделявшегося среди гостей младшего из Аксаковых, импозантного молодого мужчину, умницу, со смелыми высказываниями, которые и она себе нередко позволяла. Но прошло еще три года, прежде чем при более близком знакомстве Иван Сергеевич посоветовал Анне Федоровне, постоянно находящейся в близких к императору кругах, вести дневник, ибо «через двадцать лет эта эпоха, все значение которой мы в настоящее время не можем оценить, будет представлять огромный интерес...».

С тех пор и возникла дружба, а потом и любовь между столь неординарными людьми, значение которых в истории России еще скажется в будущем. Тогда, в конце 1850-х— начале 1860-х годов, Аксаков еще колебался в выборе невесты. Полный славянофильских идей, он собирался связать свою судьбу с дочерью Хомякова М. А. Хомяковой. Но взаимности он не добился. Тогда-то, не без влияния Ф. И. Тютчева, которого Аксаков любил и уважал за талант и человеческие качества, его поддержку в своих газетных делах, Иван Сергеевич вновь обратил пристальное внимание на его дочь и между «молодыми» возникла переписка.
12 января 1866 года в Москве, у Колычевых-Боде, в домовой их церкви Филиппа Митрополита на Поварской, состоялось венчание Ивана Сергеевича Аксакова и Анны Федоровны Тютчевой. Свадьба их вызвала немало толков в Первопрестольной. Даже такой просвещенный человек, как Лев Николаевич Толстой, с известной долей сарказма писал своей тетке А. А. Толстой: «...Новость эта меня ужасно поразила. Для меня это был выстрел из двухствольного ружья. Во-первых, брак (не брак, а это надо назвать как-нибудь иначе, надо приискать или придумать слово), пока — брак А. Тютчевой с Аксаковым поразил меня, как одно из самых странных психологических явлений. Я думаю, что ежели от них родится плод мужеского рода, то это будет тропарь или кондак, а ежели женского рода, то российская мысль, а, может быть, родится существо среднего рода — воззвание или т. п.
Как их будут венчать? и где? В скиту? в Грановитой палате или в Софийском соборе в Царьграде? Прежде венчания они должны будут трижды надеть мурмолку и, протянув руки на сочинения Хомякова, при всех депутатах от славянских земель, произнести клятву на славянском языке. Нет, без шуток, что-то неприятное, противуесте-ственное и жалкое представляется для меня в этом сочетании. Я люблю Аксакова. Его порок и несчастье — гордость, гордость (как и всегда), основанная на отрешении от жизни, на умственных спекуляциях. Но он еще был живой человек. Я помню, прошлого года он пришел ко мне и неожиданно застал нас за чайным столом с моими свояченицами. Он покраснел. Я очень был рад этому. Человек, который краснеет, может любить, а человек, который может любить, — все может. После этого я разговорился с ним с глазу на глаз. Он жаловался на сознание тщеты и пустоты своего газетного труда. Я ему сказал: "Женитесь. Не в обиду вам будь сказано, я опытом убедился, что человек неженатый до конца дней мальчишка. Новый свет открывается женатому". Вот он и женился. Теперь я готов бежать за ним и кричать: я не то, совсем не то говорил. Для счастья и для нравственности жизни нужна плоть и кровь. Ум хорошо, а два лучше, говорит пословица; а я говорю: одна душа в кринолине нехорошо, "а две души, одна в кринолине, а другая в панталонах, еще хуже". Посмотрите, что какая-нибудь страшная нравственная monstruosite [уродство (фр.)] выйдет из этого брака. <.....> С тех пор, как я узнал эту новость, я каждый день по нескольку раз думаю об этом — не браке, а слиянии двух — не душ, а направлений, и я не могу успокоиться...»

Лев Николаевич здесь намекал, что невеста еще совсем недавно плохо владела русским языком, а жених, наоборот, целиком был предан именно русскому, славянскому делу и даже письма свои, не в пример тестю и жене, писал, как правило, на русском языке. Жизнь в дальнейшем подтвердила неправоту писателя — брак Аксаковых был очень удачным.
Сразу же после свадьбы Иван Сергеевич увез жену в Абрамцево. Эти месяцы конца зимы и весны 1866 года были для четы Аксаковых месяцами сплошного счастья. Между Аксаковыми и Тютчевым, живущим в Петербурге, идет переписка, подтверждающая счастье этого союза. «...Я читаю твои письма с полным сердечным удовлетворением, — пишет Федор Иванович 25 февраля 1866 года дочери. — Я словно присутствую при осуществлении чудного сна и не могу достаточно возблагодарить Бога за Его на то соизволение. В твоем счастье есть нечто, удовлетворяющее меня вполне и отвечающее всем моим убеждениям, ибо ты хорошо знаешь, что твой муж всегда принадлежал к числу моих лучших убеждений. Я так ему признателен за то, что он есть, а главное, за то, что он обладает характером, столь отличным со всех точек зрения, от моего...»

