1.
Мандельштам: Мы живем, под собою не чуя страны!
Бирюкова: А почему, собсно, вы должны чуять страну именно под собой? Страна – это вам кто?
(Один-ноль уже есть.)
*
162. Была я у Мандельштамов и летом в Китайской деревне, где они жили с Лившицами. В комнате не было абсолютно никакой мебели и зияли дыры прогнивших полов. Для О.Э. нисколько не было интересно, что там когда-то жили и Жуковский и Карамзин.
Уверена, что он нарочно, приглашая меня вместе с ним идти покупать папиросы или сахар, говорил: "Пойдем в европейскую часть города", будто это Бахчисарай или что-то столь же экзотическое. То же подчеркнутое невнимание в строке - "Там улыбаются уланы". В Царском сроду уланов не было, а были гусары, желтые кирасиры и конвой.
Анна Горенко
Бирюкова: Меня очень злит это – что Мандельштамы и Лившицы стали проживать там, где когда-то жили Жуковские и Карамзины.
С какой стати и по какому такому праву? Ах да, Жуковские с Карамзинами им в пыль не попадают по уровню н-теллехта! Глупые русские гои, чего уж там!
Подчеркнутое невнимание, да? Ну, я это тоже могу; мы еще будем посмотреть, у кого это получается лучше.
И еще меня злит вот это высказывание Бронштейна:"Можно бы созерцательно любоваться кремлевской стариной, дворцом Грозного и Грановитой палатой. Но нам приходилось здесь поселяться надолго. Тесное повседневное соприкосновение двух исторических полюсов, двух непримиримых культур и удивляло и забавляло. Проезжая мимо Николаевского дворца, я не раз поглядывал искоса на царь-пушку и царь-колокол. Тяжелое московское варварство глядело из бреши колокола и из жерла пушки. Размышлять о противоречиях развития запоздалой страны можно было, пожалуй, минуту-полторы...»
Угу. Угу. Варварство, говоришь. Бедняга – ему, видите ли, пришлось! Пришлось здесь поселиться… Вот только надолго ли? Он получил по голове от Сталина. Только за одно это ему уже следовало дать по голове. Он к нам пришел навеки поселица…
Ребята! Надо очень строго соблюдать границы дозволенного. Где можно селиться, а где… как бы рискованно.
И этот вот, который занял не принадлежащую ему жилплощадь в Китайской деревне, получил от Сталина по голове тоже. За что? За то. И за это. И не только. Там много чего. И за Гумилева тоже.
*
Тут, возможно, даже и не 90%, а больше. Значительно больше. Это я просто сделала запас.
Вот показания свидетеля.
Свидетель, конечно, не семи пядей во лбу и сама не понимала - что фотографировала. А если бы она еще и понимала, то она написала бы нечто сбивающее с ног… Но ее простота простительна по той причине, что даже весьма и весьма неглупые мужуки, к примеру, тот же пиит Гумилев, тоже ведь так и не врубились... впрочем, Гумилев перед смертью вполне мог и прозреть. Когда чекистская мразь наставила на него в подвале наган. Или же они его кошерно-ритуальным образом закололи - там всяко могло быть. Кто им мог помешать?
Но их, потерпевших, не следует мне особенно критиковать, потому что это мне сейчас, из 2010 видно. Легко быть умной почти сто лет спустя. А что они могли увидеть тогда? «Лицом к лицу лица не увидать» - вот в чем затруднение.
Итак, слушаем свидетеля.
Ирина Одоевцева, "На берегах Невы".
Нет, я не буду знаменита,
Меня не увенчает слава,
Я - как на сан архимандрита -
На это не имею права.
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.
Ребята, а я за нее заступлюсь. Во-первых, она не спесива. Она мне симпатична. Я бы с удовольствием общалась с ней. Во-вторых, ее стихи ничуть не хуже стихов Гумилева, Ахматовой, Цветаевой и уж конечно значительно лучше стихов Мандельштампа. И знаменитой она таки ведь станет - и не из-за своих стихов, а из-за своей правдивой книги.
Ира, Вы знаете, в чем заключалась Ваша главная литературная ошибка? В том, что Вы от кого-то там ждали похвалы. Что литератору какой-то там Гумилев? Что литератору какая-то там злая пресса? Да мне на них начхать! Вы боялись, что вас будут ругать? Зря. Именно это и есть самый первый симптом надвигающейся Славы! Вот, полюбуйтесь! Это про меня:
Партизан:
точно объеблась выкрещенка старая трипер ходячий
иди хрен во рту покатай для дикции тебе явно в пользу идет
Партизан:
шапиро-бирюкова выблядок пихлявый уебище контужено
Партизан:
иди на х.уй су.ка позорная выкрещенка пехнутая
впрочем ты и так кунку на ночь ...... насаживаеш
Это далеко не все. Я ведь многих достала. И много где. Какая прелесть этот визг! Потому что следующим этапом у него будет Кондратий. Упал - сэрце больше не билось. От бессильной злобы… Этого урода я взорвала гранатой в его собственной партизанской землянке, потому он так и разошелся – обидно же.
Вот еще:
Капитан:
Многие форумы посещал...повидал всякое...но такого животного и тупого антисемитизма давно не видел.
Афуеть...
Капитан: Профурсетка полковая, подстилка солдатская, пришмандовка босяцкая! Псина шелудивая!
Капитан:
Девонька-сцыкушечка! Я таких как ты видел-перевидел! И разговариваешь, и ведёшь себя, как натуральная пришмандовка. Поэтому и возникли к тебе вопросы. Первый, что же такого случилось именно с тобой, и чем тебе именно евреи насолили. Только отвечай нормальным я зыком. Я за НОРМАЛЬНУЮ ДИСКУССИЮ, без всей этой базарной блевотины. И только "за" интеллигентную дискуссию. А базарным жаргоном, как видишь, я владею в совершенстве...Кроме того, мадам Бирюкова! (Вот видите, я уже даже на "Вы" перешёл!). Попрошу Вас учесть, что Вы имеете честь общаться с Гвардии капитаном, командиром роты, спецназ ВДВ, афганцен, чернобыльцем, кавалером опденов Боевого Красного Знамени и Красной звезды. Так что и мы не лыком шиты, хотя судьба так распорядилась, что я оказался на Израильщине. О чём, кстати, совершенно не жалею...Надеюсь, достаточно информации? Ну, а теперь - жду ответа на поставленный мной вопрос. Только пожалуйста без всей вот этой Ваше абракадабры! Терпеть не могу язык базарных торговок! Неужели так тяжело ответить доходчиво, чётко, и лаконично? Заранее благодарен Вам за ответ...
Бирюкова: О-о, да ты, оказывается, более крупная сволочь, чем мне поначалу показалось. Я тут просмотрела твои посты по другим темам. Так ты, мразь, не только меня оскорбляешь. Афганцен, говоришь? Опдена? Там буква р-р-р-р-р, между прочим. А ну скажи – ор-р-р-р-р-рден! Израильщина, говоришь?..
Ладно. Тебя я предупреждать больше не стану. Это Фантомаса я долго предупреждала, а с тобой, орденоносцем-афганцем-чернобыльцем-чеченцем-командиром, спецназовцем, ВДВ-шником… не много ли товару взял, Абдулла? Ты, поди, еще и в Империалистическую сумел отличиться, не так ли? И в гражданскую тоже, да?
