ВАНЕЧКА

Иван был первым сыном в семье.
Из тринадцати, рожденных бабушкой детей, выжили восемь. И только кареглазых черноволосиков, в маму. Все голубоглазые белокурые ангелочки погостили на земле не более года. Дед хмуро ухмылялся:
- Видишь, Махорочка, какая сильная кровь у тебя! А мои, барская кровь, не приняли крестьянскую долю, отошли к праотцам во младенчестве!..
И подрастали по всем правилам русского быта, сначала няньки - четыре подряд сестры, через три года каждая, а потом четыре братца, тоже каждый через три года...
Ванечка родился крепеньким и горластым, и сразу попал под опеку сестёр. Лиде было - 12, Тае -9, Дарье - 6, а Вере всего 3 года. Девочки постоянно спорили, кто из них лучшая нянька для маленького Ванятки, кого он больше любит, но всегда сходились в одном -любили наряжать братика в девочку. Они зывязывали ему банты, плели бесконечные венки из цветов, наряжали в свои, ставшие маленькими, платьица. Братишка рос в любви и заботе...
Их мать в поле не работала, она была грамотная, потому и определили её работать в "группе".
Группа существовала только в период полевых работ, когда все женщины были заняты на колхозных полях, и состояла из 10-15 малышей, за которыми дома некому было присматривать. Детсад был обеспечен всем: и провиантом, и постелями на сеновале, и игрушками, и даже спецодеждой: синенькими поплиновыми костюмчиками для мальчиков и красными штапельными платьицами для девочек.
Бабушка брала с собой в группу Дашу, Веру и Ваню. Дети таскали Ивана везде за собой в большом сбитом из струганых досок ящике на деревянных колесах, а когда он спал, насосавшись материнского молока, сами с большим удовольствием гоняли в "колыське".
Помогала маме Таиска: в поле работать ей было рановато, а в группе помогать, заниматься с малышнёй - в самый раз. Недаром из неё, да из старшей Лиды после получились прекрасные учителя.
Когда Иванушка стал бегать, за ним надо было смотреть в оба, уж больно юрок был пострел.
В час, когда все спали после обеда, Ваня часто надевал чьё-нибудь красное платье и сбегал из группы в село - до дому. Соседка, баба Медведиха, хоть и была подслеповатой, но всегда замечала яркое платьице и стриженую под ноль головку маленького непоседы. Она-то всегда и приводила беглеца обратно.
Шкода подрастал и становился помаленьку диктатором. Ему нравилось получать почти всё внимание, не знать отказа ни в чём, когда на свет появился Коля, на которого сразу же переключилось почти всё внимание старших. Ваня и любил братика, и жутко ревновал сестёр к нему.
Коля, напротив, оказался спокойным мальчиком. Рос послушным умницей, чистюлей и молчуном.
Иван был заводилой разных шкод и споров. Никогда не хотел никому уступать, за что и бывал бит не раз. У детей расправа не застаивалась. Ваня помнил зло и мстил исподтишка.
Ещё через три года появился Юра, а ещё через три - Василь.
Ваня стал старшим братом и понял, что все братья должны слушать его, как он слушал сестёр. Это заставило его немного остепениться. Тем более, что с 10 лет все дети должны были называть старших и родителей на "Вы".
Старшая сестра вернулась в Андреевку после окончания учительского института и стала гордостью большого семейства, а через два года вслед за ней вернулась и Тая, и тоже стала учителем...
Вот тут уже и начались многие истории большой семьи.
Руденки жили дружно, но небогато, несмотря на то, что их отец был председателем. В семье было по две пары сапог для мужской половины, и по и две - ботинок для женской. В школу ходили по очереди: сегодня одни, а завтра - другие.
В школе все обращались к старшим сёстрам по имени-отчеству, а после школы подкарауливали то одну, то другую, чтобы навалять им за "двойки" и "тройки". Те не жаловались, а младшие не рассказывали о своих проделках, так что жили мирно и дружно.Застрельщиком мщения был, конечно, Ванечка. Учился он с ленцой, еле-еле вытягивая троечки, но зато перечитал все книжки из школьной библиотеки. Видимо, это и послужило тому, что он стал прекрасным рассказчиком. А спорщиком стал ещё более азартным...
Потом все потихоньку разъехались. И опять семья разделилась на две группы - старшие уехали на Украину и осели в Одесской области, а младшие стали норильчанами, найдя себе работу по специальности "горнорудное дело" - эти закончили горный техникум в Семипалатинске.
