Воздух в городском бассейне «Волна» всегда пах хлоркой, влажным кафелем и эхом детских голосов, отражающимся от высоких сводчатых потолков. Свет, преломляясь в воде, рисовал на стенах колышущиеся синие узоры. Ирина Викторовна, женщина пятидесяти семи лет, плыла своим неспешным брассом по дорожке у самого бортика, стараясь не обращать внимания на стайку резвых подростков, нырявших наперегонки. Плавание было её еженедельным ритуалом, единственной активностью, на которую она себя уговаривала. Врач сказал: «Спине нужно движение, Ирина Викторовна». Вот она и двигалась, раз в неделю, думая в такт гребкам о том, как хорошо будет потом, дома, заварить чаю с бергамотом, укутаться в плед и дочитать начатый детектив.

Именно в этот момент, делая разворот у стенки, она столкнулась с ним. Вернее, не столкнулась, а чуть не напоролась на стремительно несущееся к ней мускулистое тело, рассекавшее воду идеальным кролем. Она инстинктивно прижалась к разделительным буйкам, а он, словно торпедная подводная лодка, совершила виртуозный поворот и всплыл рядом, снимая плавательные очки.

— Ой, простите тысячу раз! — выдохнул он, и его голос, низкий и звонкий, странно контрастировал с суровым спортивным обликом. — Совсем зазевался, работал на скорость. Не потревожил?

Перед ней было лицо мужчины лет шестидесяти с небольшим, но на котором годы оставили лишь благородные следы — морщинки у глаз от солнца, седина в коротко стриженных висках. Но глаза… Годы их не тронули вовсе. Они были ярко-голубыми, блестящими и невероятно живыми, как у мальчишки, затеявшего авантюрную игру. Вода стекала с его загорелой лысеющей макушки.

— Ничего, ничего, — смущённо пробормотала Ирина, поправляя шапочку. — Я тут, наверное, слишком медленно…

— Что вы, что вы! — он широко улыбнулся, и в улыбке было столько заразительной энергии, что Ирина невольно улыбнулась в ответ. — У каждого свой темп. Главное — движение! Жизнь, собственно, и есть движение. Я, кстати, Геннадий. Геннадий Степанович.

Так они познакомились. Геннадий оказался не просто посетителем бассейна. Он был его душой и, как вскоре выяснилось, локомотивом. После заплыва он, уже в спортивном костюме, подкатил к Ирине, скромно переодевавшейся в углу раздевалки.

— Ирина Викторовна, вы не против, если я предложу вам чашечку цикория? В буфете неплохой. Кофе, знаете ли, я не употребляю — сосуды. А цикорий — сила!

Оказалось, что у Геннадия Степановича на всё были свои, железобетонные и подкреплённые статьями из научно-популярных журналов мнения. За столиком в шумном буфете он, энергично размешивая в кружке сахарозаменитель, излагал свою жизненную философию. Жизнь — это дар, который нельзя растрачивать на диване. Тело — храм, который нужно тренировать и содержать в чистоте. Уныние и лень — главные враги человека после пятидесяти.

— Взгляните на меня, — говорил он, и его глаза горели. — Мне шестьдесят два. А чувствую себя на сорок пять, не больше! Скандинавская ходьба, лыжи зимой, велосипед летом, бассейн круглый год. А в следующем году — планы грандиозные! Хочу на Горюлинский хребет сходить, не на вертолёте, пешком! Это же какая мощь, Ирина Викторовна, какая свобода! Вы со мной?

Ирина Викторовна, последний раз поднимавшаяся на приличную горку лет двадцать назад на канатной дороге, слушала его, заворожённая. В её уютной, размеренной жизни, где главными событиями были визиты дочери с внуком и удачно приготовленный борщ, слова Геннадия звучали как глоток чистого, ледяного, ошеломляющего воздуха. Она смотрела на его румяные щёки, на энергичные жесты, на ту неистощимую мощь, что била от него ключом, и чувствовала себя… увядающим комнатным растением. Ей, женщине мягкой, ценившей покой и маленькие радости вроде свежей выпечки, вдруг стало стыдно своей лени. Общество ведь твердило со всех сторон: «Пятьдесят — новые сорок», «Возраст — не помеха», «Будь активной, будь в тренде». Быть просто бабушкой, вяжущей носки и смотрящей сериалы, стало как-то немодно, почти неприлично. А тут — готовый пример, живой, дышащий здоровьем проводник в этот новый, правильный мир.