Я запросто могла бы вывести тебя на чистую воду насчет ВДВ. Пара вопросов по матчасти «Дуба» и дальше можно уже не спрашивать. Но мне и без этого ясно, что ты врешь. Ты просто жидовский брехливый поц. Спецназовец, да?
Ладно.
Знакомься с моим спецназом.
Малюта – ко мне!
Из воздуха плавно конденсируется Малюта.
Бирюкова: Вот этому вот, - отрубить голову.
В кадре появляются еще двое.
Приближаются, вежливо улыбаясь, к Капитану. Капитан пятится.
Покровский: Да ты не ссы, братан, это не больно.
Дальше было не для слабонервных.
…И все растворяются в воздухе.
Бирюкова тоже.
И только мерзкий, поганый, зловонный язык, с которым этот дебил все равно не умел обращаться, остается валяться посреди Нового Форума.
Ну и маленькая лужица крови.
Бирюкова (только голос, сама не в кадре): Модеры! Наведите тут порядок! Язык на помойку, кровь присыпать песком! Ничего не было!
Цитата: Борис Савинков от 01 Май 2011, 22:46:55
Многоуважаемый Алик Бахши! На Капитана можете не обращать уже внимания. Он мертв. Он был казнен позорным образом Дашей Бирюковой на теме «Кто на самом деле разжигает межнациональную рознь». То, что появляется тут перед Вашими и моими глазами, всего лишь призрак, мираж. Не может успокоиться. Конечно, ему очень обидно.
-=-
Дед:
А вы хоть иногда включите свою думалку.
А вас волнует антисемитизи на этом форуме ?
Вы постоянно пользуетесь оскорблением евреев, называя их "жидами", и после этого требуете уважения к себе ?
Как минимум это подло .
Дед:
Слышь...старушенция ёбнутая... Ты фашисткая подстилка скажи спасибо что тебя не уничтожили в 45 году.
Хотя придёт время сама подохнешь от собственного яда.
Змеюка подколодная. Ишь как тебя колбасит...Ну ничего... яд твой скоро закончится...
Бирюкова: Молчи, дурак! Пока я тебя в мусорном баке не сварила!
Потом я его сварила таки. В мусорном баке. В обществе ему подобных. Визгу было… чего стоили одни только реплики из мусорного бака!
Дело вот в чем, Ира – литература это война. А на войне положено драться. И желательно убивать. И Вы не имеете права кого бы то ни было бояться. А если вы чувствуете, что вас вот-вот забанят, то успейте опередить их на один единственный ход:
Местным модерам.
Воспитывать меня решили? Ну-ну.
Ребята, вы казлы! Кто вы и кто я?
Щасливо, парни, оставаться!
Блюдите ваш высокий штиль.
Мне с вами явно не сыграться.
В модеры лезет всяка гниль.
Не станет пидар помидором,
На ваш плевать мне нежный слух,
Идите, стало быть, на слово
Из трех известных самых букв.
Конечно, меня после этого навеки забанили. Но счет-то все равно остался в мою пользу! В Севастополе произошло славное сие побоище. И еще полно подобных примеров. Я нигде и никогда не сдавалась и не шла на мировую.
И мне стал признаком включенья
В великие, оправдан риск!..
Собачий лай до исступленья
Всех моих критиков и визг.
Это они пусть трясутся от одного упоминания моего имени! Мне начхать, фактически, на всех! Я каждому, кто попросит, готова немедленно дать камнем по голове – камень всегда при мне, за пазухой. Я не Булгаков, я не стану прятаться от Латунских-Ликоспастовых в дурдоме. Я же им отвечу!.. Это им следует от меня прятаться. Я одна сильнее их всех, взятых вместе. Им меня не одолеть.
Со мной тягаться может только равный.
А кто слабей хотя бы на чуть-чуть,..
А равных очень мало. Можно жизнь прожить, и не встретить ни одного. И даже тем, кто остался в прошлом, следует быть поосторожнее с Бирюковой.
Пушкин? Но я и Пушкину говорю - ты виновен! Лев Толстой? Но виновен и он! В 30 миллионах погибших есть и его вина.
Но, между прочим, именно Пушкин сказал:
Веленью Божию, о муза, будь послушна.
Божиювелению, Вы понимаете, Ира? По сравнению с этим, какое такое мнение какого-то человека, кто бы он ни был, может иметь для меня значение? Бог, он же - моя собственная совесть - вот мой судья. А человек... ну, похвалит он меня. Ну и прекрасно, значит, понял, что к чему. Обругает - ну, значит, присоединится к тому огромному легиону негодяев, моих врагов, коему и без него нет числа. Одним больше, одним меньше - мне-то какая разница?!
Вы, Ира, совершенно напрасно ждали признания от Гумилева. Каждый литературный кружок, пусть даже совершенно ничтожный, это отдельный монастырь, в котором есть свой настоятель и свои послушники. Если в этот монастырь приходит новенький, то кем ему быть? Настоятелем? Нет, конечно. Послушником и только послушником. Его будут пинать все, кому ни лень. Поэтому Новичок и не должен ни в какой монастырь приходить... ну разве что в разведку; в разведку, которая запросто может перейти в потасовку. Он должен создать новый монастырь, СВОЙ - и вот там-то он и будет настоятелем. А с прочими монастырями он будет или вести войну, или игнорировать их, или даже сотрудничать... до поры до времени.
Ваша беда в том, что Вам и в голову не приходило создать свой монастырь. Если бы пришло, то Вы бы для начала переругались бы с ними со всеми, в том числе и с Гумилевым. Но Вы не стали ругаться. Вы предпочли оставаться послушницей. Ну что ж, без послушников ни один монастырь не обходится. Жаль, что в моем монастыре нет такой послушницы как Вы; за мной Вы были бы как за каменной стеной. Я бы и сама Вас не обижала и другим бы не позволила.
Иногда в стенах одного монастыря сходятся два настоятеля - и тогда между ними идет скрытая война. Под маской дружелюбия и взаимного признания талантов происходит обмен жестокими ударами и не только словесными, но и реальными, вплоть до применения отравляющих веществ, доносов и иных способов устранения конкурента. История литературы и искусства полна такими примерами. Вот вам только один - Аполлон и Марсий...
И еще: – Блок лично Вам разве не говорил, что каждый поэт встречает другого поэта надменной улыбкой?
Каждый – я подчеркиваю. А Блок лично Вам неужели не подчеркивал?
Вы обязаны были встречать их всех надменной улыбкой. Всех. И Гумилева, и Ахматову, и самого Блока. А вот на Мандельштамта вы могли надменных улыбок и не тратить… Он никто и звать его никак. До сих пор путаюсь, не знаю как правильно.
А Вы ждали от кого-то похвалы. Тем самым Вы уже признали, что они выше, а Вы – ниже. Поэт не имеет права на такое признание.