Это мемуарная книга Анны Тютчевой — старшей и любимой дочери поэта Фёдора Тютчева, которая провела без малого 13 лет при дворе (1853–1866).

Эта придворная дама превосходила умом и образованием многих людей своего окружения. Имела собственный взгляд на важнейшие события той эпохи и не боялась о нем заявлять, кроме того, она прислушивалась к тому, о чем говорят в разных слоях общества, и ее записки, в определенном смысле, — барометр общественного мнения. Ее воспоминания и дневник — умные, искренние, проницательные и бесконечно интересные — давно заслужили самую высокую оценку.

А.Ф. Тютчева. 1864 год.


ВОСПОМИНАНИЯ
(фрагмент)

Мне было 23 года, когда я была назначена фрейлиной двора великой княгини цесаревны, супруги наследника русского престола. Это было в 1853 году. Я в то время жила в деревне, в Орловской губернии. Цесаревна никогда меня не видела и согласилась приблизить к себе лишь по просьбе великой княгини Марии Николаевны, которая была очень расположена к моему отцу. Наша семья находилась в то время в обстоятельствах довольно стесненных. Сестры мои только что вышли из Смольного. Нас было дома три взрослых барышни, кроме того мачеха имела еще девочку и двух маленьких сыновей. Семья наша, таким образом, была большая, состояние же незначительное, и моей мачехе, иностранке по происхождению, с трудом удавалось при наших ограниченных средствах удовлетворять требованиям петербургской жизни в той среде, к которой мы принадлежали по связям моего отца, но отнюдь не по положению, не по состоянию.

Мой отец всю свою молодость провел в Германии, на дипломатической службе. Он там женился первым браком на моей матери, вдове господина Петерсона, после которого у нее осталось четыре сына. Отец мой имел от нее трех дочерей и потерял ее после двенадцати лет брака. Вторично он женился также на вдове, баронессе Дернберг, и вскоре после этого второго брака вернулся в Россию, где и обосновался.

Я получила воспитание отчасти у сестры моей матери, отчасти в Мюнхенском институте, где провела три года вместе с моими сестрами, которые были несколькими годами моложе меня. Когда мне минуло шестнадцать лет, отец выписал нас в Россию. Сестры были помещены в Смольный для продолжения образования, я же возвратилась в родительский дом. Мой отъезд из Германии навсегда оставил во мне грустное воспоминание. Меня так внезапно, как бы с корнем, вырвали из того мира, в котором протекло все мое детство, с которым меня связывали все мои привязанности, все впечатления, все привычки, — для того, чтобы вернуть меня в семью, совершенно мне чуждую, и на родину, также чуждую мне по языку, по нравам, даже по верованиям; правда, я принадлежала к этой религии, но никто меня ей не обучал.

С каким-то странным сжиманием сердца высадилась я в одно холодное и туманное сентябрьское утро на Английской набережной в Петербурге и впервые увидела эти тяжеловесные каменные громады, всегда окутанные туманной мглой и сыростью, и это низкое небо, серое и грязное, лениво нависающее в течение всего почти года над северной Пальмирой. Впечатление, вынесенное мною тогда, не изменилось и впоследствии; никогда мне не удалось полюбить эту великолепную и мрачную столицу, в которой усилия человека, деньги, промышленность и искусство ведут тщетную борьбу с отвратительным климатом и с болотистой почвой и холодные красоты которой, лишенные прелести и поэзии, являются как бы символом деспотической силы. Эти первые впечатления не стали отрадней, когда тяжелая наемная карета привезла нас в отель Демут, где жили мои родители и где мы провели всю зиму в неуютной обстановке русской гостиницы того времени. Мы занимали помещение очень безобразное, грязное и вонючее, с окнами на не менее грязный двор, которое, однако, обходилось нам очень дорого. Эта обстановка представляла печальный контраст с просторными и светлыми залами моего института в Германии, окруженного свежею зеленью сада с его липами и кустами роз.

Мои сестры были вскоре помещены в Смольный, одна пенсионеркой цесаревны, другая пенсионеркой великой княгини Марии Николаевны. Я постоянно их навещала, и эти посещения были моей единственной радостью и единственным развлечением, а вскоре сделались для меня обязанностью и даже целью жизни. Несмотря на свою молодость, я скоро была поражена недостатками того воспитания, которое давалось детям в этом учебном заведении. Образование, получаемое там, было вообще очень слабо, но особенно плохо было поставлено нравственное воспитание. Религиозное воспитание заключалось исключительно в соблюдении чисто внешней обрядности, и довольно длинные службы, на которых ученицы обязаны были присутствовать в воскресные и праздничные дни, представлялись им только утомительными и совершенно пустыми обрядами.

