Эту фотографию я помню, сколько помню себя. Она стояла на каминной полке в старой, полученной еще до войны квартире моей бабушки. Потом, когда бабушки не стало, моя мать забрала эту фотографию и поставила уже в нашей квартире на сервант. На ней была изображена старшая бабушкина сестра, но не родная, а чуть ли не троюродная. В общем, какая-то седьмая вода на киселе, я в этих хитросплетениях родства так и не разобрался.
Когда я был маленький, я говорил: «Ой, какая красивая тетя!». Став подростком в интересном возрасте, когда мальчика уже волнуют всякие запрещенные вопросы и он заглядывается не только на девушек, но и на молоденьких женщин, фотография бабушкиной сестры будила во мне горячие мальчишеские желания. Когда я стал юношей, я смотрел на эту фотографию с глубоким вздохом сожаления: вот бы мне такую девушку!
Фотография была сделана в самом конце сорок первого года, а через полгода после того, как армейский фотограф снял ее в легком, воздушном, довоенном платье, сестра бабушки – ее, кстати, звали Анной и она была летчицей, летала на легендарном У-2, – погибла. Об этом бабушка услышала от кого-то из родни. Потом, в пятьдесят третьем, бабушку нашел боевой друг Анны, ее возлюбленный, который потерял Анну в марте сорок второго, и передал бабушке ее фотографию, эту саму, на которую я каждый день любовался и мечтал. Бабушка была не самой близкой Анниной родственницей, но только ее смог найти тот офицер. Потерял он Анну при весьма печальных обстоятельствах: попал в окружение, потом в штрафбат, потом в наш концлагерь… В общем, сами понимаете. Реабилитировали его только после смерти Сталина. Фотографию он чудом сохранил и после освобождения стал искать Анну. Бабушка, естественно, сообщила ему, что Анна погибла. История – просто на приключенческий роман с разлукой, любовью, страданиями, войной и прочими прелестями советской жизни. Но романиста из меня не получилось, так, рассказики пишу.
Когда мне исполнилось двадцать два и я уже учился на третьем курсе исторического факультета, темой своей курсовой работы я взял Великую Отечественную войну, точнее, подвиг женщин-летчиц Первого Белорусского. Написав курсовую, я почувствовал, что тема войны меня сильно увлекла, и решил и дальше специализироваться в этой области. Но это все… как бы это сказать… объяснения для посторонних. На самом деле побудительным мотивом этого решения была Анна – это она воевала на Первом Белорусском фронте. Дело в том, что – как глупо это ни звучит – я в нее… влюбился. Да-да, по фотографии влюбился в женщину, которая старше меня на несколько десятков лет, на три года старше моей бабушки и которая погибла ровно за сорок лет до моего рождения. Конечно, я никому этого не говорил, потому что понимал – меня засмеют. Всех девушек я мерил меркой Анны: что по внешности, что по другим качествам. Каким? Какими качествами должна обладать двадцатилетняя девчонка, чтобы уйти на войну, мужскую войну?
В итоге домерился до того, что мне уже под тридцать, а я до сих пор не женат.
А что касается внешности… Именно она заворожила меня еще в детстве. На фотографии, сделанной в блиндаже, со вспышкой, стояла русоволосая девушка в легком летнем платье. Видимо, это была новогодняя ночь, когда все девчонки полка вытащили из своих вещмешков гражданское платье: праздник все-таки. Фотография была очень качественной и очень удачной. Сказать, что Анна была красивой – это не сказать ничего. Но самым главным для меня были ее глаза. Они были удивительными – огромными, яркими, какими-то неземными, как у Аэлиты. Она чем-то напоминала актрису Евгению Крюкову, но это я понял уже потом. Крюкову в итоге я очень полюбил – из-за того, что она была похожа на Анну.
Однажды, где-то года три назад, маме позвонила моя двоюродная тетка. Она получила в наследство дом во Владимирской области – старую развалюху, годную только на слом, чтобы построить на участке что-нибудь новое и современное. Прежде чем пустить дом под слом, тетка разобрала все вещи, что в нем были, вытащила с чердака старинную лампу, чугунный кованый утюг небывалой красоты и пару альбомов с фотографиями. Зная мое увлечение историей, она позвонила маме, чтобы та, в свою очередь, откомандировала меня в тут деревню – посмотреть, не нужно ли мне все это старье. Лампа с утюгом, честно говоря, меня не особо вдохновили, а вот альбомы… Я загорелся и поехал.
Кроме альбомов я привез еще и шкатулку со старыми бумагами и письмами. И вот со всем этим богатством я расположился в своей комнате и… улетел на машине времени. Не смейтесь, старые бумаги и фотографии для меня – та же машина времени. Я с глубоким волнением разглядывал где пожелтевшие, где удивительной четкости снимки, на которых были запечатлены совершенно чужие мне люди, и балдел. И вот на одном снимке я увидел… Анну! Эта фотография тоже была сделана во время войны, потому что Анна там была в куртке летчицы. Фотография была нечеткой – не то что та, с каминной полки моей бабушки. На ней я смог узнать Анну только потому, что до мельчайших подробностей изучил ее лицо, до мельчайших черточек! Эта находка была для меня настолько ценной и дорогой, что я забыл обо всех других фотографиях – на которых Анны уже не было, я проверил, – и носился с этим клочком фотобумаги девять на двенадцать, как курица с яйцом. Мама тихо посмеивалась, но ничего не говорила.
