Это цитата сообщения tric_trac Оригинальное сообщение
История одной фотографии
Мы никогда не будем моложе,
чем сегодня.
Писал этот текст к Дню святого Валентина. Тот ещё, конечно, праздничек. Но люди радуются. Любят себя и друг друга. Толком дописать не смог: компьютер сломался. Впрочем, он и сейчас не в лучшей форме, но дальше откладывать с текстом нет смысла: надо решаться или оставить его в ящике стола, или показать. Я решил показать.
Расскажу я вам быль. Не всё же сказки рассказывать. В сказках просто: меч-кладенец, Сивка-Бурка и Покатигорошек. Прыгнет богатырь к девице, а та его перстнем в лоб – на! Так и начинают круглосуточную совместную жизнь. На этом, обычно, сказка и заканчивается. Начинаются будни.
А в буднях всё непонятно. И часто многое не вовремя. Особенно любовь.
От большой любви у бабки Полины было четверо детей: старший – от одного отца, а остальные – от другого. И всё бы ничего, если б не отцы: скоропостижно сгинули кто куда, оставив бабку у разбитого корыта. А дети есть хотят вне зависимости наличия или отсутствия отцов. Так то. Вот и бросалась Полина во все тяжкие, как в омут с головой: то на Камчатку завербуется, то ещё куда, где деньги за непосильный труд на деньги похожи.
С детьми ездить трудно. Да и здоровье шалить стало. Вот и решила Полина троих, тех, что поменьше, в детский дом определить. После войны много сирот осталось. Для них, неприкаянных, государство и строило приюты. Вот в один такой, что в Амурской области, в Белогорске, Полинины дети и ушли.
Мать моя, Валентина, - вся в бабку. Такая же любовь огромная, как у Полины, и у неё приключилась. И от этой неземной любви родила она в семнадцать лет меня. С воспитанницы детдома какой спрос? И какой пригляд? Тем более, что любовь вселенская к воину срочной службы Геннадию у неё приключилась неожиданная, как, впрочем, и всё в этом мире. Меня ведь тоже не ждали. А могли бы. Пусть не ждать, а надеяться. Как надеются на чудо. И на счастье.
Геннадий сколько надо отслужил и убыл к постоянному месту гражданской дислокации, в Таганрог, оставив Валентину в интересном во всех смыслах положении. И, что-то мне подсказывает, не очень тянул с отъездом.
И вот – мать. А при ней – любовь. И я. Пусть невнятный и не оформившийся. Где-то там, внутри. Теплюсь огоньком и маму надеждой согреваю. И что со всем этим делать? Ясно, ехать. В Таганрог. К Геннадию. Вариантов нет.
Сейчас поезд из Владивостока доходит до Москвы за… запамятовал, за сколько суток. А тогда? Но приехали. Мама, я внутри неё, любовь с нами и чемодан довеском. Вполне себе приличная компания. Но не ко двору. Геннадий, оказывается, женат был. Давно и счастливо. Мама, с непривычки к такому обращению, родила. Волновалась, наверное. Так что назад поехали уже вдвоём. И с чемоданом, конечно. Не оставлять же. По всему видать, судьба меня в железнодорожники готовила.
Долго ли, коротко ли, год прошёл. И немножко следующего. Во Владивостоке об это время случилось такое событие: пришёл в него лайнер «Советский Союз». Как в порт приписки. Большой пароход. У немцев забрали. Был «Albert Ballin», стал «Советский Союз». И на него обслуга требовалась. Чего только в жизни не бывает, ей-бо. Мама на пароход работать пошла. Дневальной. И меня с собой взяла. Потому что некуда больше. Так железнодорожники потеряли ценного кадра. А я не потерялся, а стал присматриваться к морю.
Где-то ещё через год «Советский Союз» пошёл на ремонт в Сингапур. Без меня. На Север с ребёнком – завсегда пожалуйста. А заграницу – нельзя. Одни добрые люди говорили маме: пристрой ты его. Ремонт за границей – денежное мероприятие. Хошь – машину купишь. Или жильё. Что нужнее, в общем. Другие добрые люди говорили ей: отдай его нам. Будет в достатке жить. Не собачкой бездомной, как сейчас. А ты молодая, ещё родишь.