Лично я в послушники ни к кому не пошла. Я, конечно, появлялась в разных монастырях, но кончалось это всегда одинаково - скандалом. Как только мне указывали на мое место послушницы, так я сразу же выходила из себя и оч культурно объясняла ихнему настоятелю, что он, настоятель, по сравнению с Бирюковой есть полное дерьмо, и что дерьмом он и останется до конца его никому не нужной жизни, и не его собачье дело что бы то ни было Мне указывать! После чего, хлопнув дверью, я уходила. И так было всегда. Исключения - ни одного. Я об этом периоде даже сказку сочинила – «Курица». Про то, как я училась летать, а меня пытались уронить на землю. Сейчас я уже нормально летаю, и попробуй кто-нибудь меня за крылья тронь! Правда, последнее время я дверями хлопать перестала... Хотя как знать? У меня еще все впереди.
А книга Ваша, Ира, хорошая. Ее, между прочим, будут читать. Это Вам Я говорю.
Вас увенчает, Ира, слава.
Что Гумилев? Что критик злой?
Схватили Вы на славу право
Своею пишущей рукой.
Вы были среди них талантом.
И, глупая, не знала пресса,
Что, защитясь огромным бантом,
На них смотрела Поэтесса,
2.
А то, что Вы, Ира, написали, есть свидетельские показания, после которых многое становится понятным.
Суд слушает Вас!
Свидетель Одоевцева: 145. Мандельштам всегда с нескрываемым удовольствием слушал цитаты из своих стихов... И вдруг он говорит:
- А ведь они не любят меня. Не любят.
От неожиданности я останавливаюсь.
- Да что вы, Осип Эмильевич? Никого другого так не любят как вас.
- Нет. Не спорьте. Не любят. Вечно издеваются. И вот сегодня эта баллада... Про Гумилева никто не посмеет... Неужели я уж такой шут гороховый, что надо мной нельзя не издеваться? Скажите, только правду, я вам тоже кажусь очень смешным?
- Нет, совсем нет! Я восхищаюсь вами, Осип Эмильевич!
- Неужели? Ну, спасибо вам, если это правда... Но знаете, они действительно не любят меня. Прежде любили, а теперь нет. В особенности Гумилев... А вот в Киеве... там меня действительно любили. И еще как! Нигде мне так приятно не жилось, как в Киеве. Как они обо мне все заботились! Мы ежедневно встречались в кафе на Николаевской улице, и каждый приносил мне подарок. Про банку варенья вы уже знаете. Да, там мне жилось отлично. Там я в первый раз почувствовал себя знаменитым. Со мной все носились как здесь с Гумилевым. И никто не смел со мной спорить. Тамошний мэтр Бенедикт Лившиц совсем завял при мне. Должно быть, люто мне завидовал, но вида не подавал. Я там изменился. Хлебнул славы и поклонения. Отвык от насмешек. Я в Киеве княжил (ух ты! Киевский князь нашелся! ДБ), а тут Гумилев верховодит. И не совсем, сознайтесь, по праву. Вот мне иногда и обидно.
Суд: Итак, заслушав показания свидетельницы Ирины Одоевцевой, суд считает установленным, что имела место зависть иудея к гою. На какие уголовно-наказуемые деяния способны низменные души от искусства под влиянием зависти мы знаем по показаниям А.Пушкина - "Моцарт и Сальери".
Продолжайте, свидетель.
Свидетель Одоевцева: ...Жалость к Мандельштаму осталась навсегда.
Через несколько дней я решилась сказать Гумилеву:
- Николай Степанович, знаете, мне кажется, Мандельштаму обидно, что его называют Златозуб и всегда высмеивают.
Но Гумилев сразу осадил меня:
- Экая правозаступница нашлась!.. Его не только любят и ценят, но даже часто переоценивают.
Бирюкова: Извините, гражданин судья, я влезу буквально с двумя словами – запомним, он из Киева и у него золотой зуб. Запомним. Это нам пригодится. Литературный персонаж. Все. Молчу.
Суд: Итак, русский был убежден, что иудея ценят больше, чем иудей того на самом деле заслуживает. Теперь становится понятным, что русский имел причину иудея высмеивать и донимать всякими мелочами, выдавая их за невинные дружеские шутки. Другими словами, перед нами типичная взаимная неприязнь, маскируемая под невинные шалости. Свидетель, не могли бы вы привести суду в качестве примера одну из таких шалостей?
Свидетель Одоевцева: - Есть у кого-нибудь папироса?- задает привычный вопрос Мандельштам...
Суд: - Вопрос был привычным. Другими словами, своих папирос иудей не имел и вечно стрелял их у глупых гоев. Маловероятно, чтобы гоям это нравилось. Следовательно, гои накапливали неприязнь... Что было дальше? Ему дали папиросу?
Свидетель Одоевцева: И папироса, конечно, находится. Гумилев подносит спичку Мандельштаму.
- Скорей, скорей закуривай. А то вся сера выйдет.
Мандельштам быстро закуривает, затягивается и заливается отчаянным задыхающимся клекотом. Он машет рукой, смеясь и кашляя. Слезы текут из его глаз.
- Удалось! Опять удалось,- торжествует Гумилев. - В который раз. Без промаха.
Суд: Непонятна причина кашля иудея и причина торжества Русского. Поясните подробнее.
Свидетель Одоевцева: Спички серные. Продавая их, мальчишки кричат:
Спички шведские,
Головки советские.
Пять минут вонь,
Потом огонь!
Закуривать от них надо не спеша, крайне осторожно, дав сгореть сере. Все это знают. И Мандельштам, конечно, тоже. Но по "природной жадности", по выражению Георгия Ивановича, всегда сразу торопливо закуривает. К общему веселью.
Суд: Теперь понятно. "Природная жадность" подчеркивает национальность Мандельштама. Иудей с жадностью кидается на дармовщинку и тут-то его и наказывают, причем раз за разом. Наказывает Гумилев. И еще сочиняет про иудея обидные стишки. Никаких подарков иудею не делали. Банок с вареньем не дарили. И даже за стреляние папирос мстили утонченным образом. Следовательно, иудей копит ненависть и обдумывает способы отомстить. Свидетель Одоевцева, можете ли вы привести еще какие-либо примеры природной жадности Мандельштама?
Свидетель Одоевцева:
- Вот и Осип Эмильевич еще здесь. Он, пока мы будем с вами разговаривать, похвостится за вашей кашей. Ведь свою он уже съел. Вы не потеряете ни минуты. Идемте.
Мандельштам с полной готовностью согласился "похвоститься" за меня. А я пошла с Ирецким.
Он действительно не задержал меня. Я торопливо вошла в полукруглую комнату с окнами в сад, где перед столом с огромным котлом выстроилась длинная очередь. Мандельштама в ней не было. Я облегченно вздохнула: "Значит, уже получил и ждет меня в столовой. Но перед ним вместо моей каши стояла пустая тарелка.
- Отчего же вы не взяли каши, ведь вы обещали?- начала я еще издали, с упреком.
- Обещал и взял,- ответил он.
- Так где же она?
Он сладко, по кошачьи зажмурился и погладил себя по животу.
- Тут. И превкусная кашка была. С моржевятиной.
Но я не верила. Мне казалось, что он шутит. Не может быть!
- Где моя каша? Где?
- Я же вам объясняю, что съел ее. Понимаете, съел. Умял. Слопал.
- Как? Съели мою кашу?!
Должно быть, в моем голосе прозвучало отчаяние. Он покраснел, вскочил со стула и растерянно уставился на меня.