Я принес эту фотографию своему приятелю, дизайнеру на строительной фирме, и попросил ее отсканировать, чтобы перевести в цифровой режим и увеличить. Что друг благополучно и сделал. Каково же было мое удивление, когда на большом снимке я разглядел на плечах у Анны… погоны! Это что же значит? Что фотография была сделана послефевраля сорок третьего? Ведь именно в феврале сорок третьего в Красную армию были возвращены погоны. А по извещению о смерти получалось, что Анна погибла летом сорок второго. Как такое может быть?
Несколько дней я ходил сам не свой. Значит, Анна жива? То есть, была жива еще хотя бы в сорок третьем. Может, она осталась жива и после войны? Это значит, что я могу попытаться ее найти? Правда, если она до сих пор жива, то ей уже за девяносто – она ведь двадцать первого года. Но об этом я как-то не думал.
Я снова поехал к тетке и начал ее пытать, как могла фотография Анны оказаться в том доме. Та несколько дней созванивалась с немногочисленными родственниками и выяснила, что Анна прислала эту фотографию своей матери, которую по ложному обвинению в растрате упекли в ГУЛАГ в начале сорок третьего и откуда она уже не вернулась, умерла через полгода после ареста. Какие-то вещи Анниной матери забрал ее племянник. Когда он умер, тетка оказалась единственной наследницей этого никому не нужного дома во владимирской глубинке.
Стало хоть что-то понятно. Но это ни на йоту не приблизило меня к главному – к поискам Анны. Ее фамилию – Корсакова – я знал, но в сочетании с самым распространенным на земном шаре именем мне это не давало почти ничего. И все же я принялся за поиски. Сначала я обзвонил всех оставшихся родственников, но они ничего об Анне не знали. Потом обратился в «Жди меня», развесил кучу объявлений в интернете, написал в «Одноклассниках» и на «Фэйсбуке» всем Корсаковым – вдруг это их родственница была летчицей. Письма были такими слезными и так громко вопили о помощи – найти человека! – что даже глухой – и тот бы откликнулся. Около года не было никаких известий, как вдруг на мою страничку в «Одноклассниках» пришло письмо от совершенно незнакомого мне человека, который в Ленинградской области занимается археологией. Впрочем, археологией – это громко сказано, видимо, он «черный копатель». Он написал мне, что встречал эту фамилию – Корсакова Анна, двадцать первого года, москвичка – в списках бойцов Первого Украинского фронта. Эти списки были датированы аж сорок четвертым годом! Шансы мои на то, что Анна жива, увеличились. От этого можно было уже плясать.
Не стану утомлять читателей подробностями своих поисков, хоть эти поиски и заняли ровно год моей жизни. Главное, что я нашел ее следы! Мне опять написал незнакомый человек, на этот раз – женщина. Ее звали Мария, она жила в Баку и оказалась… дочерью Анны!
Когда я понял, что мне пишет дочь героини моего детства и юности, я в первую минуту не смог сдержать слез. Говорят, мужчины не плачут. Ерунда! Плачут. Просто некоторые стесняются своих слез, а напрасно. Мужественность – как любит говорить моя мама – не в том, чтобы мужчина не плакал, а в том, чтобы не доводил до слез женщину. Но это уже лирическое отступление, не имеющее к данному рассказу никакого отношения.
История, которую Мария мне описала в письме, тоже тянула на роман. Анна прошла всю войну, два раза была ранена, первый раз – очень тяжело и как раз в сорок втором, ее сбили над территорией другого полка. Восемь месяцев Анна провела в госпиталях. Видимо, поэтому ее мать и получила ложное извещение о гибели. Анна потом написала матери, послала ту нечеткую фотографию… Потом письма от матери перестали приходить, ее посадили чуть ли не на следующий день после получения письма с фотографией, и она не успела сообщить всем родственникам, что Анна жива. Вот моя бабушка и считала, что Анна погибла… Анна была награждена пятью орденами и несколькими медалями. В Москве она жить не стала – ее дом пострадал от бомбежки, его снесли, да и мать сгинула в лагерях… Анна уехала в Горький, родной город своего возлюбленного, того самого офицера, что передал бабушке ту фотографию. Долгие годы она его ждала, искала, писала в различные инстанции. Но годы шли, о нем не было никаких известий, и в пятьдесят седьмом Анна все-таки вышла замуж. К тому времени она окончила институт и получила распределение в Баку, инженером на нефтяные промыслы. Там она встретила хорошего человека, лезгина, которого звали Саид и который сделал ей предложение. В пятьдесят восьмом она родила дочь Марию. И вот эта самая Мария мне и написала.
