Душа томилась много лет,
В глухих пластах дремали воды.
И вот сверкнул желанный свет,
И сердце вскрикнуло: Свобода!

Друзья мои! Да что со мной?
Гремят моря, сверкают дымы,
Гуляет космос над избой,
В душе поют легенды Рима.

Друзья! Друзья! Воскрес поэт,
И отвалилась тьмы колода.
И вот он слышит гул планет
Сквозь камертон громоотвода.

Весь мир кругом - поющий дол,
Изба моя - богов жилище,
И флюгер взмыл, как тот орёл
Над олимпийским пепелищем.

И я кладу мой чёрный хлеб
На эти белые страницы.
И в красный угол севший Феб
Расправил длань своей десницы.

Призвал закат, призвал рассвет,
И всё, что лучшего в природе,
И уравнял небесный цвет
С простым репьём на огороде.

Какое чудо наяву!
А я топтал его! Ногами!
А я волшебную траву
Искал купальскими ночами!

Друзья мои! Да будет свет!
Да расточится тьма и врази!
Воспрянул дух, воскрес поэт
Из тяжких дрём, из мёртвой грязи.

Пою о солнце, о тепле,
Иду за вешние ворота,
Чтоб в каждой травке на земле
Времён подслушать повороты.

1958

Дорога

Серебристая дорога, серебристая.
Лес да горы, снег да лунный порошок.
Вечер брызгами охотничьего выстрела
В небе скважины горящие прожёг.

И над пропастью, тенями перекрытою,
Задремали придорожные столбы.
И мерещится за каждою ракитою
Тёплый запах от невидимой избы.

Может, скрытый кедрачами и берёзами,
Где-то рядом здесь прислушался марал,
Как трубит ему оленьими совхозами
Затуманенный лесистый перевал.

А дорога вверх под сумеречным пологом
Продолжает свой медлительный подъём,
Хорошо бы там с кочующим геологом
Развести костёр на облаке ночном.

Лес да горы, снег да пропасти отвесные.
Не боюсь тропой рискованной пройти.
Вот ступлю на ту хребтину поднебесную –
И пойду уже по Млечному Пути.

1952

У тебя глаза – как в небе сокол,
А за ним ресницы – как стрижи.
И когда пройдёшь ты мимо окон,
«Что за птица! – крикну. – Удержи!»

И тогда в избёнке, полной лета,
Пронесётся свист над головой,
И твой шарф, как майская ракета,
Озарит всё радугой цветной.

А ведь ты проходишь – и не глянешь,
Вся, как лето, – с солнечным дымком.
Даже дед, привставши на топчане,
От души прищёлкнет языком.

До чего ж ты, краля, зазнобила,
Что в бараний рог уже свело!..
Ах, всё это – было, было, было
И давно крапивой поросло.

Вот смотрю – и жмёт меня кручина,
Вот молчу – а хочется сказать:
Что стоишь, мол, злая хворостина,
И кого ты клонишься стегать?

Хорошо, что было – и уплыло.
Ты своё, красавица, взяла:
До полсотни хахалей сменила,
А мужей в могилу загнала...

Только ты – оставишь без ответа, –
Дескать, что ж, объеду на кривой.
И старик мой, глянувши с портрета,
Покачает лысой головой.

1966

Да, я знавал тебя такою,
Что даже в горе ликовал,
И называл тебя княжною,
И королевной называл.

Краса в цветочном сарафане!
Жар-птица в злаках полевых!..
Таких рисуют палешане
На всяких ларчиках своих.

И вот опять – в твоём селенье
И за твоим сижу столом.
Как будто майское цветенье
Смахнула ведьма помелом.

И вместо птицы, полной чуда,
Хлопочет квочка у ворот.
И всё-то эдак про посуду
Да про капустный огород.

А за окном – такие плёсы,
А где-то – в громах города...
А у тебя в глазах белёсых –
Давно заглохшая вода.

И я б всю землю расцарапал
И грохнул в небо кулаком!
А вот сижу и рюмку – с кряком!
И говорю: «Куда с добром!»