- Вы? Вы правда хотели ее съесть? Вы правда голодны? Вы не так, только для порядка, чтобы не пропало, хотели ее взять? - сбивчиво забормотал он, дергая меня за рукав. - Вы голодны? Голодны? Да?..
Бирюкова: Да что ты придуриваешься, гад?! Что ты рыло делаешь?! Не понял, да?! Наив…
Судья стучит молотком по столу: Дарья Николаевна, я удалю вас из зала!
Бирюкова: Молчу, молчу…
Суд: Свидетель Одоевцева, вы голодали в то время?
Свидетель Одоевцева: Это была очень голодная зима. Хотя я и научилась голодать за революционные годы, все же так я еще не голодала. До головокружения...
Суд: Установлено, что иудей применил типичный иудейский прием, называемый "сравнительно честным способом отъема чужого имущества". Обыкновенное мошенничество. Поскольку иудеи убеждены, что имущество гоев на самом деле принадлежит иудеям, то на мошенничество иудеи идут с необычайной легкостью. Гой не должен оставлять иудея со своей кашей наедине... Что было потом?
Бирюкова (бурчит себе под нос, чтобы не выгнали): Ха! Это еще что! Горький имел глупость оставить Парвуса наедине со своей кашей – ну, Парвус должен был у кого-то взять и Горькому отдать гонорары за спектакли – куча денег! Сожрал Парвус кашу. Взял денежки и с какой-то блядью покатил по курортам. Просадил все. В чем потом Горькому честно и признался. Покаялся. Горький его почему-то не убил.
Свидетель Одоевцева: Я чувствую, что у меня начинает щекотать в носу. О, Господи, какой скандал, я - Одоевцева, я - член Цеха и плачу оттого, что съели мою кашу!
Суд: Типичное ощущение для русской души - ее обманули и она же боится скандала. Иудейская же душа, обманув, скандала не боится. Иудей еще и изгаляется над обманутым. Глумится. Продолжайте, свидетель.
Свидетель Одоевцева: - Скажите, вы правда голодны?- не унимался Мандельштам.- Но ведь тогда это было бы преступлением! Хуже преступления - предательством! Я оказался бы последним мерзавцем,- все более волнуясь, кричал он, возмущенно теребя меня за рукав.
Нет, я не заплакала.
- Успокойтесь, я шучу. Я хотела вас попугать. Я только что дома ела щи с мясом и жареную на сале картошку.
- Правда? Не сочиняете? Я ведь знаю, что вы буржуазно живете и не можете быть голодны. А все-таки я готов пойти и сознаться, что я утянул вашу кашу. Пусть меня хоть из членов Дома литератора исключат. Пусть!
Но я уже смеюсь...
Суд: Вы зря смеялись, свидетель. Это иудей смеялся над вами. Он блестяще применил рекомендацию их, иудеев, катехизиса. "Играйте на сердоболии русских. Изображайте из себя бедных и несчастных, вызывайте к себе жалость и симпатию, распускайте слухи о народе - вечном страдальце, о гонениях в прошлом и дискриминации в настоящем. ТАКТИКА "БЕДНОГО ЕВРЕЯ" ПРОВЕРЕНА ТЫСЯЧЕЛЕТИЯМИ! Пусть русские имеют меньше нас, все равно они помогут нам иметь больше. Русские любят быть благодетелями и покровителями, каждый нищий стремится быть благодетелем, ибо это возвышает. Великодушия у них тем больше, чем меньше возможностей его реализовать. Возьмите от них то, что они могут дать: с паршивой овцы - хоть шерсти клок."
И вот: иудей объел русскую девку, у которой от голода головокружение. И свою порцию съел, и ее. Мразь. И еще поиздевался над ней… Кстати, а отдавал ли Мандельштам долги:
Свидетель Одоевцева: 11 тысяч в те времена была довольно ничтожная сумма. Ее легко можно было выплатить хотя бы по частям. Я сказала ему об этом. Он посмотрел на меня с таким видом, будто я предлагаю ему что-то чудовищное.
- Чтобы я отдавал долги? Нет, вы это серьезно? Вы, значит, ничего, ровно ничего не понимаете,- с возмущением и обидой повторил он.- Чтобы я платил долги?
Суд: Можно считать доказанным, что долги этот иудей не отдавал.Оглашается Шулхан Алрух, Закон 39.
Когда еврей - монопольный откупщик (который откупил у государства монополию на целый город либо еще на более обширный округ, за определенную сумму), тогда другому еврею нельзя причинять ему ущерба (например, через корчемство или контрабанду); но когда откупщик акум, тогда ущерб дозволяется, ибо это все равно, что не платить своих долгов, а сие последнее, как мы уже видели выше, разрешено.
Это бесчестный человек. Вор и мошенник. Причем следует обратить особое внимание на то, что он сделал виноватой саму Одоевцеву – это она ничего не понимает. Дура, другими словами. Он ее обманул, он взял у нее деньги, обещая вернуть. Ведь он не сказал ей – подарите мне 11 тысяч. Он сказал – я верну. Но когда встал вопрос о возврате – он объявил ее дурой. Значит, дура она и есть. Потому, что она дала негодяю в долг. Если бы она была умной, то она негодяю денег бы не давала.
Она не в состоянии отличить негодяя от порядочного человека.
Бирюкова: А он, гавнюк Мандельштатм, слегка просчитался. Он думал, что об этом никто и никогда не узнает, и это не будет для него иметь никаких дурных последствий. Вот тут просчитался он. Дурак. Будет иметь для тебя дурные последствия. Ты – сволочь.
Ему нельзя подавать руки. Такой человек способен на предательство. Такому нельзя верить… Если из колодца взяли каплю воды и обнаружили там возбудителя холеры, то глупо думать, что в других каплях воды из этого колодца холеры не будет.
Судья: Бирюкова!
Бирюкова: Молчу!
Суд: Приведите, свидетель, обидные или оскорбительные слова, которыми Гумилев называл Мандельштама. Как он его обзывал?
Свидетель Одоевцева:- Ты отчаянный трус. Из породы легкомысленнейших трусов.
Бирюкова:"Трус" - оскорбительное слово. Конечно, Мандельштам обидится. Паниковский, к слову, тоже был трусом. И тоже из Киева. И тоже с золотым зубом.
Суд: Да, это оскорбительное слово, его нельзя говорить даже в шутку... Но его в шутку и не говорят. Если кого-то называют трусом, то это уже не шутки… Свидетель, в иудейском "катехизисе" есть много всяких подлых рекомендаций, в том числе и такая: - "Если русский попытается проявить себя, привлечь к себе внимание, создайте в этот момент больше шумовых эффектов, шаркайте ногами, вставайте и ходите, скрипите стульями, смейтесь, разговаривайте, мурлычьте что-нибудь под нос, кашляйте и сморкайтесь, перебивайте выступления разговорами, шутками и т.п. Создавайте русским массу мелких, раздражающих неудобств, которые ими осознаются не сразу. Кладите свои предметы на их вещи, наступайте им на ноги, дышите им в лицо, разговаривайте вызывающе громко. Пусть они постоянно ощущают ваш локоть своим боком. Русские этого долго выдержать не могут. Избегая скандалов, они уходят, освобождая вам место. Особым шиком они считают хлопнуть дверью и уйти. Предоставьте им эту возможность. ВЕЖЛИВАЯ НАГЛОСТЬ - ВОТ НАШ ДЕВИЗ!"