Все это я читал, практически не переводя дыхания. Ну когда же, когда она напишет о самом главном: жива Анна или нет? И она написала, в самом конце своего письма.
Когда я прочитал, что Анна умерла буквально за два месяца до того, как ее дочери пришло известие, что ее мать разыскивают, мир вокруг меня словно обрушился. Моей Анны, моей любимой девушки больше нет. На самом деле нет. И пусть это была уже бабушка, в моей памяти она оставалась все такой же юной и красивой, как на тех фотографиях.
Я ответил Марии, поблагодарил ее за письмо, рассказал, кем и чем была для меня ее мать. Во втором письме я получил приглашение приехать в гости. В конце концов, мы были все-таки родственниками, пусть и невероятно дальними. Мария, видимо, прониклась моим чувством к ее матери, и решила, что мне будет интересно посмотреть на дом, в котором та жила, посмотреть другие ее фотографии…
Я долго думал – ехать мне или нет. Зачем разбивать мечту, которая, правда, и так давно разбилась? Допустим, я даже застал бы Анну живой, и что? Ведь не собирался же я повторять историю, которая описана у Хиггинса в его пьесе «Гарольд и Мод», где семнадцатилетний мальчик влюбился в восьмидесятилетнюю старушку! Да и кончилась эта история весьма трагически – старушка покончила с собой. Так чего я хотел от этих поисков? Я и сам не знал.
Однако через некоторое время я все-таки решил ехать, купил билет и позвонил Марии. Она обрадовалась, сказала, что я буду самым желанным гостем в ее доме. Еще она сказала, что сама встретить меня не сможет, ее просто не отпустят с работы – она преподает в школе, и меня встретит ее сын, Али.
Вот так я впервые в жизни летел в Баку. Два с половиной часа полета я думал о том, какой странной и невероятной бывает иногда жизнь, какие хитросплетения судеб порой встречаются… Я вез Марии ту самую фотографию, с каминной полки. Точнее, не ее, конечно, – с ней я не смог бы расстаться, а ее копию.
В аэропорту с табличкой с моим именем меня ждал красивый молодой человек, сын Марии. Когда я увидел его глаза, сияющие неподдельной радостью, я понял, что это такое – кавказское гостеприимство. Он встречал меня так, словно я самый близкий его родственник и только меня не хватало их семье для полного счастья.
– Мама пока на работе, но Аня готовит праздничный обед, – сказал Али, сажая меня в такси.
– А кто это – Аня? – спросил я и затаил дыхание. Вдруг Анна не умерла? Вдруг Мария что-то перепутала? Хотя как она могла перепутать? – тут же одернул себя я. Все-таки Анна – ее мать! Сложно перепутать, умерла мать или нет.
– Аня – это моя младшая сестра, ей сейчас двадцать. Мама назвала ее в честь бабушки, – пояснил Али.
Как это хорошо, подумал я. Пусть уже не Корсакова, а под другой фамилией, но жила на свете Анна, внучка той, моей Анны.
– Она у нас замечательная! Помогает всем бездомным щенкам и котятам, организовала какой-то просто-таки тимуровский кружок. Гайдара начиталась! Представляете? Это в наше-то время! Соседским старушкам бесплатно платья шьет. Свататься к ней толпами ходят, а она говорит, что, мол, не дождалась пока еще своего принца на белом коне. Так и отшивает всех женихов. Мы уже боимся, что в старых девах останется. Вы уж с ней поговорите – на правах старшего родственника!
– Да какой я родственник! – засмеялся я. – Я вам даже не седьмая вода на киселе, а двадцать седьмая!
– Все равно! – строго ответил Али. – У нас к любым родственникам прислушиваются.
Через час мы приехали в самый центр города – как объяснил мне Али. Не желая слушать никаких возражений, он забрал мою сумку и повел через двор старинного дома.
– А вы знаете, что моя бабушка не стала менять фамилию, выйдя замуж? – спросил вдруг Али. – И маму попросила не менять. Наш отец сначала возражал, а потом смирился.
Я подумал, что Анна, видимо, подсознательно ждала, что тот офицер ее когда-нибудь найдет, потому и оставила девичью фамилию.
– Значит, вы – Корсаковы? – уточнил я.
– Да, представляете, – засмеялся Али. – Я Али Корсаков! И Аня – Корсакова.
Говоря это, он уже стучал в дверь.
Дверь открылась. На пороге стояла улыбающаяся черноволосая девушка.
– Здравствуйте! Я – Аня! Ой, что с вами?!
А я уже медленно сползал по стенке. Впервые в жизни я понял, что означает выражение «ноги не держат». Господи, спасибо Тебе! Неисповедимы пути Твои! Потому что на пороге стояла Анна Корсакова, МОЯ Анна Корсакова, лишь волосы были не светлые, а черные.
Я все-таки нашел тебя, Анна!
Автор: Оксана Буланова