Ваня писал, как и все друг другу, открыточки к праздникам, иногда маленькие письма, работал, пил и проматывал сумасшедшие деньги, заработанные на Талнахе, на югах. Посылал матери в Андреевку обязательную "пятерку" на все праздники, а каждый месяц по десять рубей, независимо от праздников. Братья, по его примеру делали так же. Женился поздно, за тридцать, как и все братья в семье. Выбрал себе в жены тихую немочку, маленькую худышку-молчунью. Раиса терпела его пьяные выходки, пекла немецкие штрудели по выходным, родила мужу двоих детей и была вполне счастлива в браке. Муж гордился её красотой и хвастал детьми, работой, зарплатой. Да ещё и охотой в тундре, и выловленными огромными тайменями, чухонями, чирами, которых рассылал всем сестрам и матери ящиками. Жадности в нём не было никогда.
Когда в руднике случился обвал, Ваню откапывали три дня. Нашли еле живым и после больницы запретили работать под землёй. Тогда он и запил со страшной силой. Пил почти год, когда ему предложили работать комендантом-сторожем в пансионате Талнахского рудника. Нехотя он согласился. Не сидеть же на шее у жены. Пенсия по возрасту ему ещё не вышла, а пособие за трудовые заслуги платили маленькое. А тут - зарплата! Да и график подходящий - три дня на работе, три - дома. Жизнь потихоньку вошла в другую колею, но рыбалку и охоту Иван не забросил. А однажды купил себе у аборигенов крупного щенка сибирской лайки. Кобель был слишком крупным для упряжки, но зато стал отличным другом Ивану. Маленький тщедушный хозяин мог замерзнуть по пьянке где-нибудь на улице в 40-градусный мороз, если бы Волчок не затаскивал его в подъезды или не ложился сверху, периодически поворачивая своего хозяина с боку на бок. А на рыбалках и охоте частенько оттаскивал друга от костра, чтобы его не припекло. Тащил санки с добычей, а иногда и с Ванюшкой из тундры в город, будто понимая, что пора домой...
...Однажды к Ивану в пансионат подрулила пьяная компания на "Мерседесах", которую возглавлял сынок директора рудника. Молодежь была в изрядном подпитии, но требовала номера, закуски и внимания.
Время было не приёмное, пансионат уже больше месяца не работал, его закрыли на зиму для посетителей и потихоньку подкрашивали, подремонтировали к будущей весне.
Иван Трофимович встретил гостей, выйдя на крыльцо:
- Здравствуйте, ребятки! К сожалению, сейчас я вас принять не могу: ни одна служба не работает, пансионат на профилактике, а сотрудники в отпусках. Так что, возвращайтесь в Норильск, тут делать нечего.
- Как нечего? А для чего мы затарились "бухлом" и пёрлись сюда за тридевять земель? Чтобы тебя увидеть и вернуться трезвыми?
- Ну, - Иван замялся, - пустить-то я вас могу, но, не обессудьте, попьёте - и домой. Добро?
- Согласны!
Столы накрыли в Красном уголке, шоферов уложили в комнате охраны - и пьянка началась.
... К утру застолье стихло, все спали, только сторож Иван балагурил в каптёрке с трезвыми шоферами.
Разговор был неспешным и дружеским, делить компании было нечего. Чайник выдавал то вкусный аромат кофе, то тягучий запах красного импортного чая. Иван угощал гостей мёдом и ватрушками жены:
- Моя Раечка - самая лучшая повариха на свете! Таких пирогов, штруделей и ватрушек никто не может напечь! Кого хочешь за пояс заткнёт у плиты...
- Да ладно тебе! У меня тоже жинка варит борщи, шо за чуб от тарелки не оттащишь! Да варенички наши, лопатные, такие смачные, шо аж сейчас слюнки текут, как вспомню!..
- А моя Раиса - самая красивая из всех баб СССР!
- Та и моя Галинка - королева красоты!
- Да остыньте вы, мужики, не хватало тут из-за жён переругаться! - вмещался в разговор второй шофер.
Но спорщиков было не остановить:
- Мне жена сына и дочь родила, как заказывал, не подвела оба раза!
- А моя Гала мне трёх парней принесла, как смолоду с нею договорились ещё в школе!
Так слово за слово, мужики крепко сцепились, дошло даже до драки. Но тут в дело вступил Волчок. Он деловито встал между спорщиками, отодвинув их друг от друга, пару раз сказал "гав", чего хватило, чтобы Хохол присмирел. Но спор продолжался, хотя и не такой яростный, и его удалось остановить, когда из Красного Уголка потихоньку вытянулись "хозяева жизни" изрядно помятые, хмурые и со звенящими с похмелья головами:
- Что за шум, за что спор?