В мире литературы и искусства сей гнусный прием используется иудеями особенно часто. Если вы были свидетелем того, как иудей Мандельштам использовал данный прием, то расскажите суду.
Свидетель Одоевцева: Мандельштам не обращает внимания на происходящее на эстраде и мешает лектору Замятину и слушателям своим звонким шепотом. Но ни я, ни кто другой не смеет призвать его к порядку. Так он и продолжает говорить до той минуты, пока Замятин встает и под аплодисменты уходит.
Суд: Его нужно было немедленно вывести из зала. И спустить с лестницы. И впредь ни в один зал не впускать. Не велено!.. Одной из отличительных черт иудейского характера является убежденность в своем бесконечном умственном превосходстве перед гоями. Говорил ли Мандельштам о том, что он очень умный?
Свидетель Одоевцева: Он как-то рассказал:- «В Киеве профессор Довнар-Запольский подарил мне свою шубу. Чудесную профессорскую шубу. И такую же шапку. Только шапка мне оказалась мала - голова у меня не по профессорски большая и умная».
Бирюкова: Слыхал я истину, бывало –
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Суд: Бирюкова! Да что же это такое, в конце-то концов!
Бирюкова: Это же не я! Это Пушкин!
Суд: Я не Пушкина щаз выгоню из зала! Я выгоню Вас! Последнее предупреждение!
Бирюкова: Молчу, молчу!
Суд: Итак, Мальденшта… тьпу, Мандельшам немножко поглумился над профессором Довнар-Запольским, который имел глупость подарить ему шубу и шапку. Что и требовалось доказать… Иудеи, с целью взять лидерство, любят устраивать гоям экзамены, задавая всякие вопросы, ответы на которые они заранее специально узнали, и выступая в роли экзаменатора. Было ли подобное зазнайство свойственно Мандельштаму?
Свидетель Одоевцева: ...Я встретила Мандельштама на одной из очередных сред:
- А про Меркурия вы правильно заметили. Он в детстве изобрел лиру. Хотя это изобретение приписывают еще - а ну-ка, знаете кому? Ведь не знаете?
- Музе Эрато,- говорю я, не задумываясь.
Бирюкова (мысленно, иначе выгонят): Ира, не надо было отвечать на вопрос. Обрадовалась случаю продемонстрировать эрудицию – перед кем?! Надо было сказать – ну где уж нам, дуракам, чай пить! Тогда он ответил бы сам. А ты бы сказала:-«Правильно. Откуда узнал? По тебе не скажешь… Специально в справочник лазил?». На ты его, на ты! Нагло! В лицо! На – гнида, получи. За то, что ты решил быть умнее меня! За это вообще полагается камнем по голове! Бей его! Бей!.. И после этого он бы непременно покрылся пеной. И в следующий раз поостерегся бы демонстрировать свое над тобой бесконечное умственное превосходство. Тем более, что ума у них и нет. И никогда не было. Они тупые. У них есть хуспа. Что это такое? Это простая, обыкновенная наглость, только на их языке. Это то, чем владел Иосиф Абрамович Бендерский... Вот вам конкретный пример хуспы – Барматафия (псевдоним - Иосиф Флавий) нагло заявил, что иудеи обучили египтян арифметике; самое смешное в том, что когда египтяне уже определили расстояние до Солнца, иудеи еще сидели на деревьях и у них еще не у всех отпал хвост… Эх, мне бы самой пообщаться со Штамтпелем… че смеетесь? Ну, я бы сдерживалась, чесослово! Ну, если бы даже и не сдержалась – делов-то? Зато Гумилев бы остался жив! Да, кстати, а устраивал ли этот невероятно умный козел-рифмоплет, на чью голову не налазила профессорская шапка, экзамены Гумилеву? Не думаю. Потому что он боялся Гумилева – тут уже не до экзаменов. Нарваться – раз плюнуть:
- А ты у себя в синагоге экзамены своим мудрецам устраивать не пробовал?
Суд: Свидетель Одоевцева, можете ли вы привести суду примеры, когда обвиняемый публично глумился над литераторами?
Одоевцева: М-м-м… сразу и не припомню… но вот у Ахматовой написано, вот, вот… прочтите сами!
Суд: Оглашаются показания гражданки Анны Горенко:
155. Как-то раз в "Собаке", когда все шумно ужинали и гремели посудой, Маяковский вздумал читать стихи. Осип Эмильевич подошел к нему и сказал: "Маяковский, перестаньте читать стихи. Вы не румынский оркестр." Это было при мне. (1912-1913) Остроумный Маяковский не нашелся что ответить.
163. В 30-х годах в Ленинграде О.М., встретив Федина где-то в редакции, сказал ему: "Ваш роман ("Похищение Европы") - голландское какао на резиновой подошве, а резина-то советская (рассказал в тот же день).
Бирюкова (мысленно): Рассказал… Ходил и радовался. Сделал гадость и всем рассказывал. Какой он, Штамт, гениальный и какие все прочие рядом с ним дураки. Кстати, Цветаеву он ненавидел – «я антицветаевец»… Странно, что Маяковский это глумление ему спустил. Мог бы, особенно не заморачиваясь, сказать как один полковник ВДВ сказал в Чечне одному сверхумному борзописцу:-«Да мне на тебя насрать.» Но он же поэт, ну как так можно… или просто побоялся, что если он срежет Штампа, то Лиля Брик ему никогда больше не даст… Вообще-то не мешало бы некоторым литераторам немного поучиться у некоторых вояк! Ну хоть у Буденного: "Зига Кац, как он рассказал до крайности неинтеллигентному маршалу, едва унес ноги от какого-то такого же неинтеллигентного казака cшашкой в руке, сбежав от него на второй этаж. Не сумевший преодолеть пережитки прошлого маршал, убийственно пошевелив своими тараканьими усами, ответил великому и неподражаемому композитору: "То плохой казак был. Я б тебя и на десятом этаже догнал!..." Эх, какая жалость, что Федин не брал у Буденного уроки литературного полемического мастерства… Или иначе как-то… Если уж Штатмп так хорошо разбирается в советской резине, то можно было просто надеть ему на голову советский резиновый гандон – и не снимать минимум полчаса. И казачьей сашки не надо… зачем честный клинок-то марать поганой кровью…
А не глумись над людьми! Не напрашивайся! Не нарывайся!
Суд: Гумилев имел все основания презирать и ненавидеть Мандельштама, Гумилев не выглядел маленькой наивной девочкой с большим бантом. Гумилев сознательно выдавливал Мандельштама за пределы литературного кружка – это наш, русский кружок, иди отсюда!.. Можно считать установленным, что Мандельштам был гнусной иудейской личностью, в поведении своем руководствовался иудейскими принципами и вполне мог сдать конкурента своим приятелям-иудеям из ЧК. Ибо сказано в их катехизисе: "Особое внимание уделяйте непокорным, упрямым, которые не хотят склонить головы перед нашим превосходством, не хотят работать на нас, и противодействуют нашей практике и политике. ИЗ ТАКИХ ЛЮДЕЙ РАНО ИЛИ ПОЗДНО ФОРМИРУЮТСЯ АНТИСЕМИТЫ. Не позволяйте вырасти из маленьких антисемитов большим погромщикам!.. Взывайте к общественности и администрации, тащите их в партком, в милицию, а если можно - в суд. Если представляется возможность, подводите их поведение под политическую платформу, пишите на них доносы и анонимки, обвиняйте их в антиобщественном поведении и экономическом саботаже. ПРОВОЦИРУЙТЕ ИХ НА ВЫСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ, А ЗАТЕМ УНИЧТОЖАЙТЕ С ПОМОЩЬЮ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ".