Мама как-то не смогла меня одного пристроить. Не захотела. И стали мы жить на Мензенской. В бараках.
В перерывах между жильём в бараках ещё раз в Таганрог съездили: отец развёлся, а таганрогские бабушки требовали меня. Ну, и маму. Как без неё. Знаете, я рад бы забыть железную дорогу, но вряд ли получится.
Съездили. Побыли пару недель и - назад несолоно хлебавши. Видать, привыкли кататься. Во вкус вошли. Не остановишь.
Не знаю, что там потом в Таганроге произошло, но стал просить Геннадий у мамы прощенья и вызов на въезд во Владивосток: город закрытый. Военный. Не всем в нём жить позволено. И это правильно.
Но вызов он получил. И приехал. Пьяный, со скандалом, криком и амбициями. Не иначе, большая любовь ему спокойно жить не давала. А маленьких любовей у него, насколько знаю, было чуть меньше выпитой им водки.
Стали жить. Не как оркестр слаженный, но чем-то похоже: у каждого своя партия и инструмент: флейта, пикколо и ударные. Ударных много было. В избытке. За всё и ни за что. Но это ж жизнь. Какая б она ни была. И любовь. Какая б и она ни была. Но была, наверно. Хочется верить. Иначе, зачем бы мать вновь забеременела? Зачем ждала и радовалась ожиданию?
Само-собой, когда радость ожидания стала весомой, маме помощь потребовалась. И как-то раз она этой помощи у отца попросила. Мелочь, но неподъёмная для неё мелочь помощи требовала: ведром воды из колонки натаскать. Я с бидончиком уставал скоро. А стирку и всё такое прочее никто не отменял.
Видать, не вовремя попросила: отец занят был. Он в компании с соседом водку пил. Серьёзное мероприятие. То, сё, пока пришёл - вечер. Кто тут помощи просил? На!
Избил Геннадий маму сильно. Сильней обычного. Чтоб не отвлекала, наверно. Та - меня за руку и - к брату Борису. Переждать.
Тот долго ждать не дал: он как раз в Белогорск собирался. На пятнадцатилетие того самого детского дома, где он, его будущая жена и мама моя с младшим братом воспитывались. Так бы ни мама, ни я не поехали: откуда деньги? Но и оставаться было нельзя. И негде. Борис купил билеты, и мы поехали. На поезде, конечно. Что-что, а ездить мы с мамой умели.
И был праздник. И я никого не боялся. Потому что вокруг все смеются. И любовь обнимает нас.
Одна тысяча девятьсот шестьдесят первый год.
На фото я в беретике. Улыбаюсь. И, наверно, не совсем верю в происходящее. Но мне хорошо. Очень.
Это время я всегда вспоминаю, как один из лучших эпизодов в своей жизни. Дальше будет тяжелей: мать преждевременно родит. Спасибо тебе, папочка, и за это. А позже, вскорости, ей надо будет выходить на работу. А с братом сидеть некому. Вот я и сидел. Взаперти. С утра и до обеда. Потом прибегала мать, выпускала меня на полчаса во двор, кормила Лёшку и снова запирала нас до вечера. Мне тогда и пяти лет не было.
После ещё переезды были. Чтоб я делал, если б к тому времени паровоз не изобрели? Ума не приложу. Из-за семейных неурядиц и бесконечных переездов фотография эта безвозвратно, как казалось, потерялась. Но через пятьдесят лет мне её переслала Иришка, дочь дяди Бори. Спасибо, Ира. Она мне многое напоминает. И то, как бабушка ненадолго, до рождения брата, забрала меня в деревню. И лесопилку, и мою дружбу с шоферами, и многое другое, чего, вроде, на фотографии и нет. И любовь греет мне душу.
Но всё это будет потом. А пока я улыбаюсь. От уха и до уха. И ничего в жизни нет прекрасней, чем сама жизнь. Разве ещё и любовь. Ко всему живому. Как жизни без любви?