— Я… я не знаю, Геннадий Степанович, — робко сказала она. — Я, пожалуй, не потяну такую программу.

— Ерунда! — махнул он рукой. — Всего-то и нужно — начать. Я вам помогу. Вы только посмотрите, как преобразитесь! Щёчки розовенькие, лёгкость в теле, сон как у младенца!

Очарование было столь велико, что когда через пару недель, после совместных «оздоровительных» прогулок в парке (которые больше походили на марш-броски), Геннадий предложил ей не тратить время на поездки и просто переехать к нему, чтобы «полностью погрузиться в новый образ жизни», Ирина Викторовна, к собственному удивлению, согласилась. Она совершила два решительных поступка: отдала на временное содержание сестре своего пушистого, ленивого кота Маркиза («У Геннадия, знаешь ли, аллергия на шерсть, да и с гигиенической точки зрения животное в доме — лишний источник бактерий») и с трепетом упаковала чемодан. Ей казалось, что она не просто меняет место жительства, а переселяется на другую планету — планету Здоровья и Вечной Активности, где нет места пельменям, дневной дремоте и глупым телепередачам.

Первые дни на новой планете напоминали адаптацию к невесомости — странно, непривычно, но захватывающе. Квартира Геннадия была просторной, светлой и… пустой. Минимализм в духе спортивного клуба. Ни ковров, ни лишней мебели, ни безделушек на полках. На стенах — карта региона с отмеченными пешими маршрутами и полка с книгами по медицине, диетологии и альпинизму. Пахло не пирогами и кофе, как у неё, а едва уловимым ароматом хвои (ароматизатор) и чистотой.

Энтузиазма Ирины хватило ровно на две недели. А потом медленно, но верно стало выясняться, что жизнь на планете Геннадия зиждется на трёх незыблемых, гранитных столпах, о которых в пылу романтического угара они забыли поговорить «на берегу».

Столп первый: Распорядок дня как в санатории строгого режима.

Для Ирины Викторовны суббота была священным днём отдыха. Проснуться неспешно, часов в девять, сварить душистый кофе с корицей, намазать на ещё тёплый багет сливочное масло и, укутавшись в мягкий халат, пролистать ленту соцсетей или почитать новости — это был её личный, ничем не нарушаемый ритуал, её утренняя медитация.

У Геннадия утро начиналось в пять тридцать. Ровно.

В первую же субботу Ирина проснулась от того, что с неё резко стянули тёплое, уютное одеяло. Она ахнула от неожиданности и холода, открыла глаза. Над ней, в лучах ещё не взошедшего солнца, торжествующе сиял Геннадий в спортивных шортах и майке.

— Солнышко моё, подъём! — провозгласил он бодрым, слишком громким для спящего дома голосом. — Утро доброе! Вставай, а то проспишь самый полезный час! В это время кислород в воздухе самый чистый, организм лучше всего воспринимает нагрузку!

— Гена… — простонала Ирина, пытаясь нащупать одеяло. — Что ты? Сейчас же… сейчас же шесть ещё нет! Люди спят…

— Кто рано встаёт, тому Бог здоровья даёт! — парировал он, неумолимый, как будильник. — Никаких «спят». Сон после шести — мёртвый сон, отнимает энергию. Быстро-быстро в душ! Контрастный!

Контрастный душ в исполнении Геннадия не имел ничего общего с бодрящей процедурой. Это было настоящее испытание на прочность. Он стоял за дверью и отдавал команды.

— Горячая! Тридцать секунд! Разгоняем кровь! Теперь холодная! Резко! Не бойся! Десять секунд! Закрывай поры, укрепляй сосуды!

Ирина дрожала под ледяными струями, стискивая зубы, чтобы не закричать. Ей хотелось одного — сбежать обратно в постель, в тёплую, сонную темноту. Но не тут-то было. После душа следовала зарядка. Геннадий включал какую-то невыносимо бодрую музыку в стиле «фитнес для супергероев» и с энтузиазмом демонстрировал упражнения.

— Ирочка, смотри на меня! Наклоны! Раз-два! Выше мах ногой! У тебя застой в тазобедренном суставе, надо разрабатывать! Не сутулься! Дыши! Глубоко! Диафрагмой!