А в их талмуде сказано – лучшего из гоев убей. Вот именно лучшим Гумилев и был.
Бирюкова: Итак, необходимо искать в архивах ЧК документы, указывающие на причастность Мандельштама к аресту Гумилева.
Суд: Свидетель Одоевцева, когда Гумилев был арестован, то за него, вероятно, хлопотали?
Свидетель Одоевцева: Даже заступничество Горького ни к чему не привело. Расстрел Гумилева.
Суд: Мандельштам принимал участие в этих хлопотах? Где он в это время был и что делал?
Свидетель Одоевцева: Уехал в неизвестном направлении. Исчез. Растворился как дым. Впрочем, загадкой исчезновения Мандельштама интересовались мало, ведь это была трагическая осень смерти Блока и расстрела Гумилева. Я и сейчас не знаю, куда уехал из Петербурга Мандельштам и почему он никого не предупредил о своем отъезде.
Суд: Исчезновение Мандельштама только казалось загадочным. Причина имеется всегда. Если бы у него умерла в Киеве любимая бабушка и он поехал на похороны, то все бы об этом знали. Бабушка в Киеве не умирала. Значит, причина была засекречена. Вероятнее всего, после того, как Мандельштам сдал Гумилева Якобзону, Якобзон посоветовал Мандельштаму на время исчезнуть. И Мандельштам немедленно исчез… Это есть косвенная улика. Разгадка в том, что он просто сбежал с места преступления, чтобы на него не пало подозрение. «Я ни при чем, меня здесь вообще не было»…
Свидетель Одоевцева, что говорил о Гумилеве Мандельштам после расстрела Гумилева?
Свидетель Одоевцева: Мандельштам говорил, что «при его жизни он как-то мешал дышать, давил меня».
Суд: Стало быть, после смерти Гумилева дышать Мандельштаму сделалось легче... Гумилева арестовали в 1921 году. А день? Какой был день тогда? Наверное, среда?
Свидетель Одоевцева: 281. Гумилева арестовали в среду 3 августа. В тот вечер, проходя мимо Дома искусств, Георгий Иванов предложил мне зайти к Гумилеву. Но я торопилась домой, был уже 10 час.
У подъезда Дома искусств ждал автомобиль. Но это нас не удивило. НЭП уже успел пышно расцвести и автомобиль у подъезда не внушал больше ужаса. Если бы мы в тот вечер поднялись к Гумилеву, то, конечно, тоже попали бы в засаду, как в нее попали многие обитатели Дома... (1921).
Суд: Вам известно что-либо о пребывании Гумилева в ЧК?
Свидетель Одоевцева: 282 . По слухам Гумилева допрашивал Якобсон - очень тонкий, умный следователь. Он якобы сумел очаровать Гумилева или, во всяком случае, внушить ему уважение к своим знаниям и доверие к себе. К тому же, что не могло не льстить Гумилеву, Якобсон прикинулся - а может быть и действительно был - пламенным поклонником Гумилева и читал ему его стихи наизусть.
Суд: Оглашается документ из архивов ЧК. «На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Николаю Станиславовичу как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания - расстрел.
Следователь Якобсон (подпись синим карандашом)»
Продолжаем заслушивать показания свидетеля Одоевцевой. Скажите, свидетель, хорошим конспиратором был Гумилев или плохим? Трудно было догадаться о его участии в белом движении или нетрудно?
Свидетель Одоевцева: Не рассчитав движения, я вдруг совсем выдвинула ящик и громко ахнула. Он был туго набит пачками кредиток.
- Николай Степанович, какой вы богатый! Откуда у вас столько денег?
Гумилев вскочил с дивана, шагнул ко мне и с треском задвинул ящик, чуть не прищемив мне пальцы.
Он стоял передо мной бледный, сжав челюсти, с таким странным выражением лица, что я растерялась.
- Простите,- забормотала я,- я нечаянно...
- Перестаньте,- он положил мне руку на плечо. Вы ни в чем не виноваты, виноват я, что не запер ящик на ключ... Ничего непоправимого не произошло. Я в вас уверен. Я вам вполне доверяю. Так вот...
И он, взяв с меня клятву молчать, рассказал мне, что участвует в заговоре. Это не его деньги, а деньги для спасения России. Он стоит во главе ячейки и раздает их членам своей ячейки.
*
Бирюкова: Н-да. Ну и конспиратор... Кстати, вы заметили, что гнида-Якобзон неправильно написал его отчество – Станиславовичу…?Ошибся? Не-е-ет, ребята, не-е-е-ет! Презрение продемонстрировал. Ничего. Мы тоже можем – их же поганым приемом, да по их же собственным головам! Это особенно для них обидно… А хули? Они ж первые начали!.. Но я не думаю, что Ира выдала Гумилева. Потому что потом она вместе с ним искала потерянную между страниц книг бумажку - черновик кронштадской прокламации. Она же его подельница! (Которую он, кстати, Якобзону не сдал, хотя Якобзон непременно интересовался!) Потому что Ира не исчезала в неизвестном направлении в период ареста и расстрела Гумилева. Если бы Ира Одоевцева была иудой, - то он бы давно сидел. Вернее, был бы расстрелян. (Значит, Гумилев понимал, кто захватил Державу, был причастен к подготовке кронштадского мятежа, однако.)
А кто же сдал? Ну, Лариса Рейснер могла. Она ведь тоже поэтесса. А он с ней якшался, числился ее полюбовником - завел себе еврейскую подружку, дурак. Тьпу. Она потом слала соболезнование его жене... Да нет, маловероятно, Рейснер тогда была в Афганистане и была женой Раскольникова.
Еще Гумилева мог сдать Мандельштамтпт. Вот это уже более вероятно. Все причины для этого Мандельштатмтпт имел. (Вот же собачья фамилия, и не выговоришь!) Он потом вокруг Ахматовой увивался. Влагалище освободилось. Ему это было выгодно - сдать Гумилева. Или он воздержался бы из каких-то там моральных соображений? Кто?! Штатмтпт?!! Не смешите. Не было у него всяких таких разных моральных соображений. Почему? Дак их у них не бывает вообще!
*
Суд: Свидетель Одоевцева, скрывал ли Гумилев свои политические взгляды? Допускал ли он высказывания, которые могли навлечь на него подозрения и стать поводом для доноса на него в ЧК?
Свидетель Одоевцева: Проходя мимо церкви, Гумилев всегда останавливался, снимал свою оленью ушастую шапку и истово осенял себя широким крестным знамением "на страх врагам".
Гражданского мужества у Гумилева было больше, чем требуется. Не меньше чем легкомыслия.
Однажды на вечере поэзии у балтфлотцев, читая свои африканские стихи, он особенно громко и отчетливо проскандировал:
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.
По залу прокатился протестующий ропот. Несколько матросов вскочило. Гумилев продолжал читать...