О религии как об основе нравственной жизни и нравственного долга не было и речи. Весь дух, царивший в заведении, развивал в детях прежде всего тщеславие и светскость. Хорошенькие ученицы, те, которые лучше других умели танцевать и грациозно кланяться, умели причесываться со вкусом и искусно оттенять клюквенным соком бледность лица, всегда могли рассчитывать на расположение со стороны начальницы, г-жи Леонтьевой, а, следовательно, и со стороны директрисы и классных дам. Дети богатых и сановных родителей составляли особую аристократию в классах. Для них почти не существовало правил институтской дисциплины. Они могли безнаказанно пропускать уроки, по утрам долго спать, не обращая внимания на звон колокола, пренебрегать обедом, подаваемым в общей столовой (кстати сказать, отвратительным), и питаться лакомствами из соседней лавочки. Как с нравственной, так и с физической стороны весь режим был отвратительный.

Мои сестры благодаря своим хорошеньким личикам и положению родителей, а главным образом благодаря протекции великих княгинь, пенсионерками которых они состояли, сразу попали в категорию аристократок, т. е. детей, обреченных на порчу. Благодаря Мюнхенскому институту они имели достаточно познаний, чтобы легко занять первое место в классе среди своих сверстниц, но я скоро поняла, как плохо их воспитывают, и старалась противодействовать злу, проводя с ними как можно больше времени; не давала им читать плохих романов, которые ученицы добывали себе с большой легкостью, поощряла их к серьезным занятиям и говорила с ними о религии, поскольку сама была в этом сведуща. В Мюнхенском королевском институте, где я окончила свое образование, я находилась под влиянием католических священников; они старались, поскольку это доступно нашему возрасту, привить нам благочестие, правда несколько узкое и фанатическое, очень ригористическое, очень мелочное и в достаточной степени иезуитское, тем не менее это религиозное воспитание внушило нам душеспасительный страх перед тщеславием, легкомыслием, светскими удовольствиями, спектаклями, нарядами, чтением дурных книг, так что я относилась с ужасом ко всему тому, что превозносилось и ценилось в Смольном; в течение всей своей молодости я никогда не стремилась ни к развлечениям, ни к нарядам, и, несмотря на полную свободу в чтении и на любопытство, которое живо возбуждали во мне нарядные книжки романов, я никогда не находила удовольствия в французской литературе, в то время имевшей большой успех и оказавшей такое развращающее влияние на мысли многих молодых девушек.

Нет сомнения, что суровое воспитание дает характеру известную выдержку, которой всегда недостает людям, получившим слишком мягкое воспитание. Касаясь здесь вопроса о воспитании в женских учебных заведениях России, я совсем не имею в виду входить в подробности, которые завели бы меня слишком далеко, я хочу лишь сказать, что в этом отношении я узнала жизнь нашей родины с одной из ее самых характерных и самых тяжелых сторон: это поверхностное и легкомысленное воспитание является одним из многих результатов чисто внешней и показной цивилизации, лоск которой русское правительство, начиная с Петра Великого, старается привить нашему обществу, совершенно не заботясь о том, чтобы оно прониклось подлинными и серьезными элементами культуры. Отсутствие воспитания нравственного и религиозного широко раскрыло двери пропаганде нигилистических доктрин, которые в настоящее время нигде так не распространены, как в казенных учебных заведениях.

Ко времени моего приезда в Россию благодаря полученному мною воспитанию и природным склонностям религиозный интерес был во мне преобладающим. В Мюнхенском институте католические патеры, само собою разумеется, пустили в ход все возможные средства, чтобы привлечь меня к католицизму. Но та несколько искусственная экзальтация, которую они сумели мне внушить, не имела характера глубокого и сознательного убеждения и не могла не рассеяться под влиянием умственного развития. Вначале, не понимая по-русски, я не могла следить за нашей службой, которая мне казалась длинной и утомительной. Но потребность в молитве постоянно приводила меня в церковь, и я постепенно стала понимать наши молитвы и проникаться красотой православных обрядов. Два или три года спустя одна брошюра в несколько страниц — небольшой религиозный полемический трактат о нашей церкви, очень краткий, но яркий и вдохновенный, — произвела целый переворот в моем нравственном сознании. Это краткое изложение догматов нашей церкви принадлежало перу москвича Ал. С. Хомякова.

Источники:
http://www.rg.ru/2015/08/06/shevarov.html
http://aksakov.ouc.ru/genady-chagin.html
http://www.e-reading.mobi/bookreader.php/1036322/T...ri_dvore_dvuh_imperatorov.html