К семи часам утра Ирина чувствовала себя так, будто отработала две смены на заводе. Вся её мускулатура ныла, в голове стоял густой туман, а единственным желанием было придушить Геннадия его же гантелей. А он, невыносимо бодрый и сияющий, как только что начищенный самовар, уже требовал правильного завтрака и строил планы на день.

Столп второй: Диета как аскеза отшельника.

Ирина Викторовна не просто любила вкусно поесть — она была волшебницей на кухне. Её пироги с капустой таяли во рту, борщ был настолько наваристым и ароматным, что соседи по подъезду вздыхали от зависти, а котлеты по-киевски с тем самым золотистым хрустом и струйкой растопленного масла были её коронным блюдом.

Геннадий же относился к еде с холодной, научной прагматичностью. Пища была топливом, не более. И топливо это должно было быть исключительно высокооктановым и экологичным.

В первый же вечер, желая порадовать своего спасителя от лени, Ирина нажарила сковородку хрустящей картошечки с луком и грибами, достав из закромов припрятанную заранее пачку сливочного масла. Аромат стоял умопомрачительный. Когда она с гордостью поставила сковороду на стол, Геннадий посмотрел на неё так, словно она принесла в дом отравленную приманку для крыс.

— Ирочка, дорогая, ты что это? — ужаснулся он, отодвигаясь от стола. — Это же сплошной холестерин, канцерогены от жарки, пустые углеводы! Мы такое не едим. Никогда.

Ирина почувствовала, как кровь отливает от лица.

— А… а что мы едим? — тихо спросила она, незаметно пытаясь спрятать за спиной припасённую булку белого хлеба.

— Мы едим осознанно! — провозгласил Геннадий, доставая из холодильника прозрачный контейнер. — Смотри: на пару приготовленная брокколи, стручковая фасоль, кусочек филе индейки без соли и специй. И салатик: руккола, шпинат, три капли оливкового масла. Вот это — еда! Лёгкость, витамины, чистые белки!

Неделя жизни на «лёгкости и витаминах» превратилась для Ирины в непрекращающееся чувство голода. Холодильник Геннадия был пустынен и безрадостен, как ледник. Ни кусочка сыра, ни яиц, ни колбасы. Только зелёные листья, пророщенные зёрна пшеницы, похожие на скопище бледных червячков, обезжиренный творог, по консистенции и вкусу напоминающий шпаклёвку, и куриные грудки, которые после варки без всего становились похожи на резиновые подошвы.

— Ген, милый, — взмолилась Ирина к середине недели, глядя, как он с аппетитом хрустит сырой морковкой. — Может, купим хоть немного докторской? Хоть ломтик? Или сварим супчик на бульоне, нормальный, с картошкой?

Лицо Геннадия стало строгим, как у хирурга перед операцией.

— Колбаса — это яд, Ира. Смесь сои, крахмала и химии. А наваристые бульоны вымывают кальций из костей и перегружают печень. Посмотри на себя, — он обвёл её взглядом, и в его глазах не было нежности, лишь холодная оценка. — У тебя лишние килограммы, целлюлит, отёки. Это всё шлаки и неправильное питание. Я сделаю из тебя стройную лань! Через месяц ты будешь порхать и сама мне спасибо скажешь!

Ирина смотрела на морковку и чувствовала, как внутри у неё что-то закипает. Она не хотела быть стройной ланью. Она хотела быть Ириной Викторовной, счастливой, сытой женщиной, для которой еда — это удовольствие, а не наказание. По ночам ей теперь снились не горы, а тарелки пухлых пельменей со сметаной, куски пирога с яблоками и чашка горячего, сладкого какао.

**Столп третий: Отдых — это преступление против жизненной энергии.**

Ирина наивно полагала, что вечера, после всех подвигов, они будут проводить в тишине и покое. Может, почитать что-нибудь, послушать музыку или просто посидеть, глядя в окно на закат.

Но в квартире Геннадия не было телевизора. Принципиально.

— Зомбоящик! — заявлял он с презрением. — Убийца времени и рассадник глупости. Мы не будем тратить свои драгоценные нейроны на чужие выдумки и рекламу.

— А… а как же отдыхать? — робко поинтересовалась Ирина, с тоской оглядывая стерильно чистую гостиную, в которой не было даже намёка на уютный уголок.