И ухожу – совсем не гневный,
А только так – душой скрипя,
И стих про мёртвую царевну
Жую губами про себя.

1966

Хозяин

Пускай весь дом беда перевернёт,
И труд не впрок, и всё – наоборот,

И кажется, в нетопленой печи
Хоть поселяйся филин да кричи.

Но если жизнь, как бронзу пятака,
Упрямо гнёт хозяйская рука,

И все горшки, и кринки, и ухват
Любым чертям идут на перехват, –

Тогда попробуй ты, колток Яга,
Засунь-ка в печь такого мужика!

Сумеешь ли? Лопатой подтолкнёшь?
И всё – на дрых голодный?
На скулёж?

К соседу постояльцем-бобылём?
Иль, может быть, каликой с костылём?

Но если ты и мастер сей игры –
Он разворотит все тартарары:

Не будет хлеба – принажмёшь на лук,
На фронте кони – припряжётся в плуг,

Но выпрямится, пыльный и босой,
Над голодухой, пеплом и войной.

И над разрытым ею пустырем
Из мёртвых встанет обгорелый дом –

Тот кровный, что к душе его прирос,
Как этот запах дёгтя от колёс.

И в этом доме каждое бревно
Хозяин потом перемоет вновь,

И выбелит упрямая мечта:
Чтоб если двор, то в ромбах ворота,

Чтоб если окна, то под ленту тюль,
А трудодень – так уж в осьминный куль!
……………………………………
Попробуй-ка, лопатиха-Яга,
Засунь-ка в печь такого мужика!
Сумеешь ли?..

Хотелось бы и мне,
Заквашиваясь в песенной квашне

И под перо кривое, что горбыль,
Кладя строку с обкусанной губы, –

Да над своим над словом-пустырём
И мне б хотелось крепкострокий дом –

Посадистый, просторный и простой,
С бессонницей над каждой запятой...

И ни ковров, ни шелка одеял!
Чтоб мастер пел и молоток стучал.

А если – крах и снова дом – в дыму,
Чтоб следовать хозяйскому уму:

С дороги – гвоздь да с пепелища – гвоздь,
И вновь плечо под брусом напряглось...

1946

Стансы

1.

Давно отпили, отлюбили,
Отгоревали, отцвели –
И стали горстью черной пыли
И затерялися в пыли.

И всё держались за кастеты,
И в землю падали ничком.
А ты всё так же, мать-планета,
Извечным крутишься волчком.

И вновь мы царства сокрушаем,
И снова пашем целину –
И всё ж стоим над тем же краем,
У той же горести в плену.

И снова падаем, как ветки,
К подножью древа своего.
И не спасают нас ни предки,
Ни хмель, ни слава – ничего.

И всё же в кратком просветленье
Мы песни петь не устаем
И славим каждый миг рожденья
И каждый солнышка подъем.

И перед космосом безмерным
Мы окрылённые стоим
И с той же гривенкой усердной
В калитку райскую стучим.

И только слёзы утираем,
И ставим город на холму...
И никому не доверяем
Свою убогую суму.

2.

Да, никому я не доверю
Ни этот посох, ни суму.
И буду вновь стучаться в двери
К земному смыслу моему.

И никогда не возревную
К довольству спящих и глухих,
И в поле вновь проголосую
За вечных странников моих.

И снова облако развесит
Кудлатый полог надо мной.
И через грады, через веси
Пойду я знойною тропой.

Гудите, звёздные набаты!
Гремите, зверю и столбу,
Что – нет! – не все замки посняты
И суть не вся в твоём горбу!

И пусть в лукавом пересуде
Не гаснет вечный уголёк,
И снова мёртвому Иуде
Не пригодится кошелёк.

И все подножные каменья
Да обретут словесный дар!
И пусть души моей томленья
Не примет галочий базар.

Уйду я к злаку или зверю
И возлюблю скитскую тьму.
И буду вновь стучаться в двери
К земному смыслу своему.

1970

Николай Тряпкин