- А была минута, мне даже страшно стало,- рассказывал он, возвращаясь со мной с вечера. Ведь мог же какой-нибудь товарищ матрос, краса и гордость красного флота, вынуть свой небельгийский пистолет и пальнуть в меня, как палил он в портрет моего государя. И, заметьте, без всяких для себя неприятных последствий. В революционном порыве, так сказать.
*
Бирюкова: Короче, если Гумилев со сцены мог сказать такое, то можно представить что он говорил в своем узком поэтическом кругу. И какая-то сука его заложила. Какая?
Маяковский? Максимум, что мог бы сделать Маяковский, это послать Гумилева на хуй. И то навряд… Иван Алексеевич, буквально пару слов про Маяковского. А то не все ведь знают.
Иван Алексеевич:- Маяковского звали в гимназии Идиотом Полифемовичем… А затем я был еще на одном торжестве в честь все той же Финляндии,- на банкете в честь финнов, после открытия выставки. И, Бог мой, до чего ладно и многозначительно связалось все то, что я видел в Петербурге, с тем гомерическим безобразием, в которое вылился банкет! Собрались на него всё те же - весь "цвет русской интеллигенции", то есть знаменитые художники, артисты, писатели, общественные деятели, новые министры и один высокий иностранный представитель, именно посол Франции. Но над всеми возобладал - поэт Маяковский. Я сидел с Горьким и финским художником Галленом. И начал Маяковский с того, что без всякого приглашения подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов. Галлен глядел на него во все глаза - так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся. Маяковский это заметил.
- Вы меня очень ненавидите?- весело спросил он меня. Я без всякого стеснения ответил, что нет: слишком было бы много чести ему. Он уже было раскрыл свой корытообразный рот, чтобы еще что-то спросить меня, но тут поднялся для официального тоста министр иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к
к середине стола. А там он вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что министр оцепенел. Через секунду, оправившись, он снова провозгласил: "Господа!" Но Маяковский заорал пуще прежнего. И министр, сделав еще одну и столь же бесплодную попытку, развел руками и сел. Но только что он сел, как встал французский посол. Очевидно, он был вполне уверен, что уж перед ним-то русский хулиган не может не стушеваться. Не тут-то было! Маяковский мгновенно заглушил его еще более зычным ревом. Но мало того: к безмерному изумлению посла, вдруг пришла в дикое и бессмысленное неистовство и вся зала: зараженные Маяковским, все ни с того ни с сего заорали и стали бить сапогами в пол, кулаками по столу, стали хохотать, выть, визжать, хрюкать и - тушить электричество. И вдруг все покрыл истинно трагический вопль какого-то финского художника, похожего на бритого моржа. Уже хмельной и смертельно бледный, он, очевидно, потрясенный до глубины души этим излишеством свинства, и желая выразить свой протест против него, стал что есть силы и буквально со слезами кричать одно из немногих русских слов, ему известных:
- Много! Многоо! Многоо! Многоо!
И еще одно торжество случилось тогда в Петербурге - приезд Ленина. "Добро пожаловать!" - сказал ему Горький в своей газете. И он пожаловал - в качестве еще одного притязателя на наследство. Притязания его были весьма серьезны и откровенны. Однако его встретили на вокзале почетным караулом и музыкой и позволили затесаться в один из лучших петербургских домов, ничуть, конечно, ему не принадлежащий.
Бирюкова: Благодарю Вас, Иван Алексеевич.
Маяковский был скотиной, но я не имею оснований подозревать Маяковского в сдаче Гумилева.
Может, Есенин? Ой, нет…
Ну кто? Кто?
Я думаю, что Сталин, сажая, а потом и расстреливая Манделя, имел ответ на этот вопрос.
Понятна и та утонченная травля, которой Гумилев подвергал Манделя - не мог же Гумилев в лицо называть оного … …! Вот он и травил его понемногу - то серой, то трусом обзывал будто бы в шутку, то издевался, что Мандель жабу гладит... и все это с переходом приличий, так что иудей выходил из себя и скандалил. А ему тогда - ты че, шуток не понимаешь? И снова высмеивают. Сходятся концы. Ведь знал же Гумилев, кто расстрелял его Государя...
*
Могут быть очень талантливые писатели, которые выразят в образах мечту фашистского головореза, которые опишут, как белая бестия бьет кнутом по лицу народную массу...
Мы имели такого писателя в России - Гумилева, который выражал конквистадорское, империалистическое, колонизаторское в русской буржуазии. Он был крупным писателем и с точки зрения искусства давал и мог дать большие образы.
Из доклада К. Радека на ВССП, 1934
*
Бирюкова: Вот кем был Гумилев… Радек, дебил,.. тьпу, Сабельсон!, неужели тебе в синагоге не объясняли, что если русский писатель талантлив, и даже очень, то его трогать категорически возбраняется! Почему? Потому что только хуже будет. Вам же хуже! Вам по любому придется за это заплатить. То есть – расплата придет. Рано или поздно. Ах да, в синагоге этого сами не знают. До сих пор. К слову – Сталин-то Радека того… пух-пух! Эх, малость опоздал, что обидно…
Вот мы и определили главное преступление Гумилева. Вовсе не причастность к Кронштадскому мятежу или еще что-нибудь в этом роде. А то, что он был талантливым русским писателем. И он понимал, что происходит. И этим своим пониманием он заражал других. Че-нить как напишет! И каждый, кто прочтет – заразится. Прочитайте, что говорил о заразительности в искусстве Лев Николаевич Толстой. Он, конечно, тоже был глупый русский гой, но все равно прочитайте.
Я представляю эту сцену – разговор Мандельштатмтпта с Якобзоном. Штатм выложил все. Как Гумилев его, Штампа, обижает, как дыхнуть не дает, как спичками травит, как Злотозубом дразнит, и про жабу… как нет никакой возможности наехать на Гумилева типа как на Маяковского… и, что особенно противно, Гумилев не оставляет Штампа со своей кашей наедине. И в долг не дает. (Ну как можно жулику давать в долг?) Льзя ль такое дело снесть?
