Как Роберт Кеннеди пытался стать президентом Соединённых Штатов

Евгений РЕЙН

 
 Эту историю мне рассказал знаменитый поэт. Ну очень знаменитый поэт. Все это 
 случилось чрезвычайно давно, в 1968 году. В том достопамятном году Роберт 
 Кеннеди пытался стать президентом Соединённых Штатов. А наш поэт уже тогда 
 был так знаменит во всемирном масштабе, что состоял во вполне дружеских 
 отношениях с кланом Кеннеди.
 
 И вот в поместье Кеннеди в Новой Англии был устроен праздничный обед. Но не 
 просто праздничный, а торжественный, церемониальный. На этом обеде друг 
 семьи Кеннеди известный дипломат Аверелл Гарриман объявил, что министр 
 юстиции Роберт Кеннеди принял решение выставить свою кандидатуру на 
 президентских выборах. После чего начались речи, поздравления и пожелания 
 удачи новоявленному кандидату в президенты.
 
 Поднялся со своего места и наш знаменитый поэт и сказал несколько ободряющих 
 слов с пожеланием удачи. И для того, чтобы эффектно закончить свой спич, он 
 поднял над головой старинный бокал богемского хрусталя и добавил:
 – А сейчас, в завершение, я разобью этот бокал, и это будет залогом успеха 
 господина Кеннеди в его предвыборной кампании.
 
 Поэт неплохо говорил по-английски и совершенно ясно и доходчиво выразил свою 
 мысль. И тем не менее американцы его не поняли. То есть они поняли, что он 
 хочет разбить весьма ценный старинный бокал, а вот зачем и как это связано с 
 успехом предвыборной кампании, они не уловили.
 
 Обеспокоенная хозяйка дома попросила поэта не торопиться с бокалом и 
 объяснить, какая тут связь, как разбитый бокал поможет её мужу в борьбе за 
 голоса избирателей.
 
 И поэт на своём приличном английском языке терпеливо объяснил, что в России 
 существует такой старинный обычай: выпить за успех какого-нибудь 
 предприятия, разбить бокал, и это неким таинственным образом способствует 
 успеху дела.
 
 И опять американцы поняли поэта не до конца. Послышались удивлённые 
 возгласы: в чём дело? какая всё-таки здесь связь? можно ли в этом случае 
 бить не бокалы, а какую-нибудь другую посуду? можно ли разбить просто 
 оконное стекло?
 
 Сосед поэта по застолью, тоже друг семьи Кеннеди, известный американский 
 политик, спросил: обязательно ли надо разбить именно этот бокал?
 
 – Ну да, – отвечал поэт, – тот самый бокал, из которого пьётся за успех 
 дела.
 
 Тогда американский политик попросил поэта, если это возможно, осушить и 
 разбить другой бокал. А этот бокал дорог семье Кеннеди как память. 
 Во-первых, он очень дорогой, ему двести лет, а может быть, и больше. А 
 во-вторых, когда-то в незапамятные времена, когда предки Кеннеди 
 переселялись из Ирландии в Америку, бокал этот захватили с собой как 
 семейный сувенир.
 
 В общем, наш знаменитый поэт увидел, какую смуту он внёс в это почтенное 
 собрание. И он согласился с политиком, что в принципе можно разбить другой 
 бокал. Это дела не меняет. Все почему-то с облегчением вздохнули.
 
 Вызвали мажордома и объяснили ему ситуацию. Что по русскому обычаю дорогой 
 гость сейчас будет швырять бокал. Так нужно. Русские знают, что делают. Так 
 поступали русские цари. Ленин и Сталин били посуду перед выборами. Поэт 
 пытался внести дополнительные объяснения.
 
 Но мажордом уже что-то сообразил и принёс ему другой бокал, а тот старинный, 
 семейный передал слуге подальше от поэта. Таким образом, всё было 
 урегулировано.
 
 Поэт наполнил новый бокал шампанским и подошёл с ним к камину. Все привстали 
 со своих мест. Сам Роберт Кеннеди тоже вышел из-за стола и чокнулся с 
 поэтом. Поэт выпил до дна и что было сил шарахнул бокал о чугунную решётку 
 камина. Но бокал не разбился. Как мячик от пинг-понга, он подскочил к 
 потолку.
 
 Гости зааплодировали, поэт изумился, он поднял бокал, внимательно осмотрел 
 его и только теперь всё понял. Мажордом подменил хрустальный бокал 
 пластиковым. Он подумал, что это причуда, каприз русского гостя, а бить 
 посуду, пусть даже и не дорогую, всё-таки не полагается. Дело не в цене, 
 Кеннеди могут себе позволить такое, но просто в лучших домах Америки это не 
 принято. Тем более что мажордом был материально ответственным за эти 
 тысячедолларовые бокалы.
 
 И тут, как рассказывал поэт, он внутренне похолодел, ему что-то почудилось. 
 Это была дурная примета. Он пил за успех Роберта Кеннеди, он хотел разбить 
 бокал в знак этого будущего успеха. А бокал не разбился. И разбиться не мог. 
 Вмешалось Провидение – непонимание, косность, тайные, враждебные клану 
 Кеннеди силы проявили себя. Не следовало ждать добра от всей этой затеи с 
 выдвижением младшего Кеннеди в президенты. И огорчённый поэт снова сел на 
 своё почётное место.
 