— Отдых? — Геннадий удивлённо поднял брови. — Лучший отдых — это смена деятельности! Сидение на месте ведёт к застою крови, атрофии мышц и деградации ума.

Его «смена деятельности» выглядела как продолжение тренировок. Если они шли гулять вечером, то это был не неспешный променад, а спортивная ходьба с чётким темпом и контролем пульса.

— Ира, не сбавляй! Держи ритм! Спину прямо! Дыши носом, выдыхай ртом! — командовал он, пока Ирина, пыхтя и вытирая пот со лба, еле поспевала за ним, мечтая о скамейке в тени.

В первую же субботу он объявил о планах на выходные: поход в лес с ночёвкой в палатке. «Чтобы прочувствовать единение с природой и проверить выносливость».

— Геннадий, я не могу, — взмолилась Ирина, чувствуя, как от одной мысли о спальнике и походной каше у неё ноет вся спина. — У меня радикулит даёт о себе знать. Давай лучше сходим в кино? Или в театр?

— Радикулит от слабости мышечного корсета и гиподинамии! — отрезал он. — Движение, свежий воздух и минимализм в быту — лучшее лекарство. Кино и театр — это сидячий образ жизни, только в другой обстановке.

В субботу вечером, когда Геннадий, сияющий от предвкушения, ушёл на стадион отрабатывать интервальный бег для будущего марафона, Ирина осталась одна. Она открыла холодильник. На полке лежал одинокий пучок петрушки и пластиковая бутылка с водой. В морозилке — аккуратные порции той самой индейки. Тишина в квартире была звенящей, стерильной, давящей. И в этот момент её накрыло такой волной тоски по своей старой жизни, что она едва не расплакалась. Она вспомнила свой диван с горой подушек, тёплое, мурлыкающее тело Маркиза на коленях, запах ванили и корицы, доносящийся с кухни, глупый, но такой уютный сериал, который можно смотреть, не думая ни о каком темпе и диафрагмальном дыхании.

Она поняла простую, страшную вещь. «Активный мужчина» — это прекрасно на фотографиях в соцсетях и в рассказах на вечеринках. Но в быту, изо дня в день, это утомительно, безрадостно и голодно. Жить с человеком, превратившим собственную жизнь в перманентный экзамен на выносливость и правильность, — значит не жить самому. Значит стать обслуживающим персоналом при чужом, пусть и здоровом, неврозе.

Решение созрело мгновенно и было кристально ясным. Она не хочет на Горюлинский хребет. Она не хочет быть «конфеткой» и «стройной ланью». Она хочет быть собой. Пятидесятисемилетней женщиной с правом на лишнюю котлету, право на послеобеденный сон с книгой и право на благородную, никуда не торопящуюся лень.

Она собрала свои вещи за двадцать минут, уложив их в тот же чемодан. На кухонном столе, рядом с пророщенной пшеницей, оставила записку, написанную чётким, ровным почерком: «Геннадий, ты невероятный, энергичный человек, и я благодарна за этот опыт. Но я поняла, что наш темп и наши представления о счастье слишком разные. Возвращаюсь к своей жизни — с её сериалами, пирогами и правом иногда просто ничего не делать. Прости и будь здоров. Ирина».

Вернувшись в свою квартиру, она первым делом распахнула все окна, впуская знакомые уличные звуки и запахи. Потом позвонила сестре и, едва сдерживая слёзы облегчения, попросила срочно вернуть Маркиза. Кот, кажется, понял всё без слов. Он вальяжно вошёл, обтёрся о её ноги, издав своё басистое «Мррр», и улёгся на своё законное место на диване.

Ирина Викторовна не стала ждать. Она заказала самую большую пиццу «Четыре сыра», какую только нашла, с двойной порцией моцареллы. Когда курьер привёз её, она, не стесняясь, села за стол, отломила кусок, от которого потянулись длинные, ароматные нити сыра, и откусила. Это был вкус свободы. Запила она это сладким чаем с лимоном, тем самым, «вредным» из-за сахара. Потом включила телевизор, нашла какой-то старый, добрый фильм про любовь, вытянула ноги на пуфе, а Маркиз устроился у неё на коленях.

И в этот самый момент, с кусочком пиццы в одной руке и поглаживая тёплую кошачью спину другой, Ирина Викторовна почувствовала себя абсолютно, безоговорочно, до слёз счастливой. Она была дома. Не в идеальном, стерильном, спортивном лагере, а в своём, настоящем, уютном и тёплом мире, где её принимали такой, какая она есть.