- И вообще, товарищ Якобзон, он белый, белый! И он одним своим поведением всех агитирует против нашей рабоче-крестьянской, пролетарской революции! А ведь он писатель! Он поэт! Это ж какое страшное оружие в руках нашего врага! Он словом убить может! А вдруг за ним пойдет народная масса? Надо что-то делать, товарищ Якобзон… (переходит на шопот) Товарищ Якобзон, он пещерный антисемит! Ему хава-нагила не нравица…
Якобзон: А-а-а-а-а-а-а… Э-э-э-э-э-э-э-э… М-м-м-м-м-м… Авсетаки азнаете, анехотелось бы… а-а-а-а-а-а-а… э-э-э-э-э-э-э… м-м-м-м-м-м… аони апотом абудут акричать, ачто ажиды ауничтожают а-а-а-а-а-а-а… э-э-э-э-э-э-э… м-м-м-м-м-м… арусских аписателей и аэпоэтов. Анельзя ли акаканибудь абез аэтого … а-а-а-а-а-а-а-а…
Штамт: Вы ничего не понимаете, Якобзон! Это русский кружок! Это русская литературная элита! Я там один! Один среди всех этих глупых гоев! И из всех них есть только один умный – Гумилев. Он-то один и опасен. Остальные – гавно! Я их всех спущу в унитаз! Маяковский – клинический дурак! Сидит на нашей пизде и вместе с Яшей ходит расстреливать других таких же глупых гоев. И иногда берут с собой и Есенина Серегу тоже. Одоевцева добровольно отдает мне свою кашу и свои деньги, и отвечает у меня на экзаменах. А Ахматову я буду просто ебать! Во все три дырки! И вы еще сможете прийти и полюбоваться в щелочку! А захотите, она и вам тоже даст – вам куда хотелось бы больше?.. Уберите только Гумилева! Дайте мне закрепиться. Дайте подтянуть Мишу Берлиоза и еще пару-тройку наших! Сельдерея какого-нибудь! И тогда мы у них там, на русском литературном олимпе задавим любого! Нам никто не будет страшен! Толстой? Простите, да он просто не умел писать!.. Пушкин? Да он просто перепевал западные мотивы! Якобзон, мы любого затопчем! Грамоте этих русских дураков обучили евреи! Письменность им создали евреи!.. Вообще Россию построили – евреи!.. И пусть кто-нибудь только посмеет возразить! Заплюем! Обосрем! Закидаем гавном! Спустим в унитаз! В живых оставим только глупенького Ванюшку Бездомного, надо же кому-то бегать за пивом и презервативами? Ну, и девок-давалок будем культивировать, это само собой. Но все это будет завтра. А пока – надо что-то решать с Гумилевым! Срочно надо что-то с ним решать! Как вы не можете этого понять, товарищ Якобзон?
Якобзон: А-а-а-а-а-а-а… Э-э-э-э-э-э-э-э… М-м-м-м-м-м…
Штатмп: Блядь, ты хоть сейчас можешь говорить нормально?!!
- Хорошо, товарищ Мандельштам, что-нибудь придумаем. А чтобы на вас даже тени подозрения не пало, не могли бы вы уехать куда-нибудь на время?
- Да я завтра же уеду, товарищ Якобзон!
- Вот и договорились…
Вот так они Гумилева и забанили.
Розанов:
Еще 20 лет назад, когда я начинал литературную деятельность, «еврей в литературе» был что-то незначительное. Незначительное до того, что его никто не видел, никто о нем не знал. Казалось – его нет. Был только одни, одинокий Петр Исаевич Вейнберг, переводчик и автор стихотворений, подписанный «Гейне из Тамбова». Только 20 лет прошло: и «еврей в литературе» есть сила, с которою никто не умеет справиться. Через издательство, через редактуру, через книгоиздательство,- нельзя торкнуться ни в какую дверь, чтобы через приотворенную половинку ее не показалась черная клинообразная бородка, как на рисунках мирамид в Египте, с вопросом: «Что угодно? Я секретарь редакции Захаров. Рукопись? От русского? Перевод!!? Извините, у нас свои сотрудники, и от посторонних мы не принимаем».
Так русские (кроме «имен») мало-помалу очутились «несвоими» в своей литературе. В «Литературном Фонде» у кассы стали Венгеров и Гуревич, в «Кассе влаимопомощи русским литераторам и ученым» стал у денежного ящика «русский экономист и публицист» Слонимский. В «Русском Богатстве» принимает рукописи и переводы Горнфельд, и в «Современном мире» - Кранихфельд (кажется, это не один и тот же). Сахарна, стр.65.
3.
Но Гумилев был неправ… Вам, господин Гумилев, вообще лезть в эти дела не следовало. Какой из вас конспиратор? Если вы не смогли утаить секреты от Одоевцевой, от поэтессы, то грош вам цена как заговорщику. Кроме того, вы, белые, тогда победить иудеев не могли. Народная масса, которую вы выпустили из повиновения, должна была вначале потерять 30 миллионов жизней, чтобы только после этого немножко призадуматься. О том, что это такое есть – своя национальная элита.
Бля, а чё ж ето происходить-то а? Када белая бестия пиздила нас кнутом по ебалу, и ета… темные силы нас так и гнетуть, так и гнетуть… так у нас и пожрать было чё, и с одёжей, и с жильем… и народу все прибывало, а таперича 30 мильёнов на хуй, все развалено…. Стой-стой-стой, это ж чё деется-то в Рассее, а?
Тут подлетает с газовым баллоном сам Народный Герой Тухачевский и начинает травить народную массу газом! Чтоп народная масса могла сравнить белый кнут с красным ипритом!.. Или фосгеном. Чем он там их травил?
- П-ш-ш-ш-ш-ш-ш…
- Ага-а-а, с-суки, не ндравица?!! Нюхайте, бля, нюхайте! За ради диктатуры пролетарьята!
- П-ш-ш-ш-ш-ш-ш…
- Ап… Ап…
Это народная масса хлебает полной народной грудью идеологически выдержанный, правильный пролетарский газ и в судорогах отбрасывает свои народные собачии копыта. Как тараканы.
И т.д. И т.п.
А эт че за хуйня такая?.. Да так… Эт мальчиш Кибальчиш… тьпу, бля, Гайдар это! Это Аркадий Гайдар собственноручно невинных заложников в расход пускает!
Бах в голову – брызги!
Бах в голову – брызги!
Бах в голову – брызги!
Герой, бля! Хто сомневаица?!! Народный!
Литератор!
Вики: «Методы молодого командира вскоре вызвали недовольство со стороны как населения, так и местных властей. Голиков не обременял себя формальностями, избиения и даже расстрелы не раз осуществлялись им просто «по подозрению» в сотрудничестве с бандой. Конфискации происходили в соответствии с нуждами отряда и были восприняты населением как грабёж. Вербовка также проводилась при помощи избиений и под угрозой расстрела. Так, 19 и 27 апреля 1922 года комбат Голиков по подозрению в связях с бандой арестовал Ф. П. Ульчигачева и И. В. Итеменева, которые после допроса согласились стать его разведчиками.
Гайдара демобилизовали из РККА с диагнозом «травматический синдром». В анамнезе, «составленном со слов больного», было отмечено, что болезнь проявилась, когда он попал в Енисейскую губернию на борьбу с белыми бандами: «Тут появилась раздражительность, злобность, жестокость. Были случаи ненужных расстрелов, появилось ухарство, наплевательское отношение ко всему, развинченность… Стали появляться приступы тоскливой злобности, спазмы в горле, сонливость, плакал».
Затем Гайдар неоднократно лечился в психиатрических клиниках. Он постоянно испытывал резкие перепады настроения. Сохранились воспоминания о том, что он несколько раз резал себя бритвой, и только своевременное вмешательство близких и врачей спасало его от неминуемой смерти. Его внук Егор Гайдар, ссылаясь на семейные рассказы, утверждал, что это были не попытки самоубийства, а стремление причинением себе страданий перебить страшную головную боль, мучившую Гайдара. Писатель также злоупотреблял алкоголем и «во хмелю был страшен». В его записной книжке есть запись: «Снились люди, убитые мною в детстве».
И храбрый красноармеец товарищ Сухов тоже где-то здесь изо всех сил старается. Это в Туркестане он геройски защищал местных баб от их собственного мужа-искплутатора. А к русским бабам отношение товарища Сухова было немножко другим. Но тоже геройским – с того же самого пулемета!
Защищают народную мас