 А 6 июня 1968 года в Калифорнии Сирхан-Сирхан застрелил Роберта Кеннеди на 
 предвыборном митинге.
 
 Однако на этом история сложных взаимоотношений знаменитого поэта с 
 американским менталитетом не закончилась.
 Было воскресенье. Ко мне зашёл Иосиф Бродский, и мы отправились пообедать в 
 Клуб писателей, больше известный по аббревиатуре ЦДЛ. В этот полдневный час 
 в ресторане было пустовато, только за столиком у камина сидела компания во 
 главе с Евгением Евтушенко. Тут же сидели Василий Аксёнов и ещё один 
 человек, с которым я был знаком только шапочно. Это был заведующий отделом 
 критики журнала «Знамя». Все его звали Мулей, а по фамилии он был Дмитриев.
 
 Евтушенко немедленно пригласил нас за свой столик, налил грузинского вина. 
 Беседа потекла весьма вяло. Вдруг в зал ворвался сотрудник Иностранной 
 комиссии Союза писателей Марк Ткачёв. Он ринулся к нам и уже издалека 
 закричал:
 – Какое несчастье! Только что в Лос-Анджелесе застрелили Роберта Кеннеди.
 
 Евтушенко поднялся во весь свой гигантский рост, он стал лицом белее 
 скатерти на столе.
 
 – Как застрелили? Кто? – воскликнул он и расплескал вино на скатерть.
 
 – Какой-то араб – Сирхан-Сирхан, – ответил Ткачёв.
 
 Евгений Александрович рухнул на стул и зарыдал. Воцарилось гробовое 
 молчание.
 
 Наконец Евтушенко очнулся.
 
 – Мы должны немедленно поехать в посольство и расписаться в знак 
 соболезнования в траурной книге посетителей.
 
 Никому, естественно, в посольство ехать не хотелось,но и возражать было 
 как-то неудобно.
 
 – Мы все поместимся в моём автомобиле, – твёрдо сказал Евтушенко и подозвал 
 официантку, чтобы расплатиться.
 
 И вот на уже упоминавшейся в этих заметках его поместительной 
 «Волге»-фургоне мы приехали на Арбат к резиденции посла. Слава богу, посла в 
 Спасо-хаусе не оказалось, он проводил свои выходные дни на даче.
 
 Все облегчённо вздохнули, и я уже было решил, что Евтушенко бросит эту 
 затею. Но напрасно. Прямо от Спасо-хауса мы двинулись на Садовое кольцо 
 непосредственно в посольство. Там, как и положено, находился дежурный 
 дипломат, мистер Смит. Он попытался было объяснить Евтушенко, что сегодня 
 воскресенье и что в посольстве, кроме него, никого нет.Всё закрыто и 
 опечатано. Однако Евтушенко не унимался. Он потребовал, чтобы мистер Смит 
 позвонил на дачу послу. С большой неохотой дипломат набрал номер. И – о 
 чудо! Посол распорядился пропустить нас внутрь и выдать траурную книгу.
 
 Это был мой первый в жизни визит в посольство. У Мули Дмитриева, видимо, 
 тоже. Он попытался отвертеться, остаться ждать у ворот, но Евтушенко не 
 признавал никаких резонов.
 
 На лифте нас подняли к кабинету посла. Возле дверей кабинета стояли 
 навытяжку два морских пехотинца. Мистер Смит снял пломбу и отворил дверь. Мы 
 вошли.
 
 Кабинет оказался очень красивой, не очень большой комнатой. В торце во всю 
 стену было распластано-звёздно-полосатое знамя. Над столом висел портрет 
 президента.
 
 Мистер Смит при нас вынул из сейфа среднего формата блокнот, переплетённый в 
 чёрную кожу. В нём не было ещё ни одной записи. Тем временем мистер Смит 
 взял со стола дорогое перо «Монблан» и почему-то протянул его Муле 
 Дмитриеву. Муля в ужасе отдёрнул руку, он не хотел расписываться первым.
 
 Мистер Смит понимающе улыбнулся и подал «Монблан» Евтушенко. Тот с 
 достоинством взял его и расписался в блокноте. Вторым расписался Аксёнов, 
 потом Бродский, потом я. Мистер Смит снова протянул перо Муле. Отступать, 
 увы, было некуда. Осторожно и как-то задумчиво, на самом краю страницы Муля 
 нацарапал едва заметную закорючку.
 
 После этой процедуры мы вернулись в ЦДЛ.
 
 Прошло несколько дней. И что удивительно, никакая кара не постигла нас за 
 это самовольство. Или власти ничего не узнали, или не захотели раздувать 
 такую мелочь.
 
 Приблизительно через месяц Аксёнов показал мне заметку в «Нью-Йорк таймс» и 
 более или менее точно перевёл: «По случаю гибели Роберта Кеннеди 
 американское посольство в Москве посетили с визитом соболезнования видные 
 советские литераторы: знаменитый поэт Евгений Евтушенко, писатель-модернист 
 Василий Аксёнов и поэт-диссидент Иосиф Бродский. Их сопровождали два офицера 
 КГБ».
 
 А ещё через месяц Муля Дмитриев скоропостижно скончался на работе, прямо в 
 редакции журнала «Знамя». Так что из «офицеров» остался один я.