- Та за жинок заспорили: чья лучше, - смутился Хохол, сверкнув черными огоньками злобы.
- Ну, и чья же?
- Ясное дело, моя! - выкатил грудь добродушный Иван.
- Ах, ты гад! - взъярился Хохол, - Кому это ясно? Тебе? Ты кто такой, чтобы тут себя директором выставлять? - и наотмашь саданул сторожа по голове.
Ваня кубарем закатился в угол каптёрки и затих. Все бросились к нему. Волчок вытащил хозяина в вестибюль, Ивана забрали из пансионата и отвезли в больницу, а пёс прибежал к больнице за машинами следом. Собака хорошо ориентировалась в тундре, знала город, но нашла больницу только по запаху машин и их владельцев: хозяин никогда не ходил по лечебницам.
Сотрясения у Ивана не было, его откачали, только глаза долго оставались красными. Просидев на больничном с неделю, мой дядя снова вернулся на службу.
И снова, под выходные к нему завалилась та же компания. Деткам начальства Иван перечить не стал, но договорился, что их водители уберут всё к утру, а ночевать будут в машинах. Не положено, мол, пускать кого попало в помещение.
Всё было бы хорошо, если бы Иван не впустил под утро шофёра-Хохла в туалет. Мороз был за сорок...
Когда, часам к десяти, из Красного Уголка вытянулись в вестибюль помятые "хозяева", сторожа на месте не было. Разбрелись по углам его искать, но никаких следов не оказалось, кроме нескольких капель крови на пороге дежурки.
Водители сидели на местах, машины были готовы к отъезду, все расселись по местам, когда директорский сын заметил:
- Ну, ладно, Трофимыч зашхерился, а кобель-то его куда делся? Ни лая не слыхать, ни воя...
А ну, пошли, поищем вокруг!
Собаку нашли сразу: пес лежал возле туалета с простреленной головой,хотя выстрела никто не слышал: молодежь гуляла с громкой музыкой, а второй шофер спал в машине с работающим двигателем.
Ивана же не было и следа...
К вечеру к пансионату подъехала милиция, директорский сын, Хохол и Раиса.
Всё обыскали тщательным образом, но охранника нигде не было.
Дело об исчезновении человека открыли, но оно пролежало на полке почти три месяца без движения. Когда сроки вышли и ничего не прояснилось, дело передали в архив. Никто из тех, кто оставил следы в каптёрке, туалете и других местах не попал под подозрение, хотя Хохла и допрашивали с особым пристрастием. Он клялся, что ничего не видел и не слышал, сходил в туалет и вышел через десять минут, пройдя мимо живого Ивана. Шофера арестовали, продержали под стражей с неделю, оружия не нашли, признания не добились и отпустили.
В милиции Рае сказали, что мужа разыскивать надо не на работе, а у кого-нибудь в гостях, то есть дело объявили семейным. И напрасно она искала правды, дело так и не двинулось. Хотя все и знали, что из Норильска ни вылететь, ни выехать просто так было невозможно: город имел особый статус "Запретной зоны"...
Ближе к лету в подтаявшей тундре нашли руки и ноги Ивана Трофимовича: они вышли на поверхность в одном месте, недалеко от дороги из города в пансионат. Автобус остановился по просьбе пассажирки с ребёнком, она-то и увидела в кустах пальцы рук, торчащие из-под снежка.
Открыли уголовное дело по факту убийства, которое пролежало без движения почти два года, потом и его закрыли. Никаких других частей тела не нашли, а принадлежность конечностей определила только генетическая экспертиза, за которую через месяц прислали квитанцию семье погибшего...
Никакое влияние старшей сестры Веры, работавшей в горкоме КПСС, не помогло: нет сведений.
Бедная вдова проплакала три года, похоронив руки-ноги Ванечки, потыкалась в поисках правды в разные двери не только в Норильске, но и в Москве, через которую приезжала к родственникам мужа в Калининград, а ещё через пару лет вышла замуж.

За год до этого события дядя Ваня приезжал к нам на похороны моей мамы. Событие пришлось на новогодние праздники, поэтому все приехавшие братья и сёстры держались довольно плотной компанией. Дружно отгуляли Рождество, потом девять дней, потом старый Новый Год, и только потом все разъехались. У меня остановились брат из Херсона и дядя Ваня. В комнате, кроме дивана, было кресло-кровать, которое занял брат, а дядя купил себе раскладушку:
- Прости, племяшка, не могу даже присесть на диван, где умерла Даша, боюсь, что смерть через диван и до меня доберётся...
Чего, казалось, было ему бояться в 53 года?