А что же Геннадий? Через пару недель, заглянув из любопытства на сайт знакомств, Ирина увидела его обновлённую анкету. Фотография — он на фоне гор, загорелый, улыбающийся. Подпись: «Ищу спутницу для восхождения на вершины. Только активных, без вредных привычек и с пониманием здорового образа жизни. Лень и консерватизм — не моё». Она улыбнулась, закрыла вкладку и пошла на кухню — печь пирог с вишней. Удачи ему, искателю идеальных спортсменок.

Но история на этом не закончилась. Прошло полгода. Осень раскрасила город в багрянец и золото. Ирина Викторовна, вернувшаяся к своим привычкам, но с лёгкой, едва уловимой грустинкой (всё-таки опыт был), как-то раз зашла в небольшую кондитерскую возле дома за свежими круассанами. И там, за столиком у окна, с чашкой капучино и ноутбуком, сидел… Геннадий. Но не тот Геннадий — не сияющий, не громогласный, не одетый в спортивный костюм. Он был в обычных джинсах и свитере, выглядел спокойным, даже задумчивым. И перед ним на тарелке лежал не сельдерей, а кусок сочного, вишнёвого штруделя со взбитыми сливками.

Их взгляды встретились. Ирина замерла с коробкой круассанов в руках, готовая тут же развернуться и уйти. Но на лице Геннадия не было ни упрёка, ни прежнего фанатичного блеска. Он выглядел… обычным. Увидев её, он сначала удивлённо поднял бровь, а потом… смущённо улыбнулся. И даже поманил её пальцем.

Преодолевая неловкость, Ирина подошла.

— Ирина Викторовна, — сказал он, и в его голосе не было командных нот. — Какая встреча. Присаживайтесь, если не против.

Она села, не зная, что сказать.

— Я… я вижу, вы… — она кивнула на штрудель.

Геннадий вздохнул, отодвинул тарелку.

— Да… Видите ли, после вашего ухода… Со мной кое-что случилось. Не физическое. Случилась встреча. С моим старым другом, врачом-кардиологом. Мы разговорились. Он меня отчитал, как мальчишку. Оказывается, мой «здоровый образ жизни» был на грани невроза и привёл к… к некоторым проблемам. Перетренированность, нарушение обмена веществ из-за жёстких диет. И самое главное — к полной потере радости. Я так боялся стать старым, немощным, что превратил жизнь в постоянную борьбу и забыл, для чего, собственно, живу.

Он помолчал, глядя в окно на падающие листья.

— Вы знаете, ваша записка… Она меня сначала взбесила. А потом заставила задуматься. Вы ушли к своим пирогам и сериалам. К своему счастью. А я остался со своими горными маршрутами и пророщенной пшеницей. И был глубоко несчастен. Я лечил не тело, а страх. Страх старости, одиночества, бесполезности.

Ирина слушала, не веря своим ушам.

— И что же теперь? — тихо спросила она.

— Теперь я учусь, — он снова улыбнулся, и улыбка эта была мягкой, человеческой. — Учусь иногда позволять себе штрудель. Учусь спать до восьми в выходной. Учусь смотреть кино. Даже кофе иногда пью, правда, с молоком и без сахара. Оказывается, умеренность — тоже искусство. И оно куда сложнее, чем фанатизм.

Они просидели ещё с час, разговаривая уже не о пульсе и холестерине, а о книгах, о выставке, которая проходит в городе, о том, как красиво осенью в старом парке. Прощаясь, Геннадий сказал:

— Знаете, Ирина Викторовна, я, кажется, наконец-то начинаю понимать, что такое настоящее восхождение. Оно не всегда на гору. Иногда — к самому себе. Спасибо вам. За тот побег. Он, возможно, спас нас обоих.

Ирина шла домой, неся тёплые круассаны и чувствуя в душе странное, тёплое спокойствие. Она не вернулась к Геннадию, и он не предложил ей этого. Их пути разошлись, но, кажется, оба нашли то, что искали: она — смелость быть собой, а он — мудрость позволить себе быть просто человеком. А это, пожалуй, и есть самая главная, самая важная вершина, которую можно покорить в любом возрасте. И финишная прямая здесь — не изнеможение, а тихая, светлая радость от того, что ты на своём месте.